Ибрахан оживился:

— Какой же это свежий? Он уже с бородой. Даже ребенок знает: лошадь о четырех ногах, а спотыкается…

— И вовсе не лошадь, а мебель — столы, стулья, диваны производства яшкалинского промкомбината, где директором уважаемый товарищ Ибраханов. Теперь, надеюсь, уразумел, какое звено в твоем хозяйстве решающее? Качество! Безусловно, о количестве тоже не следует забывать, но главное на данном этапе — качество. А вы вместе со своим зятьком Булатом гоняетесь за валом, за рекордами, за процентами, из-за этого и водокачка вот-вот рухнет. Придешь в комбинат и теряешься — к кому обращаться, кто здесь хозяин — ты или Булат? Слишком много дал ему воли и прав… И получаешься ты вроде английской королевы, которая ничем не распоряжается, а Булат при тебе полновластный премьер-министр… Если я ошибаюсь, поправь меня.

Воцарилась долгая пауза. Обе стороны молчали «в духе полного взаимопонимания». Ибрахан чувствовал, что любая реплика, сказанная им не в тон, будет встречена в штыки. Бакер знал, что должно пройти какое-то время, чтобы Ибрахан переварил все, что сейчас услышал.

Бакер нарушил молчание:

— Задавал ли ты себе, Ибрахан Сираевич, вопрос: как будешь жить дальше?

Ибрахан и этот вопрос оставил без ответа. Он терялся в мучительных догадках, что еще преподнесет всевидящий, всезнающий Бакер.

Бакер повторил вопрос:

— Я спрашиваю, как будешь жить дальше?

Отмалчиваться больше было нельзя, и Ибрахан повторил вопрос:

— Спрашиваешь, как будем жить дальше? Как жили, так и будем жить. Планы, слава богу, выполняем, несмотря на трудности, товар выпускаем. Кое-что, понятно, не всегда получается как надо… Жить, как говорится, не поле перейти… Всякое, так сказать, бывает…

Благодушный тон, каким Бакер начал беседу, сменился гневными нотами:

— Так жить не будешь! Не позволят! Планы выполняешь? Уж не за счет ли бесценных скалок и золотых топорищ? Скажи мне, пожалуйста, по какой цене удалось продать скалки, биты и рюхи? Ах да, я и позабыл, что комбинат сделал великодушный жест и подарил эти деревяшки школам. А кому думаете подарить топорища?.. Музею бесхозяйственности? Но такого музея, к сожалению, пока что еще нет…

— Мы никому не собираемся их дарить! Мы отвезли их продавать…

Бакер принял таблетку валидола. Его разгневанное лицо, лицо хронического гипертоника и сердечника, покрылось испариной и красноватыми пятнами.

— Пока продадите, деревянные топорища из золотых станут бриллиантовыми! Этого вам не так трудно добиться!

— Мы хотели как лучше… Нас, так сказать, спровоцировали, дали в газеты ложную информацию, будто нет в продаже скалок и топорищ, я думаю, сделали это нарочно, чтобы подорвать наш авторитет.

— Он и без того подорван. Глядя на вас, люди судят о руководителях нашего города… Продаете заведомый брак под видом высшего сорта! А потом, чтобы замести следы, упрятать концы в воду, заменяете бракованную мебель импортной. И это тоже для поддержания авторитета?! Нет, авторитет так не завоевывают!.. Если что и было у тебя, Ибрахан, давно потерял… Утратил самое дорогое, чему действительно нет цены! Ты утратил доверие народа! Понимаешь, чем это пахнет?! Видимо, нам с тобой, Ибрахан, придется поговорить в другом месте, у Аксакала…

Странно устроена человеческая натура. Какой, по-вашему, должна была быть первая реакция Ибрахана после неприятного и не сулящего ничего доброго разговора с Бакером?

Казалось бы, первым делом следовало подумать и еще раз подумать — одному или вместе с Булатом: каким образом выйти сухим из воды, как отвести от себя удар?

Ничего подобного! Ибрахан направил все усилия на то, чтобы доискаться, кто именно подкапывается под него и Булата!

Откуда, мол, Бакеру стало все известно? Неужели снова безобразничает этот вредный старичок Шагей? Ну, допустим, он не может простить Ибрахану и Булату того, что всю рекордную продукцию, изготовленную им в поте лица своего, выбросили чуть ли не на свалку. Недаром люди часто видели старика на спортивной площадке, где валялись жалкие остатки скалок… Он бродил по площадке пришибленный, бормотал что-то несуразное и вел себя, будто действительно тронулся. Но нет, он, видно, был в здравом уме…

Но кто же донес насчет мебели? Может быть, Салахи Салахиевич поднял шумиху? Тоже мне друг!

Булат на все это смотрел довольно трезво. Сделав глубокий анализ создавшейся обстановки, он убедил тестя:

— Не с того начали… Вам что, легче станет, когда узнаете анонимщиков, которые капают на вас? Допустим, вы узнаете — все это проделки Шагея, Хамзы или вашего верного покровителя Салахи Салахиевича? Что вы им сделаете? Соли насыплете на хвост? Разговор с Бакером — это вроде разведки боем. Бакер, несомненно, доложит обо всем Аксакалу… Вот и надо вам и всему комбинату готовиться к встрече с Аксакалом. Разговор, вам не позавидуешь, предстоит крепкий, и, чего греха таить и обманывать себя, разговор во многом решающий…

Ибрахан покряхтел, покряхтел, почесал бритую голову и сокрушенно вздохнул:

— Золотые слова, дорогой зятек! Я на тебя не сержусь, хотя Бакер с пеной у рта ругал меня, что слишком много я тебе передоверил. Может, оно и так… Может, пора и свою голову на плечах иметь… Но словами беде не поможешь. Как говорится, дерево хорошо плодами, а человек — делами. Я делом докажу Аксакалу, на что я способен. Никаким Хамзам, Салахиевичам не убрать меня с номенклатурной дороги! Пустить бы нам сейчас туннельную печь, выдать на-гора первый миллион высокосортного кирпича — тогда никто и пикнуть не посмеет… А еще лучше было бы пустить печь досрочно.

— Узнаю боевого коня! — восхитился Булат. — Можете на меня смело положиться! Я обеими руками за ваше предложение. Итак, в атаку!

Поглощенные описанием знаменательных событий, развернувшихся в промкомбинате, возглавляемом Ибраханом, мы чуть было не прохлопали, прямо скажем, чуть не проворонили другое, не менее важное и волнующее событие в жизни одного из ведущих персонажей нашего повествования — Шагей-бабая.

В анкетных данных Шагея все было предельно ясно. Возраст около семидесяти — чуть меньше, чуть больше. Трудовой стаж ненамного короче жизненного. Семейное положение — вдовец. Трое детей: сын живет в Уфе, средняя дочь в Стерлитамаке, младшая, Гульгайша, живет с отцом в Яшкале, в Старом поселке на Яблоневой улице. Обо всех этих деталях биографии бабая мы в свое время поставили в известность читателя. Когда умерла благоверная супруга почтенного Шагея, Гульгайша дала клятву — никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять отца. Преданная дочь и думать не хотела о замужестве. Ее подружки по поселку, ее товарки по консервному заводу нагоняли на нее столько страхов, приводили столько примеров неудачных браков, что она, скромная, честная, довольствовалась тихой жизнью под одной крышей вместе с престарелым, но довольно активным отцом. Жизнь обоих протекала мирно, безмятежно. Они проявляли друг о друге трогательную заботу. Гульгайша никогда не жалела, что записалась в старые девы, а отец из кожи вон лез, чтобы даже в мелочах угодить любимой дочери: он понимал, какую жертву ради него принесла дочка. Шагей не чурался никакой домашней работы.

Годы шли за годами, они брали свое, Гульгайша, когда ходила по поселку, ловила на себе косые взгляды мужчин. Одни сочувствовали ей, другие сетовали, какая дивчина пропадает зря. Статная, здоровая, она гордо проходила мимо, но годы нет-нет да и накладывали свой отпечаток: то лишнюю морщинку у глаз, то вдруг она обнаружила у себя седой волос. Но и при этом от нее нельзя было услышать слова сожаления или упрека.

Сменялись настенные календари. Сколько их сменилось — не будем уточнять, а сожаление по поводу того, что личная жизнь ее не удалась, все-таки стало прорываться. Незаметно для себя она все чаще останавливалась около малых ребятишек, возившихся в песке, заигрывала с ними. Пройдет еще немного времени, и ей навсегда придется оставить мечту о своих, собственных детях. Ну, если своих бог не даст, то хотя бы заботиться о чужих: давало знать скрытое в каждой женщине материнское чувство. Как было бы хорошо выйти замуж за вдовца, себе одногодка. А ежели встретится человек постарше со взрослыми детьми, то нянчить его внуков или взять из детдома круглую сироту…