Волхвам не суждено было добраться до родного капища. Тверские дружинники, натравленные монахами-греками, подкараулили их у самой границы с Новгородской землёй. Служителям Бога воинской славы было не с руки уклоняться от боя, которого они, по правде сказать, вовсе не желали. Дружина Тверского князя Михаила налетела на них, думая сначала поиздеваться над немощными дедами, извалять их в пыли, а потом убить. Но получила яростный отпор.

— Что вы хотите, сыны, от нас, стариков? — спросил Великий Волхв, величаво выступая вперёд. — Всегда на Руси привечали странников и не обижали их.

— Так это странников, а не таких леших и колдунов, как вы, — засмеялся старший княжеского отряда Бермята. — А ну снимайте все свои цацки, — он показал на амулеты и обереги волхвов, — тогда, может, и пожалеем!

— Не кощунствуй, сыне! — возвысил голос Великий Волхв. И тут же получил плёткой по лицу.

— Бей их! — крикнул Бермята.

Дружинники достали плётки, но вот опустить их не успели. Волхвы бросились на них, моментально стащили с лошадей и поотнимали мечи. Боярин Ставр, вышедший на крыльцо, увидел, что его отборный десяток разоружён, а сами дружинники ползают в пыли. Он бросился к князю:

— Княже, твою дружину бьют!

Изумлённый Тверской князь приказал боярину Ставру взять сотню и наказать ослушников, а главного привести к себе на расправу.

— Наконь! — приказал Ставр.

И его сотня, обнажив мечи, помчалась на выручку своих. Но великий волхв уже воззвал:

— Братия, услышал нас Перун, умрём же, как его воины, и попадём в Рай-Ирий! Я уже вижу, как реет над нами Магура, слышу её победный клич!

Бешеная атака дружинников князя принесла только одни потери — четырнадцать воинов лежали с разбитыми черепами, ползали в пыли с переломленными костями на дороге, рядом с первым десятком. Их кони, освободившись от всадников, стояли рядом. Опытный Ставр приказал отойти оставшимся дружинникам и достать луки. Стрелы взвились в воздух и вонзились в тела волхвов.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал боярин, — а теперь добейте их!

Великий Волхв умирал мучительно: в него попало около десятка стрел.

— Как горько, как горько мне умирать от руки русича! — это были его последние слова. Перуница-Магура в последний раз обвила старого воина своими крылами...

— А вот этому антихристу я лично башку отрублю, — сказал пощажённый волхвами Бермята, указывая на сухонького старичка. — Многих он наших побил!

— Ты не отрубишь, — прошептал тот, и вдруг его глаза блеснули нестерпимым блеском.

Бермята поднял меч, но опустить его не смог — рука так и застыла в предплечье. Дико взвизгнул Бермята, понял, что имеет дело с нездешней силой.

— Да-а-а, страшное это знание, — промолвил старичок, и его тело вытянулось.

Князь Михаил был изумлён: два десятка лучших его дружинников лежали мёртвыми на дороге, но ещё больше удивила его поднятая с мечом рука Бермяты. Меч у него выпал, а вот руку он так и не смог опустить: искусные княжеские лекари не могли его излечить, вызванная ведунья, похожая на Бабу-Ягу, лишь посмотрела на Бермяту и тут же припустила до леса, до своей избушки, крикнув напоследок: «Здесь страшно, и мне не под силу!» Так и ходил лучший воин Твери с поднятой рукой...

Об убийстве волхвов Кистень узнал гораздо позже.

— Мало мы учили этих тверичан, — скрипел он зубами, — ну попадитесь вы мне!

...Дмитрий Донской не мог бросить Москву на произвол судьбы во время нашествия Тохтамыша в 1382 году. Он знал, что готовится новое вторжение: Орда, к удивлению русичей, на короткое время объединилась. Но другие княжества не дали ему войска, так как Русь обезлюдела от Куликовской битвы, и князья не хотели отдавать последнее. Великий князь приказал Москве стоять до конца и обещал быструю помощь. Дмитрий хотел лично поговорить с князьями: одних упросить, других убедить, третьих приструнить.

Дмитрий думал собрать дополнительное войско, костяком которого могла быть московская дружина. У него также была договорённость с Владимиром Серпуховским ударить с двух сторон (а учитывая и московское ополчение — с трёх), зажать орду Тохтамыша в клещи. Была договорённость и с литовским воеводой Остеем, которому Дмитрий доверил небольшую часть дружины и московское ополчение, чтобы тот продержался две недели. И воевода Остей это смог бы сделать, имея крепкие стены, надёжных москвичей и даже военную диковинку — огнестрельное оружие («тюфяки»), которое поражало татар дальше, чем луки и самострелы. Но князья нижегородские спутали все карты — уговорили впустить татар в город.

«Опять эти нижегородцы», — скрипели потом зубами от злости ушкуйники.

Однако Тохтамыш и не думал долго оставаться на Руси, зачем ему было рисковать своим войском? Он хорошо помнил участь Мамая. «Да ещё эти головорезы-ушкуйники! Вот я сейчас здесь, а что творится в Орде, не знаю: может, эти разбойники повырезали всех родных или увели в полон? С них станется...»

Крупные отряды степняков, решившие пограбить Русь, охватили значительную территорию Московского княжества. Но после разгрома большого татарского отряда под городом Волоколамском князем Серпуховским Тохтамыш решил покинуть и Москву, и Русь. В отличие от Мамая он не любил ставить всё на карту. К Москве с небольшим, но отборным отрядом уже подходил князь Дмитрий. С другой стороны, намереваясь окружить Тохтамыша, поспешал князь Серпуховский.

Не успели. Тохтамыш ушёл...

Кистень предлагал «пройтись» по Волге, пока основная татарская рать будет под Москвой, но князь Дмитрий тогда его не отпустил. И совершенно напрасно: какой был бы хороший удар с тыла!

Москва после Тохтамыша представляла удручающий вид. Дмитрий хотел было броситься в погоню, но его отговорили: конница устала, да и без пешцев ничего сделать нельзя.

Но Кистень всё-таки упросил князя «проводить» Тохтамыша до Орды. Моментально была собрана сотня, и удалые на свежих конях, попеременно пересаживаясь с одних на другие, бросились за татарским войском, которое двигалось неторопливо, обременённое многочисленным обозом и большим полоном, нисколько не опасаясь погони.

Через два дня почти беспрерывной скачки разведчики заметили татар. Из-за большого числа пленников трудно было подсчитать точное количество татарских воинов.

— А чего их считать? Вот поставят палатки, и увидим, сколько этой погани! — кипятился Кистень. — Только бы нас не заметили, а то будут прикрываться полоном, стрелять из-за людей.

Но, не дожидаясь вечера, удальцы начали активно готовиться к освобождению русских пленников. Кистень самолично, вместе со своим подручным Корочеем провёл разведку — атаман не имел права на ошибку.

Татар было около трёхсот, полона — до полутора тысяч, в основном женщины и дети. Стариков татары в полон не брали: либо убивали прямо на месте, либо оставляли умирать на пепелище от голода, холода и болезней. Пленными были жители дальних селений Московского княжества — поэтому и шли они позади основного татарского войска.

Полон, запуганный татарами, сидел посередине лагеря, который расположился на обширном лугу, невдалеке от росстани[76]. Двадцать татарских палаток окружали его. Справа к луговине подходил лес, слева — сельга[77]. Пленников сторожило до тридцати человек. Ещё с десяток татар охраняли палатки и, наконец, три воина во главе с десятником стояли на страже у палатки начальника. Все полонянники были связаны верёвками.

— Эх, мало воинов! — с досадой плюнул Кистень. Он равномерно рассредоточил свою небольшую дружину около татарского осека[78], окружив его редким кольцом. По сигналу — волчьему крику — пластуны-русичи сняли десяток татар-часовых. Раздалось ещё три волчьих крика, и сотня Кистеня напала на татар, часть из них принялась резать сонных золотоордынцев, другие быстро разделались со сторожами полонянников.