Квендульф, наверное, смог бы найти для неё пару слов. Но он её уже не увидит — как не увидел своих судей. И не сможет ей даже отправить письмо.

Он умел писать, что редкость в местах, где он жил — но письмо отсюда всё равно не дойдёт… Только сейчас он понял, что не смог бы ей написать даже когда был в старой тюрьме. Все его связи с матерью порвались в ту ночь, когда он присоединился к мятежу, — и теперь он всё равно, что мёртвый.

Это было настолько мрачно, что он разрыдался прямо на ходу. Почти вслепую шагал он по причалу и карабкался на борт — и его слёзы падали в коричневую от ила воду великой реки.

28. Ладислав, барон Томирский

В замках не всегда есть готовые комнаты и лежанки, как на постоялых дворах. Зато благородные люди не просят деньги за завтрак и ночлег — если, разумеется, гость тоже человек благородный.

Это была одна из тех просторных комнат, которые есть в любом достаточно большом доме на случай, если приедут гости.

Ладислав лёг сразу, а Гервёр ушла куда-то к слугам. Он уже надеялся уснуть и узнать подробности утром. Но вот на лестнице послушалась буханье и стало ясно — что-то будет.

Дверь распахнулась и в комнату вступила Гервёр. Она выглядела так торжественно, словно явилась на коронацию. За ней семенила приземистая девушка-служанка с полной бадьёй воды.

Бадья опустилась прямо напротив окна.

— Превосходно! — сказала Гервёр, — А теперь проваливай.

Служанка кивнула и пропала без единого слова. Гервёр начала раздеваться

— Ты не хочешь освежиться? — осведомилась она, даже не повернув голову в его сторону, — Можешь после меня. Вода не очень грязная.

Ладислав не ответил. Он делал вид, что спит, хотя не мог даже закрыть глаза. Зрелище, которое ему открылось, было слишком впечатляющим. Только сейчас, на фоне пожара закатного небо, он смог как следует разглядеть её тело.

Это было одно из тел, которые кажутся грубыми на рисунках, но поразительно подходят для статуй. В ней не было ничего хрупкого: широкие плечи, длинные руки с бугорками мускулов, крепкая, средних размеров грудь, широкий таз и великолепные круглые ягодицы. Сверкающая вода бежала по опалово-беледной коже, ещё больше подчёркивая изящество каждого изгиба.

Наконец, она закончила и плюхнулась на кровать. На Ладислава повеяло прохладой свежей воды.

— Не спишь ещё? — осведомилась девушка.

Молчание. Гервёр хмыкнула.

— Не пытайся меня обмануть… Знаю, что не спишь. Скажи, почему ты такой холодный?

— Я такой, какой есть.

— Ты что-то скрываешь. Тебя что-то тревожит. Поэтому тебе до меня нет дела. Правильно? Только умоляю, не притворяйся. Ложь позорна для благородного человека.

— Да. Есть причины.

— Тревога не должна отвлекать от женщин. Женщины тоже тревожат. Но мужчины всё равно к ним стремятся. Даже старики и монахи, — хотя кому, как не им, следует избегать всяких тревог.

— Но вы сами мне запретили к вам приближаться, — и Ладислав щёлкнул по разделявшему их мечу.

— Для мужчин такие запреты значат мало. Есть что-то ещё. Скажи мне, что это.

— Я знаю, что вы не поверите, — ответил Ладислав, — но скажу. Этот вопрос относится к таким, в которых вы ничем не можете мне помочь. Я понимаю, вы мне не верите. Потому что думаете — для вас нет ничего невозможного. Но я живу с такой невозможной вещью. И не могу вас её открыть.

— Ты тайно принял постриг?

— Нет. Посмотри на мои волосы.

— Соглашаюсь, — Девичьи пальцы перебирали его пряди, а грудь покачивалась почти перед лицом, — Волосы у тебя замечательные. Что же тогда? Ты дал обет?

— Да. Обет безбрачия, пока мне не исполнится двадцать пять.

— Но это обет безбрачия — а не обет воздержания. Или ты не знаешь, чем это отличается?

— Я знаю, чем это отличается. Вы можете считать меня старомодным или святошей. Но прошу — не считайте меня идиотом.

— Я просто предположила. Мужчины порой удивительно наивны… Так что тебе мешает? Я не нравлюсь тебе?

— Ваши слова не имеют смысла.

— Это либо что-то связанное с государством, либо женщина, — Гервёр поджала губы, — Либо, как вариант, женщина связанная с государствам. Я права?

— Допустим, да.

— А в каком из вариантов я права?

Ладислав сглотнул и спросил:

— Ваш отец будет вас разыскивать?

— Мой отец рад, что от меня избавился. Но в бездну отца! Если не смогу помочь, то старый пень уж точно ничем не поможет! Давай, рассказывай, я внимательно слушаю.

Ладислав почти был готов рассказать. Но тут закрыл глаза, увидел Олесса и слова застряли у него в горле.

Она уже в шестнадцать была большой и рыжей, как земля, что её породила. Покатые плечи, сильные руки, большая, заметная даже сквозь платье грудь и круглое, как луна, очень красивое лицо с замечательным носом и выразительными глазами.

Никто не помнил, как она попала в поместье. Кажется, её взяли на воспитание. Но какое воспитание в болотном, заросшем лопухами Томире? Сперва Олесса просто играла с двоюродной и троюродной сестрой. Потом она подросла, сёстры уехали и шаг за шагом она начала терять привилегии.

Очень скоро из маленькой, но госпожи она сделалась важной, но служанкой. И Ладислав был единственный, кто это заметил. Отец, занятый разъездами в столицу и смелыми планами освободительных походов, даже не замечал круглолицую девушку. Ладислав пытался понять, почему и в конце концов решил, что отец пресытился женщинами, и теперь пресыщается властью.

Иногда Ладиславу казалось, что он один во всей марке может её понять. А в тот вечер выяснилось нечто другое. Олесса тоже его понимала.

Он упражнялся в фехтовании с капитаном Бронком. Фехтовального зала в замке, разумеется, не было. Фехтовальный зал в Томирском замке — это всё равно, что щипцы для омаров к томирскому ужину. Они упражнялись неподалёку от выгона, за конюшнями. Пахло навозом, но Ладислав не обращал внимания. Нужно привыкать, на полях настоящих сражений тоже пахнет навозом — там же конницы целый табуны…

А отец был в столице. Это Ладислав помнил даже слишком хорошо.

Пастырь Оксанд вышел из-за сеновала и зашагал прямо к ним, ни издав ни звука… После освобождения из башни пастор демонстрировал по-настоящему безрассудное бесстрашие. Он был совершенно уверен, что отныне копья и мечи его не тронут и камни не сокрушат.

Бронк заметил его и опустил оружие, чтобы стук деревянных мечей не мешал говорить… Капитан, хоть и чтил новых богов, недолюбливал пасторов, если они были не монахи. Но Оксанда чтил ещё до пострига. Они вместе боролись против Старой Династии — это значило для капитана больше, чем старые и новые боги вместе взятые.

Пастор остановился и сложил руки на груди.

— Ладислав, — произнёс он, — У меня хорошая новость. Твой отец удостоился венца. Он увидит сияние и будет пребывать в Бесконечности!

Ладиславу показалось, что его голова разлетелась на тысячу осколков. Он сжал зубы и очень долго дышал как можно ровнее, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

Наконец, он перевёл дыхание и смог спросить сиплым голосом:

— Отчего он умер?

— Его заколол имперский лазутчик, — отчеканил Оксанд, — Есть подозрение, что не обошлось без пособников из числа сторонников Старой Династии. Это, на самом деле, хорошая новость. Но тебе сейчас лучше побыть одному и предаться молитве.

Ладислав со второй попытки вернул деревянный меч в ножны и зашагал прочь, едва разбирая дорогу.

Конечно, это было не обязательно. Но Ладислав всегда убирал в ножны меч, даже тренировочный. Юный наследник был в поместье за главного, пока отец в отъезде. Важно, чтобы слуги и — он соблюдает правила даже в мелочах.

А сейчас Ладислав по-настоящему стал за главного. И от этого было ещё страшнее. Власть давила, и любое неверное распоряжение могло вызвать катастрофу.

А может, отец не умер? Всю ли правду рассказал ему пастор?