— Не знаю. Быть может, отец.

— Ты сказал, что не знал отца. В документы ты записан бастардом.

— Я не знаю, как это было. Мне кажется, отцу нет до меня дела. Если это сделал не отец, то — может быть, мама?.. Это обычное имя для наших мест.

Квендульф уже привык, что в большинстве вопросов следователя нет никакого смысла.

— Почему ты присоединился к мятежу? — этот вопрос был задат всё тем же равнодушным тоном.

— Я хотел быть с друзьями.

— Почему вы выбрали себе таких друзей?

— Мы стали друзьями ещё до мятежа.

— Почему вы не сообщили о мятеже вашему сюзерену.

— У меня нет сюзерена.

— А ваш отец?..

— Я сказал уже про отца.

— Даже если отец отверг человека, он может поступить на службу к кому-то другому.

— У моей матери было содержание, — ответил Квендульф, — Я никогда не служил.

Следователь перевернул страницу.

Квендульф не понимал, какой смысл в этом допросе. Они его и так знают. Он виновен. О чём ещё говорить?

— На службе у вас был бы шанс найти новых друзей. Не бунтовщиков. Не бездельников.

— Наверное.

— Но вы этого не сделали.

Квендульф пытался смотреть ему в лицо. Но вторая лампа не позволяла.

— Потому что я — отброс общества, — произнёс он.

Следователь хмыкнул и отложил бумагу. Других вопросов так и не последовало.

— Вы хотите что-то узнать про пастора Сибби и огненную птицу? — спросил Квендульф.

— Это ничего не значит, — дознователь взял ритуальный колокольчик и дал две трели.

Квендульф откуда-то знал, что это значит. “Увести”.

Он поднялся и так и замер, с руками и ногами в деревянных колодках. Колодки тесные, в таких можно только семенить.

Можно попытаться броситься через стол и попытаться размозжить эту огромную, бугристую голову, что похожа на картофелину.

Но Квендульф этого не делал. В его сердце не было зла на дознавателя. И юноша был почему-то уверен, что вторая лампа не позволит ему таких глупостей.

Двое, что волокли его по коридорам, были не из гвардии. Типовые ополченцы, которым нравится эта недолгая власть над настоящим бойцом. От них пахло землёй и, кажется, картошкой.

Квендульфу в чём-то повезло. Он угодил в Старый замок над причалами. Давным-давно, ещё до старой династии, это здесь была королевская резиденция. Теперь — тюрьма. В центре города, что очень удобно, если надо арестовать министра или мятежника. Семеня вслед за факелом по тесным коридорам, Квендульф рассматривал стены — иногда на них можно было разглядеть остатки старых росписей с изысканными цветами и танцующими животными.

Других пленных, попроще, держали на юге, где старые склады. Свалили, небось, в сырые ямы, как сахарную свёклу нового урожая.

А Квендульф и остальные сидят, получается, по королевски. Где-то здесь два столетия назад прогуливался наследный принц Эгратилас — пока его не накормили овсяной кашей с орешками и мышьяком.

Увы, уют давно покинул тюремные стены. Квендульф просто кожей чувствовал, что эту старинную громадину строили не чтобы жить, а чтобы защищаться. Коридоры скрещивались под самыми неожиданными углами, тесные комнатки пахли сырой штукатурной и были похожи на склепы, а потолок был настолько низким, что Квендульфу приходилось ковылять, согнувшись и вжав голову в плечи.

Во дворе замка, наверное, попросторней. Можно посмотреть в небо и отдышаться. Но пленных туда не выводят. Потому что не заслужили.

Дощатая дверь камеры ничем не отличалась от тех, которые они миновали. На ней не было ни таблички, ни даже поцарапанного номера. Рядом ожидали ещё два тюремщика, тоже без факелов. Видимо, они пришли сюда только чтобы отпереть — а потом запереть.

Такую дверь можно проломить за половину минуты проломить. Но топора не было ни у Квендульфа, ни у тех, кто содержался внутри.

Пленного бунтаря подвели к двери, потом развернули. Квендульф зажмурился, готовый, что ему плюнут в лицо. Но вместо этого невидимые руки выбили клин и сняли с рук колодки. Освободившиеся запястья заныли от облегчения. Это было так приятно, что юноша даже не заметил, как начали снимать колодки с ног.

Получается, они не считали его даже опасным.

Скрипнула, открываясь, дверь. Его втолкнули в просторный сводчатый зал, буквально набитый пленниками. У одних были лежанки, другие просто свернулись на полу, поджав колени к подбородку. У многих перебинтованы головы и руки, но кровь ни у кого не капает. Только редкие стоны напоминают, что раны ещё свежи.

Даже не верилось, что в мятеже было так много участников. Ведь это — не единственное место. Есть и другие комнаты, и ещё больше людей угодили. А сколько погибло? И сколько спаслось?..

Он так и не понял, для чего мог служить этот зал с полукруглым потолком. Слишком высокий для склада, слишком большой для жилого помещения, и слишком затрапезный для столовой или зала приёмов. Здесь поместилось не меньше сотни пленников.

И при этом — ни одного знакомого лица. Квендульф огляделся ещё раз, в тщетной надежде на везение. Вдруг по странному капризу судьбы на глаза попадётся знакомое лицо друга Леодольфа.

Почему-то юноша был уверен, что друг Леодольф его поймёт. И сможет объяснить, что происходит — потому что сам Квендульф не понимал уже ничего.

Нет. Никого.

Откуда их столько, таких незнакомых? Может быть, это были те самые фанатики, что наступали со Старой Площади? Последователи Сибби, пастора мёртвых?..

При мысли о Сибби у него сжались кулаки. Чтобы успокоиться, Квендульф прислушался к разговорам.

— В рабство продадут, вот увидите, — говорил незнакомый голос, — Узурпатор только о выгоде и думает.

— Ага, мечтай. Перережут нас, как свиней

— Какие тебе свиньи! Раб выгодней, чем любая свинья. За рабов платят серебром и пряностями. А дохлое человеческое мясо ни на что не годится.

Квендульф вспомнил мёртвых гребцов и решил, что этот человек ошибается.

— Кому нужны рабы, которые взбунтовались?

— Мы сильные, раз взбунтовались. А у опытных рабовладельцев есть средства. Продадут туда, где рабство ещё есть, вот увидите.

— В Империю что-ли?

— Да хоть в Священные Города…

— В священных городах хорошо. Там море, я слышал, с пальмами всякими.

— А ещё там куриные сердца считают за требуху, — заметил кто-то четвёртый, — И продают их на любом рынке, дико дёшево. Приедем туда — сразу закупимся… — невидимый гурман сглотнул слюну, — Вот нажарим! Вот наедимся!..

Квендульфу хотелось казни. Он бастард, но от благородного человека. И какую роль он сыграл! Уничтожил птицу — а с ней, возможно, и шансы мятежников на победу. И добыл меч — достаточно удивительное оружие, чтобы оно обеспечило.

Ему хотелось выйти к эшафоту в яркий солнечный день. Он ничего не будет говорить, просто посмотрит на солнце и улыбнётся — вот он я!

А потом его голова рухнет в корзину, что пахнет солёной кровью.

— Эй, новенький!

Кажется, обращались к нему.

…Да, добраться до эшафота непросто.

— Что вам угодно? — спросил Квендульф. Только сейчас он почувствовал, что губы у него сухие и на них запеклась кровавая корка.

— Ты кто такой будешь? — спросил всё тот же голос.

Квендульф уже открыл рот. Но пока он подыскивал ответ,

— Кого мы видим! Кого мы видим! — каждое слово царапало, как колючий кустарник.

К нему подошёл низкорослый, крепкий человечек с белобрысой и необычайно круглой головой. Этот человечек и начал разговор. Он показался бы мальчиком, но когда он поднимал голову, свет из окна выхватывал суровое, исчерченное морщинами лицо.

Похоже, он был самым наглым заключённым во всей камере. И этого оказалось достаточно, чтобы здесь верховодить.

— Назови своё имя, новенький!

— Какая разница, какое у меня имя!

— Скрываешь?

— Не вижу смысла. К концу недели нас уже здесь не будет.

— Разве не должны люди держаться вместе?

— Нас разобьют на партии. Какое тут "вместе"…

Белобрысый посмотрел насмешливо.