Обмывка шагеевского рекорда продолжалась до первых петухов. Благо, сюда прибежала встревоженная отсутствием отца дочь Шагей Гульгайша и увела домой бабая, захмелевшего от производственного успеха и от всего остального.

Всю дорогу Шагей бил себя в грудь и заплетавшимся языком хвастал:

— Видели абзыкая[11]? Куда молодым до меня! Вот как надо работать!

Пока Шагей и его бригада накапливали запасы дефицитных скалок, Ибрахан по настоянию Булата вызвал из Уфы художников для оформления Доски показателей, так как подобные высокие производственные успехи стыдно выставлять на обычный фанерной доске.

Открытие Доски показателей прошло торжественно, но скромно, без лишнего шума, как на том настоял Ибрахан.

Доска показателей действительно была достойна тех удивительных дел, какие свершали такие люди, как Шагей и члены его бригады. Инкрустированная лавровыми и дубовыми листьями, огромная доска играла на солнце голубыми и красными красками.

С появлением Доски внутрицеховое производственное состязание за лучшие показатели заметно расширилось.

В республиканской газете была напечатана острая критическая заметка «Почему в Стерлитамаке нет в продаже топорищ?». Заметка оказалась искрой, из которой в сердце Булата разгорелся неугасимый огонь нового начинания — доказать, что Яшкале близки нужды всей республики и, если того требуют чрезвычайные обстоятельства, Яшкала охотно пойдет на выручку далекому, но родному Стерлитамаку.

Так при столярке было налажено производство дефицитных топорищ. На этот не менее ответственный, чем производство скалок, участок были поставлены четыре пенсионера и дополнительная знакомая нам Минникунслу, пришедшая в комбинат не только затем, чтобы отработать для пенсии недостающий трудовой стаж. Немаловажную роль, как вы, надеемся, догадались, сыграло то, что тут уже работал Шагей, по которому она продолжала вздыхать.

Хотя топорища и скалки представляли собой и по фактуре и по трудности изготовления продукцию далеко не сходную, Булат все же организовал соревнование обеих бригад по количественным показателям: пусть у них будет стимул работать лучше, быть впереди.

Теперь нередко Шагей и Минникунслу возвращались вместе домой. Не было дня, чтобы между ними не возникали споры: что сложнее изготовлять — скалки или топорища, и вообще, что из них важнее в хозяйстве.

— Кому нужны твои скалки, да еще из сосны, — поддевала старика Минникунслу. — Тесто же сосновой смолой вонять будет.

— И такое говорит хозяйка? Ломаного гроша за тебя не дам! Пельмени любишь? Тукмас[12] любишь? Как же катать тесто без скалки? А то, что из сосны, начальство, видимо, знает больше тебя.

Горячий спор всегда кончался безрезультатно, но это не мешало спорящим всякий раз возобновлять его.

По дороге домой оба соперника подходили к Доске показателей и, хотя каждый прекрасно знал, как закончился у них рабочий день, все равно останавливались у нее и комментировали результаты. И опять разгорался спор: чей труд сложнее, чей труд почетнее.

Минуя проходную, Ибрахан сворачивал к столярному цеху и, выслушав краткий и маловразумительный рапорт Ярмухамета: «Все в порядке, никаких ЧП не было», направлялся к Доске показателей. С нее Ибрахан начинал рабочий день на комбинате, ею и заканчивал.

Сегодня к обычному служебному рапорту Ярмухамет прибавил важную для него семейную новость: «Тинира вышла замуж за проезжего шофера». Ибрахан поздравил старого друга и передал поздравления Тинире. «Все хорошо, что хорошо кончается, — подумал Ибрахан. — Меньше одной непристроенной красавицей станет в Яшкале. А то невесть что городят об аморальном поведении дочери бывшего старшины милиции после ареста ее муженька».

И сегодня Ибрахан по обыкновению направился к Доске показателей.

Подошел к ней и окаменел: Доска показателей есть, а показателей-то нет. Точно корова языком слизала. Голое место!

Ибрахан в ярости окликнул Ярмухамета и передразнил его:

— «Все в порядке! Никаких ЧП» Тебя для чего поставили? Для охраны, а на твоих глазах какие-то враги покушаются на показатели промкомбината. А ты хоть бы хны! Где рекордные проценты Шагей-бабая?

— Не знаю. Ворота всю ночь были заперты.

— «Заперты… заперты». Значит, преступная шайка с луны свалилась… Так понимать? Отдаешь себе отчет, что говоришь? Приказываю установить пост и наблюдать. Круглые сутки, пока не обнаружишь виновника. И с поста не отлучаться все двадцать четыре часа!

— Есть! Будет исполнено! — вытянулся в струнку Ярмухамет.

— Может, на кого имеешь подозрения? — спросил Ибрахан.

— Одного подозреваю… По пьяной лавочке мог такое учудить. Затаил обиду на вас, Ибрахан Сираевич.

— Кто же именно?

— Никто другой, как Уркенбай. Утром приходит, а из карманов торчат две бутылки. Я его не пускаю. А он: «Не имеешь права. Я трезвый, и по графику выхожу на работу, без опоздания».

А я ему: «Не положено со спиртным на производство. Как-никак горючее, огнеопасно к тому же».

А он ни в какую: «Ты покажи мне такую инструкцию, чтобы запрещалось. Нет ее и быть не может!» И прошел на территорию. Не стану же я применять физическую силу. А вечером уходил с комбината, так и высказался в открытую, потому как подвыпивший был: «Я твоего директора, можно сказать, из грязи поднял. А он в благодарность что? На черных работах держит. Своего зятька небось выдвигает. Ничего, придется ему еще раз, говорит, упасть, так я умнее буду, не подниму, пускай валяется…» Мол, не за ту работу вы взялись, что надо. Кому нужны эти скалки и проценты? Надо, мол, столы, стулья делать, а он проценты по скалкам гоняет.

Ибрахан пресек Ярмухамета:

— А сегодня он уже появлялся?

— Никак нет!

— Появится, проводи ко мне в кабинет. А у Доски все-таки пост установи.

Вскоре через проходную, дымя сигаретой «Спорт», проследовал Уркенбай. Ярмухамет был начеку и, вежливо взяв за локоть, повел за собой ошеломленного Уркенбая: ведь на этот раз он был трезв и без порочащих бутылок.

Ибрахан долго и безмолвно смотрел исподлобья на Уркенбая. Слышен был только стук директорского карандаша по стеклу на письменном столе. Уркенбай не выдержал томительной игры в молчанку и зарычал:

— За что?

— Ты сам подумай: «За что?» — спросил Ярмухамет. — Где был сегодня ночью?

— Как где? У жены, что посватал из Тюрюнтюйли.

— Врешь! — вскричал Ярмухамет. — Нам все известно! Лучше сознайся! Иначе… — Ярмухамет скрестил пальцы. Припертый к стене и боясь кары за ложные показания, Уркенбай сознался.

— Скажу… все скажу… вздохнул он. — Пока жена спала, которая из Тюрюнтюйли, ходил к прежней жене, которая из Туишева.

— А в комбинат не заходил?

— Ни к чему было…

— А кто, если не ты, стер проценты с Доски показателей?

— Да на кой они сдались мне?

— Это тебе знать… Смотри, если солгал… Проверим твои показания у обеих жен…

— Только у одной проверьте, что из Туишева. Если узнает та, что из Тюрюнтюйли, покалечит…

— Смотри, поймаем — плохо будет, — и с этими словами вытолкали Уркенбая из кабинета.

— Не спускать с него глаз! — приказал Ибрахан и отправился по цехам.

У Доски показателей был установлен трехсменный пост. Кроме того, ночью, не доверяя сменщикам, не смыкая глаз, дополнительно дежурил Ярмухамет. Он нервно переступал с ноги на ногу, вглядывался сквозь мартовскую ночь в ворота, откуда вот-вот, осторожно ступая на кончики носков, подкрадутся злоумышленники. Вдруг ночную тишину нарушил чей-то грубый топот. Ярмухамет разбудил своих соглядатаев.

Черный призрак превратился в чудовищного зверя, который, топая, вышел к циркулярке, к свету. Но что за наваждение: то была обыкновенная корова. Она понюхала воздух и, медленно переваливаясь, приблизилась к Доске показателей. Затем отступила на шаг назад, словно собиралась боднуть Доску, но почему-то передумала, неторопливо подошла к ней, вытянула шею и стала облизывать Доску из края в край.