Тяжкое недоумение душило его, как мучительный кошмар. Но несмотря на терзавшие его опасения насчёт успеха заговора, несмотря на убийственную тоску о судьбе брата, одна мысль упорно преследовала его и отвлекала от других — во что бы то ни стало он хотел оградить Валентину от строгости закона.

То же самое думал и Урбен, но вместе с тем он имел твёрдое намерение не позволить обер-аудитору арестовать ни Робера, ни Анри. Он тайком удостоверился, легко ли вынимается из ножен его шпага.

— Делать нечего! — сказал дю Трамбле, видя, что граф всё ещё колеблется, — пусть четыре человека задержат старика и молодую девушку. А вы, — обратился он к остальным, — тщательно обыщите эту комнату. Если же виновный не будет найден, то я попрошу вас, господа, отдать мне ваши шпаги.

Кавалер Урбен обнажил шпагу и бросился к Валентине.

— Стойте! — закричал Робер раздирающим голосом. «Решено, — думал он. — Долг повелевает мне выдать виновного брата скорее, чем позволить себя арестовать, и тем погубить участников заговора, судьба которых вверена мне. Скорее позор для Анри, чем незаслуженное оскорбление подруге моей сестры, овладевшей моим сердцем», — договорила за него совесть, встревоженная смутными угрызениями.

Холодный пот выступил у него на лбу, когда он подошёл к той части стены, в которой находилась потайная лестница. Он прижал пружину и глазам дю Трамбле и его сбиров явился Анри, остолбеневший от ужаса. Жандармы бросились к нему, чтобы вытащить насильно из его убежища, но повелительный голос обер-аудитора остановил их.

— Ни с места! — закричал он и сам подошёл к майору, который в мрачном унынии почти бессознательно последовал за ним.

— Вы мой пленник, — обратился к нему дю Трамбле, — но из уважения заслуг и высокого положения полковника де Трема я не поведу его брата под конвоем как беглеца из Бренского замка в Оген на глазах почти всей армии. По словам домоправителя, в этом старом замке есть надёжные темницы. В силу данного мне права я оставлю вас в одной из них под надзором четырёх моих жандармов, пока маршал не решит вашей участи. Кроме присутствующих, никто не будет знать о вашем внезапном возвращении, которое доказывает ваше уклонение от долга службы и составляет вашу вину. За молчание моих людей я ручаюсь. Если ваш старший брат решится ходатайствовать за вас у маршала де Брезе, он, может быть, выпросит вам помилование. Главное теперь заключается в том, чтобы оградить вас от первой вспышки гнева нашего начальника, строгость которого в эти минуты неумолима... Будь вы у него под рукой, он был бы способен вас расстрелять.

Говоря таким образом, дю Трамбле следовал своему сердцу. В сущности он был добрее, чем казался. Граф Робер почувствовал в словах законника искреннее участие к его бедному брату и к нему самому, несмотря на несколько грубую оболочку, сквозь которую проглядывало это тёплое чувство. Он протянул обер-аудитору руку в знак согласия на его предложение и вместе с тем, чтобы выразить ему свою благодарность.

— Теперь я займусь помещением этого ветреника, — сказал дю Трамбле, почти раздавив своим сильным пожатием протянутую руку, — постараюсь устроить его по мере возможности удобно, а потом мы с вами отправимся в Оген. Чёрт возьми! Я рад, что вы, а не я сообщите маршалу, что его неверного гонца привели к нему связанным по рукам и ногам. Кстати, куда девал он депешу к штатгальтеру?

— Я передал её в таверне «Большой бокал» в Нивелле волонтёру Морису, который доставит её по назначению, я в том убеждён. Там я должен был и выжидать его возвращения, — ответил Анри.

Он ободрился, с тех пор как строгий блюститель закона казался смягчённым и давал ему надежду спастись от бесчестия.

— Всё же надо удостовериться, дошла ли депеша к принцу Оранскому. Но прежде всего следует осмотреть темницы. Идём!

Майор стал посреди жандармов, во главе которых был обер-аудитор. Он окинул грустным взглядом своих братьев и Валентину, и вся группа вышла из комнаты.

С той минуты, как полковник де Трем выдал убежище своего брата, Валентина де Нанкрей стояла неподвижно и как будто бы подавленная тяжёлым гнетом внутреннего укора. Она не подозревала, что нежное чувство к ней отчасти побудило полковника к поступку, достойному древних героев. Она ненавидела себя за то, что во второй раз и зная уже, кто он, почувствовала сердечное влечение к прямому потомку убийцы её родителей! И с холодной яростью, на которую способна была бы Юдифь, если бы на секунду пожалела Олоферна[23], она стала изыскивать способ устроить графу Роберу жестокую нравственную пытку, чтобы отмстить за своё минутное участие.

Глава XXIV

ПОРУЧЕНИЕ УРБЕНА

два дю Трамбле успел выйти с жандармами, которые увели виконта Анри, как полковник быстро обернулся к Урбену. Когда обер-аудитор отдал своим людям приказание схватить старика Лагравера и Валентину, молодой поручик бросился к девушке, чтобы защитить её. Он схватил её за руку, и не выпускал даже тогда, когда всякая опасность для Валентины давно миновала. Она же так поглощена была негодованием на самое себя за невольное чувство к графу Роберу, что и не замечала, что Урбен сжимает её пальцы. Он же упивался этим чарующим прикосновением. Поручик ничего не видел, ничего не слышал, все его мысли, все чувства сосредоточились в одном ощущении сладостного восторга.

Мёртвая бледность покрыла лицо Робера.

— Урбен! — воскликнул он с невыразимой тоской.

Восклицание это заставило опомниться и его, и Валентину, которая быстро отдёрнула руку. Вместе с тем оно вполне обнаружило обоим, как сильно ревность уязвила сердце, из которого оно вырвалось. Угадав соперника в своём старшем брате, кавалер Урбен содрогнулся до глубины души; он уже знал, что Анри также любит Валентину. А она слегка улыбнулась, заметив, что глава рода де Тремов тоже питает к ней чувство более серьёзное, чем она полагала.

— Урбен, — продолжал граф, мгновенно овладев собою, — нам остаётся немного минут. Сейчас вернётся дю Трамбле и, как ты слышал, увезёт меня в Оген для объяснения с маршалом. Я хорошо знаю де Брезе и его вспыльчивый и крутой нрав. Сначала он выместит на мне обиду за вину Анри, так как того не будет у него под рукою, чтобы подвергнуться его гневу. Он посадит меня под арест и продержит до тех пор, пока не решит помиловать или осудить виновного. Но вместе с тем я уверен, что он отпустит меня через три или четыре дня.

— Конечно, — перебил Урбен, — маршал должен будет это сделать. Нельзя же вам не принять команды над вашим полком, когда он выступит навстречу голландцам.

— На это я и рассчитываю. Если бы он не отпустил меня и тогда, то сам нарушил бы военный устав и я имел бы право вернуться самовольно. Предположим, что я буду задержан всё время до выступления и не смогу видеться с тобой, брат, необходимо теперь же принять меры на всякий случай.

— Говорите! Располагайте мною! — вскричал Урбен, который вспомнил обещание брата послать его в Брюссель вместо себя, когда для орлеанского заговора настанет минута решительных действий.

— Я ухожу, господа, — сказала Валентина, делая вид, что не хочет быть нескромной. — Извините, что не призываю людей увести моего отца. Сбиры заняли их всех и я не нашла бы никого. Впрочем, он не способен теперь вас понимать.

— Останьтесь, — сказал Робер. — Ваша дружба с Камиллой включает вас, так сказать, в нашу семью.

Несмотря на это приглашение, Валентина продолжала идти к двери.

— Ради бога, не уходите! — вскричал в свою очередь Урбен умоляющим голосом.

Она остановилась, как будто бы в смущении, и потом тихо подошла к Норберу и села у его ног.

«О, как она слушает его!» — подумал граф, приложив руку к сердцу, которое болезненно сжалось.

Но это была лишь минутная слабость. Он тотчас продолжал уже спокойно, обращаясь к младшему брату: