Можно, разумеется, службу заказать за упокой души, да где денег взять, да и подозрительно это будет выглядеть. Поп у них ненадёжный, всё более с офицерами якшается да гулеванит. Донесёт, как пить дать, абы просто кому сболтнёт по пьяному делу.
А вообще что ни творится в мире подлунном — оно к лучшему. Ведь ежели по совести судить, подзадержался ты, Георг, на этом свете основательно. Пора к семье, заждались уж тебя горемычного, все глаза проглядели. Вот только как бы исхитриться — попасть в обитель душ безгрешных. Геенна ведь огненная по тебе истосковалась, хоть и уверяет Гюнтер, что наше дело верное и Господь на нашей стороне. Ему-то, краснобаю, все давно и безоговорочно ясно, а вот Георга мутит. Это что же: все их грабежи, смертоубийства и прочие «подвиги», когда сперва режут, а потом начинают интересоваться верой, — все богоугодные делишки?
Сумрачно, Георг, тебе будет являться пред всевидящие вопрошающие очи. Хотя и пора, давно пора.
Вон сколько молодых сгорело мотыльками на огромной свече Войны. А тебе хоть бы хны. И команду ты себе удачливую подобрал. Некоторые из резвых, Михель там, Макс, Ганс опять же, паршивец, посмеиваются за глаза, а то и в лицо прямо выговаривают, что помоложе бы им компаньона, пошустрее. Георг привык к этим подначкам. Время от времени в любой порядочной компании случаются недоразумения, вспыхивают ссоры, плетутся интриги. Разве ж не костерили они порой всемером того же Макса за излишние прыткость и легкомыслие. Вот же свеженький пример — убрали, понимаешь, свидетеля на пару с лопоухим пьянчужкой Гийомом. Перепадало и Гюнтеру за его учёность и гордыню, и Михелю за стремление везде и всегда командовать, всех подминая под себя. А уж про Ганса-то, живодёра, и говорить нечего.
Порода людская неизменна. В мирное время враждуют десятилетиями из-за пустячной межи. Без драки, а то и смертоубийства не обходится ни одна ярмарка, да и любое другое скопище народу. В кабаках, само собой, вино и девки действуют, ровно огонь на порох — то там, то здесь вспыхивают ссоры, драки, поножовщина. А в семьях? Или муж лупцует дражайшую половину почём зря, что чаще, либо здоровая бабища отыгрывается за весь свой род на каком-нибудь хиляке, что всё ж таки случается пореже. Либо родители воспитывают деток всем, чем под руку попадётся, либо возмужавшие отпрыски сживают своих стариков со света, резонно полагая, что хватит, покуражились, пора и честь знать.
Единственное, несущественное отличие войны: у солдат поболе средств разобраться со своими обидчиками. Вот года три назад, подгулявшие канониры шарахнули из полукартауна[80] двенадцатифунтовым по кабаку, где их обсчитали, а потом и вытолкали взашей.
Дрались частенько и за работу. Сам Георг из Нижней Саксонии родом. Испанские Нидерланды, а затем и республика Генеральные Штаты под боком. Те же ланды, те же пустоши, но насколько богаче, сытней и привольней живут тамошние крестьяне. Георг, как и многие, не мог ни задаться вопросом: почему так? Он особо не завидовал голландцам и не очень-то их ненавидел. Он вообще тогда был добрее — нижнесаксонский крестьянин-отходник Георг. Может, потому, что немного больше задумывался над тем, что происходит вокруг.
Наверное, не зря нидерландские фермеры и бюргеры столь долго и упорно боролись за свою свободу, за право самим распоряжаться заработанными деньгами. И уже никого не удивляло, что горстка сугубо мирных торгашей и сукноделов швырнула перчатку в рыло самой гордой и воинственной империи христианского мира, да это рыло ещё и размололо в кровь. И хотя славящиеся кроме своей гордыни ещё и ослиным упрямством испанцы снова и снова рвались в бой, даже слепому стало ясно: союзу Семи[81] быть, процветать и никогда уже не называться Испанскими Нидерландами. Потому и зажили по-людски, что не стало над ними ни жадных маркграфов, ни хищных курфюрстов, ни алчных епископов[82]. Потому-то каждую весну тысячи кнехтов[83] из Северной Германии привычно топали на заработки к соседям. Их было так много, что нидерландские фермеры-работодатели, кочевряжась, нередко стравливали артели приходящих, руководствуясь дедовскими заветами: «Кто хорошо машет кулаками, тот и трудиться будет на славу».
Какое-никакое, а развлечение в их затерянных в ландах фольварках.
А пришедшие, злые, отощавшие за зиму, и сами всегда были не прочь вздуть друг дружку. Георг как-то попытался действовать на свой страх и риск. Ещё хуже! Полная беззащитность. Заработок не проблема — работа в поле привычна, кормёжка, как правило, очень даже прилична. Надо только вот свои честные гроши домой донесть. Стервятники всех мастей от профессиональных нищих и отставных солдат до благородных рыцарей и всевозможной монашеской братии густо облепляли к осени дороги, по которым сезонники возвращались к родным очагам. Пуская в дело льстивое слово и дубину, краплёные карты и меч, они ровно пиявки присасывались и к без того не толстым кошелькам отходников. Поневоле оценишь преимущество артели. Даже если шайка какого-нибудь фона, у которого цветистая фамилия — единственный капитал, начнёт резать передних — задние могут уцелеть, рассыпавшись по придорожным лугам и лесам.
Вскоре артели стали вооружаться так, что нередко жители встречных деревень спешили укрыться, полагая, что на них наступает организованный отряд разбойников.
Мир буквально сочился насилием,ровно нерадиво слепленная плотина, что даёт обильную «слезу», и каждая такая «слезинка» может стать роковой, пустив сперва размывающую струйку, затем ручеёк, затем неудержимый поток. Мир распирало от злобы, зависти, нетерпимости, как брошенный на солнцепёке труп начинают разносить дурные газы, продукты разложения. Мир кубарем катился с горки в пучину Войны, но многие ли тогда понимали это? В деревнях вот всеми правдами и неправдами выживали иноверцев, заставляя порой людей бросать нажитое поколениями. И рабочие артели сейчас набираются по религиозному принципу. Первый вопрос, куда бы ты ни пришёл: порог какого храма переступаешь, на каком языке слушаешь проповеди? Драки артельные стали более жёсткими, с увечьями, а то и смертоубийствами. Причём опять же полосуются больше из-за «кто как молится», а не «кому на кого спину гнуть». Голландские прижимистые хитрованы подливали масло в огонь, извлекая доход из религиозной чересполосицы. То иноверцам платят меньше, то, наоборот, ссылаясь на родство душ, напирают на то, что «уж свои-то не станут обдирать бедных хозяев как липку».
Георг начинал бояться, как только перешагивал родной порог. Боялся заболеть, получить увечье, потерять деньги, быть ограбленным или убитым, не найти работу, продешевить при найме. Да мало ли что. Мириады опасностей поджидали за каждым поворотом неоднократно хоженой, такой известной и каждый раз по-новому узнаваемой дороги. Осколки того непонятного древнего страха до сих пор сидят в нём. Дорога сама по себе представляла источник страшного беспокойства, тупой ноющей боли. Нанявшись на работу, Георг на короткое время успокаивался, но почти сразу с тоской начинал отсчитывать дни, когда ему опять придётся ступить на дорогу. И так раз за разом. С деньгами он боялся быть ограбленным или обманутым, без денег дрожал, что, не найдя чем поживиться, его просто убьют. Деваться-то некуда. Надел маленький, земля скверная, подати огромны. Ртов много, помощников нет. Старший сын ушёл на заработки да запропал. Георг всё ж таки надеялся, что нашёл его Иоганн работёнку неплохую, постоянную, а то и охмурил подвернувшуюся мясистую вдовушку да живёт припеваючи, имея каждое утро вдоволь хлеба с маслом. Любой нормальный родитель желает детям лучшей жизни. О том, что Иоганн, скорее всего, догнивает в придорожной топи с проломленным черепом, Георг даже и не думал. И второй помощник, Рудольф, не оправдал надежд отца — сгорел в одночасье, простыв осенью в поле. Соседи, правда, призрачно намекали, что дело нечисто, не обошлось без порчи, и изъявляли желание помочь разобраться, но Георг не дал хода этому делу. Вернувшись в следующем после смерти сына году из Нидерландов, Георг узнал, что женщину, давно подозреваемую в связи с Сатаной, настигла-таки кара Божья. Причём обошлось без святейшей инквизиции. Всем встречным-поперечным говорили, что в дом колдуньи попала молния, спалив в одночасье. Георгу, как своему, проговорились за кружкой, что роль небесного огня выполнили охапки соломы и вязанки хвороста да пара факелов. Мужики ещё и заставили Георга выставить им пива, уверяя, что мстили и за Рудольфа.
