Граф де Трем поднял свою склонённую голову и повторил братьям:

— Следуйте моему примеру, молите о прощении ту, которую отец наш сделал сиротой!

— Никогда я не унижусь перед коварным созданием, которое с такою низостью сгубило нас, — сказал кавалер Урбен.

— Которое обесчестило нашу сестру ещё с большей низостью, — договорил Анри.

— Знаете ли вы, что сделал Филипп де Трем с Рене и с Сабиной де Нанкрей? — возразил Робер, привстав на одно колено. — Рене де Нанкрей был его благодетелем и другом... Он умертвил Рене возле трупа его жены, которую хотел обесчестить.

— Вы читали рукопись вашего отца, свидетельствуйте о истине этих слов, — обратилась Валентина к Лаграверу с торжественным видом.

— Это записано в дневнике, — произнёс Морис, выведенный из оцепенения грозным призывом.

— Сознание не полно, — продолжала она. — Говорите, граф Робер! Что сделал ещё Филипп де Трем, чтобы отнять честь у моих родителей вместе с их жизнью?

Полковник колебался. Крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и слёзы капали на пол, над которым он склонил голову.

— Тот, имя которого мы носим, — сказал он наконец надрывающимся голосом, — был причиной поражения под Монтобаном. С адским искусством он обвинил в своём преступлении кавалера Рене... и труп невинного был повешен на виселице за государственную измену, тогда как протестанты прокляли его память за гнусный обман.

— Свидетельствуйте и в этом, племянник страдальца! — повторила Валентина грозно.

— Измена Иуды записана в дневнике моего отца, вместе с убийством Каина, — ответил Лагравер.

— А теперь, братья, — сказал Робер с тоской в голосе, — будете ли вы умолять последнюю представительницу рода де Нанкреев простить роду де Тремов? Дети отверженца должны молить дочь мученика, чтобы она в свою очередь просила его смягчить свой гнев и правосудие Божье.

— Ни пощады, ни жалости, ни прощения! — вскричала неумолимая Валентина, не дав Анри и Урбену время повиноваться старшему брату или восстать против его воли. Если бы у меня были дети, я научила бы их смертельно ненавидеть ваших. Вас помиловать?! Разве вы не понимаете, что я мечтала о мести более полной, более ужасной! Есть доказательство преступления вашего отца! Я надеялась сделать его известным всей Франции, прах благородного Рене занял бы своё место в Капитолии, а останки гнусного Филиппа де Трема свергли бы с Тарпейской скалы! Чтобы добиться этого апофеоза невинного страдальца и посмертной казни гнусного изменника от могущественного Ришелье, я вкралась в ваше доверие и выдала вас министру! Подлая политика похитила у меня это окончательное торжество. Благодаря ей ненавистное имя де Тремов не будет втоптано в грязь. Пользуйтесь же этим ограждением от всеобщего презрения, и пусть вашим наказанием будет то, что я даровала вам жизнь. Живите для позора, что моя женская рука пощадила вас, живите, чтобы проклинать самих себя, сыновья отверженного Небом!

Бросив эти свирепые проклятия в лицо своих врагов, дочь страдальцев поставила на стол свечку, которую до тех пор не выпускала из рук. Как только она этим движением отказалась от своей грозной власти, Урбен медленно подошёл к ней и схватил за руку с холодной яростью.

— Твои коварные замыслы подлее того, что совершил наш отец! — вскричал он с пеной у рта. — Низкая тварь! Жизнью нашей, которой мы обязаны ему, мы ответили бы тебе за его преступления против твоих родителей, но не честью нашей, которой обязаны самим себе, не душою нашей, дарованной нам Богом!

— Клянусь спасением моей души, — вскричала она, — будь я мужчина, я отмстила бы вам с оружием в руке! Зачем отказывают нашему полу в праве кровавого возмездия даже тогда, когда и сердце, и рука тверды и готовы для подобной мести! Чья вина, если наша расплата должна пролагать себе путь, подобно наводнению, которое подмывает, покрывает тиной и поглощает, вместо того чтобы подобно пожару, пожирать освещать и очищать...

— Мы спасли жизнь тебе, твоему приёмному отцу, мы вырвали тебя из рук наёмных банд, — сказал в свою очередь Анри, — нам ты обязана была благодарностью вместо ожесточённой злобы: не щадить нас следовало тебе, а уничтожить нас мгновенно.

— Я не убийца! — сказала с надменной иронией Валентина де Нанкрей.

— Всё вздор! — возразил младший де Трем. — Дело в том, что ты погибла бы вместе с нами... а ты побоялась смерти! Без этой боязни разве ты не воспользовалась бы своим умением перевоплощаться и, приняв вид мужчины, не вызвала бы нас на дуэль? Не обманывай же нас больше, придавая себе храбрость льва, в тебе лишь коварство змеи!

— Если бы лучшая часть моей мести не ускользнула от меня, — ответила она с величавой надменностью, — если бы измена королю и чести не омрачила навсегда блеска имени де Тремов, вы не узнали бы моего настоящего имени... я осталась бы для вас Морисом Лагравером, доносчиком вашего заговора, обольстителем вашей сестры. Я выпросила бы у министра, чтобы только тот из вас взошёл на эшафот, кого моя смерть спасла бы от поединка, если бы я не могла собственной рукой принести вас всех троих в жертву памяти моих милых погибших.

— Ложь и хвастовство! — вскричал Анри. — Впрочем, пусть она щадит нас сегодня, чтобы не умереть вместе с нами! Мы с опасностью для жизни спасли её в Нивелле! Благодеяние врага тягостнее, чем его оскорбление, а она приняла его от нас, и чем отплатила!

— Да, это благодеяние жжёт меня, как туника кентавра[38], — ответила Валентина, сжав зубы. — Отчего не могу я вызвать вас на смертельный бой! Только в вашей крови потопила бы я ненавистное воспоминание о том, что вам я обязана была спасением.

Вдруг Урбен ударил себя по лбу. Внезапная мысль пришла ему на ум. Он увидел исход из страшного, невыносимого положения.

— Ваше желание может быть исполнено, — сказал он голосом, дрожащим от волнения. Наша обоюдная ненависть внушает мне счастливую мысль. Не прибегая к возмутительной неравной борьбе, есть средство достигнуть той же цели. Судьба решит, кто из нас двоих, вы или я, исключит другого из списка живых... А если проиграю я, то вы, братья, можете занять моё место и продолжать борьбу.

С этими словами поручик Урбен вынул из кармана своего колета кости, которые всегда носил с собой по обыкновению страстных игроков того времени, и бросил их на стол.

— А! Вот за это благодарю! вскричала представительница рода де Нанкреев с мрачной восторженностью. — Благодарю тебя, сын отверженца! За эту мысль ты заслуживаешь мою признательность! Ты увидишь, боюсь ли я доверить моё жалкое существование не случаю, а Суду Божьему!

Она взяла три кости и судорожным движением перемешала их в закрытой руке. Но в ту же минуту развязка этой трагедии усложнилась новым обстоятельством. Граф Робер, стоявший всё время в оцепенении, подошёл к Валентине и заслонил собою братьев. К нему вернулась его величавая и благородная гордость, которая покоряла и подчиняла его могущественному влиянию всех окружавших его, как друзей, так и врагов.

— Я, глава рода де Тремов, — вскричал он, — я старший из сыновей графа Филиппа, я прежде всех и, быть может, один имею право предложить или принять удовлетворение, придуманное Урбеном! Я требую, чтобы вы мне отдали эти кости, Валентина де Нанкрей. Если выиграете вы, я застрелюсь этим пистолетом, который кладу между нами.

Он положил на стол заряженный пистолет, который вынул из-за пояса.

— Там, где речь идёт о жизни или смерти, ваши преимущества старшего брата не простираются до права занять место того, кто придумал способ мести! — вскричал поручик.

— Мы не признаем вашей власти и вашего старшинства, когда они отстраняют нас от опасности! — сказал с решимостью майор.

— Хорошо, господа, — ответил полковник де Трем с величественным хладнокровием, которое заставляло ему повиноваться даже толпы бунтовщиков, — пусть один из вас сыграет роковую партию прежде меня... Но ему придётся сперва зарядить это орудие смерти.