— Братские, — она вспомнила все те кошмары, которые ей снились после двух ночей близости с Дарием. Она не могла и не хотела рассказать трезвомыслящему Дарию о запретах Аида и его угрозах забрать жизнь Дария, если она не прекратит отвечать на его любовь. Поэтому девушка просто обняла его по-товарищески, как это было принято у них в когорте. — Ты мой лучший друг. Самый лучший. И это очень много для меня значит.

— Но наши ночи? Гайя, неужели тебе со мной плохо?

— Хорошо, — искренне и честно сказала она, глядя ему в глаза. — Это и есть самое высшее мое доверие тебе. Я тебе доверяю. А это многое значит для меня.

Дарий прижался к ее губам поцелуем — и в нем уже не было того накала страсти, но была искренняя любовь, чистая и надежная.

Он вскочил на коня:

— Ты-то когда вернешься? А то хочешь, подожду, ты же быстро собираешься? Или тебе еще рано? Что там с твоими драконами?

— Драконы бодры и рвутся в бой. А вот светиться в лагере пока не могу. Жду приказа командира.

— Понятно. Помнишь, что он у нас один на двоих будет, этот приказ?

— Помню. И рада. Такого напарника, как ты, можно у богов на коленях вымаливать.

Он отсалютовал ей, не найдя слов благодарности в ответ на ее признания, и умчался вдоль по Полотняной улице.

Поздним вечером и ненадолго заглянул Секст Фонтей — ехал домой, но решил сделать крюк и лично предупредить о готовящемся начале операции.

— Приказ о вашем награждении Октавиан огласит через два дня. Ты там должна быть в полной форме, а уже вечером явишься на торжественный пир в твою честь и в честь ребят.

— А Марс? Он успеет вернуться?

— Марс? — задумался префект и улыбнулся ей одними глазами. — Соскучилась?

— Есть немного, — смущенно ответила девушка, лихорадочно соображая, знает ли префект о ее отношениях с Дарийм и о визитах Кэма.

— Так уж и немного? — Фонтей смотрел на нее с легкой иронией, и не было понятно, что за этим кроется.

Префект спекулаториев был бы плохим командиром подразделения, призванного знать и видеть намного больше, чем все остальные граждане и даже Сенат во главе с императором. О том, что Кэм навещает жилище Гайи два раза в день, он знал с первого же дня. И не возражал, потому что к тому времени уже прояснились для него все подробности жизни и службы Кэмиллуса Марциала, римского гражданина и внука старинного рода, сына варварского пленного вождя и волею судьбы оказавшегося отважным разведчиком. Фонтей, без памяти любя Гортензию, а уж тепеь вообще все надежды дальнейшей жизни связавший с будущим наследником, в душе не смог простить Марсу нелепых слухов о женитьбе на какой-то залетной дальней родственнице. В голове префекта, знавшего Марсиуса почти девять лет, не укладывалось, как он умудрился пропустить и не задавить в самом начале возникшие слухи, как создал ситуацию, в которой гордая и неприступная красавица Гайя, лишь недавно снизошедшая наконец таки до Марса, вдруг оказалась растоптана этой гадостью?

Префект сам отправил ее в Сирию, сам выбрал в напарники Дария — хотя и была мысль отправить Гайю снова с Марсом — авось и помирятся за месяц пути. Но вовремя остановился — если с Дарием, как он и рассчитывал, она великолепно справилась с заданием, хотя и излишне рискуя, приняв на себя образ отчаянного парня, типичного сорви-головы из войсковой разведки, такого, как они с Марсом и были у него в легионе, то рядом с Марсом могла бы зайти дальше.

Фонтей, глядя сейчас на еще больше постройневшую и даже вроде вытянувшуюся в рост любимицу, вспоминал ее совсем молоденькой разведчицей, способной проползти незаметно под самым носом у сторожевых постов врага и влезть на любое дерево. Однажды она сорвалась к его ногам с огромной разлапистой сосны — батавы заметили шевеление в кроне, куда он попросил девушку подняться и глянуть, не видно ли обоза, медленно ползущего объездными дорогами. Просвистела стрела, и у него все оборвалось внутри, когда, ломая ветви, стремительно рухнуло спиной вниз тоненькое тело с развевающимся рыжим хвостом связанных на макушке волос. Она не могла ни увернуться, ни закрыться щитом — все доспехи остались внизу. Он тогда подскочил к ней, отыскивая кровь, но ничего, кроме нескольких ссадин, не нашел — и стал осторожно теребить бездыханное, обмякшее тело, заставляя девушку сделать вдох. Она открыла глаза, улыбнулась — и у него отлегло от сердца, потому что попали не в нее, а в ветку, на которой она стояла.

И вот сейчас он смотрел на нее, повзрослевшую, с жесткими мужскими глазами, но ставшую еще красивее, как-то совершеннее, но строже, и искренне радовался тому, что она еще жива и готова действовать дальше.

— Я могу пройтись по лавкам? Мне же надо прикупить платьев, если уж ты так хочешь сделать из меня пеструю птицу.

— И благовония с лентами, — как-то некстати произнес префект и поднял на нее смеющиеся глаза. — Видишь, какими познаниями я обзавелся за год домашней жизни?

— Так уж и домашней? А я вот и за две декады одурела в золотой клетке. Оказывается, приятно поиграть в знатную матрону пару дней. Но не вечность. Не поверишь, но тянет в палатку. Мне кажется, я там и кошмарами меньше мучилась, — невольно сорвалось у нее с языка.

Но префект даже не удивился:

— А мне наоборот, дома не снятся, когда теплую толстую Гортензию прижму в охапку. Да и осталось-то поспать спокойно пару месяцев, а там и мелюзга начнет пищать.

Они оба улыбнулись друг другу не как начальник и подчиненный, а как двое взрослых, умудренных опытом людей.

Гайя тщательно оглядела себя перед выходом из дома. Из глубины отполированной бронзы на нее смотрел воин, волосы которого были, конечно, длинее, чем положено рискому офицеру, да полагающиеся по форме кальцеи могли бы броситься в глаза своими небольшими размерами, но кому придет в голову оценивать размер ноги офицера-преторианца, доспехи которого украшены боевыми наградами?

Нарядная стола с паллием уже лежала на ее постели наготове, чтобы она переоделась сразу по возвращении с церемонии награждения. Девушка морально готовила себя к тому, что вернуться на Палатинский холм вечером ей придется уже не верхом, а в лектике, которую вместе с проверенными рабами-носильщиками уже прислал префект, про себя Гайя подумала, уж не те ли это рабы, которые так бестрепетно выполняли прошлым летом приказы юной хозяйки и относили Юлию в лудус на свидания с Рагнаром. Если так, то можно оценить их ловкость, раз не попались сами, что было бы чревато для них потерей головы, и не подвели Юлию. Но, с другой стороны, они выполняли таки приказ молоденькой девчонки в то время, как принадлежали ее тете или дяде, что заставило Гайю крепко призадуматься. Она и тогда, сразу после завершения операции в лудусе, хотела поговорить об этом с префектом. Но побоялась подставить Юлию — изложи она командиру все факты без прикрас, и девочке бы не поздоровиось.

Но теперь за Юлию она была совершенно спокойна — все закончилось благополучно, Рагнар ее боготворит, а что мелюзга появится на свет без особых сложностей, заверила Ренита.

Посвятив день покупкам нарядов и прочих необходимых принадлежностей, названных префектом емкими словами «благовония и ленты», Гайя зашла и к Юлии — конечно, уже не звать с собой в лавки субуры, а просто навестить милую, добрую и умную девочку, оказавшуюся еще и обладательницей твердого характера. Она сумела стать Рагнару такой женой какая ему и была нужна — спокойной, готовой разобраться с мелкими повседневными прооблемами самостоятельно, как это делали жены викингов, провожая мужей в набеги и плавания на полгода.

Гортензия, переносящая беременность тяжелее племянницы, в силу своего возраста, с гордостью рассказала Гайе, как Юлия в одиночку, даже не дав отправить вестового к Фонтею на службу, разобралась с эдилом сама. Водопровод в Риме всегда был поводом для многочисленных мелких склок по поводу отведения подземных труб от водоразборников, куда попадала вода из акведука, непосредственно в дом. Удовольствие дорогостоящее, и позвоить его могла далеко не все, но главная сложность заключалась в том, что деньги всего не решали — надо было получить еще и разрешение эдила. И вот тут начинались мытарства.