— Как и все тут, — отрезала она.

— Гайя, приказ есть приказ. Мы можем сколько угодно рассуждать о судьбах этого гарнизона, но тебя ждет Рим, и ты нужна там. Вернемся, доложим вместе обстановку тут.

— Вот я и думаю… За невыполнение приказа меня, естественно, накажут. Могут и отдать ликторам.

Марс задохнулся, осознав, на что совершенно сознательно пытается пойти Гайя — розги и обезглавливание, причем перед всем строем, с позором. Он представил, как его гордую красавицу Гайю выведут на помост — вряд ли втянут, она слишком горда, чтобы унижать себя сопротивлением и мольбой о пощаде. Сорвут со спины тунику, опустят на колени и исхлещут розгами. А затем голова в золотистых кудрящках скатится на землю под ударом топорика ликтора. Он взвыл от боли и скрипнул зубами.

— Да что тут думать! — взорвался Марс, хватив кулаком по полотняной стенке палатки так, что чуть не вырвал колья, на которой она крепилась. — Ты о себе подумай! Руку потеряешь!

— Я больше потеряла, — безжизненным голосом проговорила Гайя, глядя в бесконечную желто-бурую даль пустыни.

Марс совсем задохнулся от раздирающей его душу боли — он понял, о чем говорила любимая. Он только замешкался в одном — валиться перед ней на колени? Но примет ли она такое его унижение? Или, наоборот, проявить мужскую решительность, и, как недавним утром, спеленать ее руками и ногами, еще раз заставить выслушать его признания?

— Послушай меня. Не как старший центурион. Как человек. Как женщина. Моя женщина, — он с трудом выговорил эти слова. — Я не могу без тебя.

— А как бы ты жил с женой? Так бы и рвался всю жизнь?

— Да какой женой?! — ему казалось, что он кричит так, что слышно на всю пустыню, а на самом деле его внезапно севшее горло издавало хрип.

— Матерью твоих будущих наследников, — спокойно ответила Гайя, пальцами приглаживая непослушные после вчерашнего мытья отрастающие и сильно кудрявящиеся волосы.

Марс хотел что-то возразить, обнять ее, успокоить — но в палатку ворвался караульный:

— Гай! — и осекся, увидев ее незатянутую грудь и руки Марса, протянутые к ее талии.

Парень закашлялся и не знал, то ли ему выходить спиной, то ли вообще протереть глаза — ему показалось, что и выражение лица у бесстрашного разведчика Гая сейчас другое, более мягкое и действительно женственное.

— Гай…

— Докладывай, что ты встал столбом? — ее голос вновь был сдержанным и отрывистым, и угадать, кому он принадлежит, было невозможно.

— Нападение на наш дальний разъезд. Вернулся один конь, без всадника. На шкуре и попоне пятна крови.

— Поднимай всех! — она стремительно застегивала доспехи. — Марс, ты как?

— С вами.

К их удивлению, наготове оказался и Порций — неожиданно выбритый и трезвый. Но скрыть подрагивание рук, которыми он небрежно придерживал узду, было сложно.

— Уверен? — негромко спросил Марс, понимая, что в таком состоянии Порций, каким бы умелым воином он ни был бы, станет легкой добычей для врага, и хорошо еще, если просто ляжет, а не попадет в плен.

Порций смерил его презрительным взглядом:

— Да кто ты такой, что б за меня решать? Нашелся столичный щеголь. Это ты учти, что пустыня не похожа на мозаичный пол триклиния.

Гайя махнула рукой, и десяток всадников устремился за ней. Марс даже не удивился ни тому, что Порций так легко отдал ей бразды правления фортом, ни тому, что девушка так легко за короткий срок сориентировалась в незнакомой обстановке этой войны.

Они нагнали банду пустынных кочевников за барханами, предварительно наткнувшись на изуродованный, полуразорванный труп одного из легионеров. Лошадь Марса попятилась и встала на дыбы, едва не сбросив всадника.

Порций глянул на него с нескрываемым презрением, за которым видна была с трудом скрываемая горечь:

— Что? Впервые такое видишь? А у них забава такая. Вроде нашего харпастрома. Только вместо набитого опилками овечьего желудка у них, поганей, сам видишь, что. Не боишься стать следующим?

Марс пожал плечами:

— Рано или поздно все равно все у Харона в лодке будем.

— Это да, — криво усмехнулся Порций и пустил коня вперед.

— Продвигаться дальше смысла нет. Они сидят и поедают те запасы пищи, которые отняли у нашего разъезда, — показала Гайя рукой в сторону барханов, куда уходили быстро заносимые ветром следы.

Марс только тут заметил, что ее глаза, как и глаза многих мужчин, обведены широкими мазками сурьмы — он припомнил из рассказов товарищей по когорте, тоже начинавших службу в этих краях, про странный, но оказавшийся полезным местный обычай, который, вместе с закрывающими голову и лицо платками, переняли легионеры. Сурьма предохраняла глаза от воспалений, неизбежных при постоянном попадании в глаза мельчайшего песка, забивающего веки и ресницы. Но, в отличие от мужчин, делавших это небрежно, лишь бы краска выполнила свое предназначение, и в душе стеснявшихся необходимости «подводить» глаза, глаза Гайи были подкрашены очень четкими линиями, сделавшими их огромными на посмуглевшем и худеньком лице с заострившимися чертами. Вот она, поставив задачу воинам, снова натянула на рот и нос нижний край платка — и на ее лице вообще остались только эти глаза.

Марс встряхнул головой, сосредотачиваясь на предстоящем бое — если он выживет, то сможет снова полюбоваться ее глазами. Уцелеть бы ей самой, чтобы не пришлось ему — второй раз — оплакивать ее гибель. Для себя мужчина твердо решил одно — жить без Гайи он не будет. И если ее сразит шальная стрела, то следующая будет его, даже если придется проскакать полпустыни и вызвать на бой целое племя кочевников.

— Сколько человек было в разъезде? — спросил он у одного из легионеров.

— Трое.

— Мы видели один труп, и только один конь вернулся в форт, — сам себе произнес Марс, и легионер кивнул.

— Хорошо, если убиты, — легионер промолвил неожиданные для Марса слова и прибавил, поймав прищуренный взгляд еще незнакомого ему центуриона. — То, что они вытворяют с ранеными, попавшими к ним в руки, лучше даже тебе не знать. Так что живым не сдавайся.

Марс понимающе кивнул. На самом деле лн знал, на какие зверства были способны некоторые германские племена, расправляясь с пленными легионерами. Но все же там, где воевал он, чаще римлянам на чужбине грозила та же участь, что и германцам с галлами, захваченными римскими войсками — рабство. Причем у многих племен рабы становились почти членами племенной общины, а рубка леса, обработка полей, выпас скота и даже работа в кузнице не были смертельным трудом для крепких, закаленных мужчин, которых варвары даже подлечивали, притащив без сознания с поля боя и первым делом забрав себе добротные римские доспехи, оружие и обувь.

— Гай, — торопливо подъехал к Гайе один из легионеров. — Присмотрись-ка. Кажется, ребята наши у них. Глянь, на чем они сидят! Связали их, суки…

Гайя прищурилась, вглядываясь из-под руки:

— Похоже. Атаковать в открытую сейчас нельзя. Попробую снять хотя бы парочку гадов, а вы готовьтесь рвануть вперед, пока у них возникнет паника.

Она сняла с плеча лук, приладила стрелу, прицелилась, держа вторую наготове. Выстрел, второй — и она стремительно бросила коня в сторону, на ходу выцеливая третью и четвертую цели.

Марс видел, как один за другим забились в конвульсиях на песке четыре тела, как заметались остальные, вскакивая на лошадей, выхватывая кривые мечи и что-то пронзительно вопя. Он вспомнил, как вели себя сирийцы на арене в конном сражении — и успокоился, уже представляя их стиль боя.

Два отряда всадников стремительно сближались. Двое легионеров, отмахнувшись мечами на обе стороны от врагов, пронеслись дальше, не встревая в бой — они должны были успеть подхватить своих товарищей, живых или мертвых, забросить к себе на коня и вывезти в форт, где уже оставшиеся там караульные разберутся, что к чему.

Потяжелевшие с двойной ношей кони скакали уже не так резво, да и рубиться на мечах было затруднительно, потому что волей-неволей под удар подставлялось безвольно висящее тело, которое надо было еще и придержать своим телом или свободной рукой. Поэтому те, кто приняли бой, постарались сделать все, чтобы освободить им проход и не дать поганцам отвлечься на них.