— Лаять, согласен, не мужское дело. Может, позвеним клинками?

— На пиру? В триклинии императора? — с сомнением взглянул на Дария мужчина с сомнением более зрелого воина, но менее знакомого с нравами высшего общества.

Дарий кивнул:

— Боишься оказаться неловким на глазах императора?

Их ссору заметили и уже внимание было приковано не к завершающимся малой кровью поединкам гладиаторов, а к перебранке двух мужчин вокруг красивой белокурой девушки. Разгоряченные предыдущим зрелищем и выпитым отличным вином гости хотели продолжения острых ощущений и стали подначивать обоих мужчин. Кто-то даже дал команду гладиаторам остановиться на ничьей — все четверо парней получили очень легкие царапины, больше способные вызвать сочувствие молодых девушек, нежели причинить страдания им самим, но были рады перевести дыхание и сделать несколько глотков воды.

Гайя оглянулась на главную часть стола, где возлежал сам Октавиан и его ближайшие приближенные, в том числе сенатор Марциал с безмолвно и неподвижно застывшими за его спиной полуобнаженными огромными фигурами телохранителей-северян, разительно контрастирующими с преторианской охраной императора, тоже не мелких размеров плечистых воинов, но одетых в обычные белые туники с начищенными доспехами. Император кивнул распорядителю пиршества в знак согласия — к ее велчайшему удивлению.

И распорядитель тут же пригласил на освободившуюся после ухода гладиаторов середину триклиния Дприя и принявшего его вызов мужчину, оказавшегося такого же роста и с довольно крепкой мускулатурой — встав слитным движением с ложа, он успел небрежно поцеловать Гайю в висок и сбросить тогу, оставшись в хорошей, тонкого полотна тунике-эксомиде:

— Не скучай, дорогая, проучу мальчишку и вернусь развлекать тебя дальше. Обещаю даже не вспотеть, чтобы не оскорбить твой чудесный вздернутый носик.

Дарий тоже сбросил тогу и веночек, и оба мужчины отстегнули фибулы на правом плече, позволив своим эксомидам соскользнуть с правой стороны торса к талии, полуобнажив их одинаково накачанные плечи, руки и грудь. Женщины, присутствующие в зале, ахнули от восторга и замерли.

Зазвенели мечи — тоже отобранные у гладиаторов, потому что являться на пир с оружием считалось неприличным.

Гайя при первых же ударах клинков встала и направилась к выходу, бросив небрежно, что устала и ей не нравится такое поведение. Вторую часть фразы она сказала негромко, проходя мимо них так, что едва не хлестнула их по ногам развевающимся подолом длинной лавандовой столы.

Они оба поняли, что сглупили: Дарий знал, что Гайя могла всегда найти нужные слова и просто отказать незнакомцу, например, сказав, что он, Дарий, ей больше по вкусу — это соответствовало их ролям в проводимой операции. А действительно оказавшийся на этом празднике чисто случайно офицер про себя собрал все силы Аида — по походке и движениям направляющейся к выходу девушки он понял, что жестоко ошибся и принял за гетеру равного себе воина. Они с Дарием обменялись еще несколькими хитроумными ударами — уже без взаимной злобы, но потому, что на них смотрит император. Они переглянулись и завершили красивой ничьей.

Незнакомец, оказавшийся прекрасным фехтовальщиком, не уступающим ни в чем Дарию, первым протянул руку сопернику:

— Прости, брат. И тебя, и ее не за тех принял. Вы же оба воины хоть куда, по ней даже по нескольким шагам видно.

— Ну наконец-то глаза у тебя прояснились, — усмехнулся беззлобно Дарий, принимая рукопожатие. — Пристать с поцелуями к Гайе… Додуматься ж надо.

Распорядитель пиршества быстро забрал у них мечи, и вот уже на площадке закружились змееподобные египетские танцовщицы, а мужчины вышли охладиться на террасу.

— Лонгин Пробус, трибун Пятого легиона, — представился наконец мужчина, и Дарию пришлось невольно вытянуться в струнку. — Только утром вернулся в Рим. Лет шесть не был. А тут еще и новое назначение. Знаешь, ошалел немного. Ну ты подрастешь, поймешь, каково это, вернуться домой, где тебя никто не ждет…

Дарий облокотился на парапет террасы рядом:

— Знакомо… Но в когорте спекулаторум это чувство быстро проходит. Мы семья.

— Ого, — испытующе взглянул на него Лонгин. — Вот почему так дерешься здорово? Постой-ка… А она? Раз вы с ней знакомы?

— Что тебе до нее, — снова был готов взъерошиться Дарий.

— И правда… Мне сейчас о службе думать надо. Назначили вот, что удивительно, как раз в эту самую таинственную когорту. Вроде в распоряжение трибуна Флавия. Завтра утром к нему на доклад.

И вот тут Дарий медленно сполз по витым мраморным балясинам террасы на пол — шрам на его животе буквально разрывало от хохота, который он пытался сдержать, но все равно не смог.

Трибун Лонгин взглянул на него с нескрываемым изумлением:

— Эй, ты в своем уме? Сам-то ты, кстати, не удосужился представиться.

— Дарий, — проговорил он сквозь смех, пытаясь все же занять приличествую позу перед старшим по званию, но не в силах справится с собой. — Старший центурион когорты спекулаторум…

— Это так весело? — иронично заметил Лонгин. — У вас там все такие жизнерадостные? И трибун Флавий? Расскажи-ка мне о нем вкратце, а то завтра предстоить докладываться…

— Да ты… Ты уже доложился… И приложился, — отсмеялся Дарий и выпрямился.

— Что?????

— Ты ухитрился поцеловать и обнять доблестного трибуна Гайю Флавию! Так что мой тебе совет — иди выспись и будь готов к такому спаррингу, что схватка со мной покажется разминкой в палестре для подростков.

— Ты серьезно?

— Видишь, мне уже не смешно. Где ты хоть остановился?

— У хороших друзей, так, дальние родственники моего отца.

— Пойдешь к ним?

— Время позднее, не удобно врываться среди ночи.

— Тогда предлагаю отправиться в наш лагерь. Заодно осмотришься там.

И они выскользнули из триклиния, причем Дарий проклинал себя за задержку — он теперь не знал, добралась ли до дому Гайя, хотя и был уверен в приставленных к ней рабах-носильщиках, да и в ней самой. Дарий знал, что к обоим стройным бедрам девушки были прикреплены вполне серьезные боевые ножи…

Гайя потянулась в кровати, прогоняя остатки сновидения. Привычные кошмары лишь под утро уступили место очень странному, но приятному сну, в котором рядом с ней оказались одновременно и Марс, и Кэмиллус. Оба совершенно обнаженные и благодушно настроенные, она не ссорились между собой, как это часто бывало наяву, а ласкали ее тоже обнаженное тело. Во сне она видела себя еще такой, как была много лет назад — не только без татуировок, но и без шрамов. И Кэм в ее сне был не седым, а белокурым, и волосы его и Марса были гораздо длиннее их армейских стрижек, рассыпались густыми кудрями по подушке.

Проснувшись, Гайя долго не хотела отпускать от себя это ощущение покоя и счастья, которое испытала в кольце их надежных любящих и нежных рук. Она не смогла бы воспроизвести в рассказе подробности, но какое-то необыкновенно важное решение зрело в ее голове помимо воли, и впервые ей не было от этого страшно или тревожно.

Она села на широкой кровати, откинула одеяло из тончайшей овечьей шерсти и мягкую, приятно прилегающую к телу простыню. На высоких пальцах пробежала по небольшой галерее в ванную и с наслаждением подставила тело под упругие струи прохладной воды, а оттуда — выбежала в сад, чтобы сделать несколько кругов вокруг дома, преодолевая небольшие лесенки и галереи. Разогрев мышцы, Гайя зашла в маленькую домашнюю палестру, которая, как ей казалось, до сих пор хранила голос деда, учившего ее, крошечную малышку, первым гимнастическим упреждениям. Она с удовольствием дала работу своему телу так, что оно снова стало совершенно мокрым, и медленно вернулась в ванную.

Гайя завернулась в простыню и вышла на террасу, любуясь встающим над городом утром — хораприму она проспала, и теперь прислушивалась к шумным стайкам детей, бегущих в грамматические школы, крикам разносчиков продуктов и угля, грохоту прошагавшего по улице патруля то ли вигилов, то ли урбанариев.