Валентина слегка вздрогнула от благородного взгляда, который устремил на неё Робер, произнося этот торжественный вызов.

— Прежде чем я открою вам, что побудило меня заклеймить вас позором, измерим глубину бездны, вырытой мной, под вашими ногами! — вскричала последняя представительница рода Нанкреев. — Вы, кавалер Урбен, позволили себя одурачить, чтобы выиграть портрет женщины, которая вас презирает, и допустили агента самого злейшего врага Марии Медичи захватить её в плен! Разве вы думаете, что ваша партия простит опасность, которой вы подвергли королеву, когда станете оправдывать себя рассказом о вашем глупом приключении? Вы сделали целью своего честолюбия заслужить славу безупречной строгости правил и серьёзной основательности ума, а заклеймили себя навсегда преступной ветреностью. Отныне вас никогда более не допустят до участия в важных делах, в которых вы горите желанием играть значительную роль, ибо вы позволили женщине заступить на своё место и тем сгубили заговор, который мог бы сделать переворот во всём королевстве.

Она остановилась, чтобы насладиться нравственной пыткой Урбена, побледневшие губы которого дрожали от гнева.

— А вы, майор, — продолжала Валентина де Нанкрей, — ваша гибель ещё более очевидна! Вы вдвойне опозорили себя, самая низкая страсть — пьянство, побудила вас поддаться безумной любви и, подобно вашему младшему брату, любви осмеянной! Произнесённый над вами приговор военного суда не будет заглажен необходимостью жертвовать долгом службы для пользы заговора. Вы изменили и тому и другому, вы для всех отныне отверженец!

Виконт Анри не задыхался от ярости, как Урбен: две крупные слёзы выкатились из его глаз, и тяжело было видеть безмолвные страдания мужественного молодого человека.

Тогда граф де Трем заговорил голосом грустным, но твёрдым, подобно священнику, читающему молитвы над гробом.

— Валентина де Лагравер, — сказал он, — я сам укажу вам позор, которым вы запятнаете мою память. Проступки моих братьев падут на меня, их главу и руководителя. Костёр, зажжённый вами, поглотит сверх того, последние остатки моей чести. При виде призывного сигнала графу Суассонскому Ришелье заподозрит в измене графа де Трема. Он тем более убеждён в ней, что вы удерживаете нас здесь, тогда как мы должны были бы скакать во весь опор, чтобы стать между ним и его врагами. Если кардинал и спасётся от опасности, роковой факт тем не менее падёт на меня постыдном пятном. Это гибельное пламя, сверкнув в глазах министра, уничтожило условие, по которому возвращалась свобода пленному герцогу Орлеанскому. Все от самых высоких до самых низких, все, участвовавшие в заговоре, предводителем которого был я, все подвергнутся казни тем более жестокой, что Ришелье будет считать её справедливой отплатой за расставленную ему мной западню. Вот до чего я доведён. Я должен желать, чтобы схватили великого человека, который, расставаясь со мной, благодарил меня за своё спасение, полагаясь на моё слово. Я доведён до роковой крайности, что единственную надежду должен возлагать на успех низкой измены, в которой вы виновница, потому что тогда падёт одна жертва вместо тысячи! Но что бы ни случилось на страницах истории, моё имя будет стоять в списке изменников, тогда как единственная цель моего честолюбия заключалась в том, чтобы сохранить безупречным имя благородного человека! Обе партии будут считать меня подлым и низким обманщиком! А если от незаслуженного позора я укрылся бы даже в могиле, то смерть моя будет приписана укору совести. Валентина де Лагравер, измерил ли я всю ужасающую глубину бездны, в которую вы повергли меня?..

Валентина де Нанкрей слушала его бесстрастно, как мраморная статуя.

— Нет,— ответила она, — вы ещё не видите всей глубины вашего падения, граф Робер. На вашей чести лежит ещё пятно, о котором вы не упоминали! Вы как глава рода де Тремов, кажется, должны наблюдать за добрым именем мужского поколения настолько же, как и женского, итак бесчестие дочери отразится на вас таким же позором, как и проступки сыновей!

— Камилла! — вскричали в один голос все три брата, поражённые зловещим предчувствием.

— Морис! — позвала Валентина звучным голосом, который внезапно пробудил Лагравера из его мрачного оцепенения.

Он появился бледный, как смерть, у отверстия, пробитого в перегородке, и медленно вошёл в освещённую комнату подобно привидению, вызванному из мрака.

Три брата отступили назад при этом неожиданном появлении, которое носило отпечаток чего-то сверхъестественного вследствие его разительного сходства с непостижимым существом, призвавшим его.

— Любезный кузен, хотя и с левой стороны[37], — сказала насмешливым тоном Валентина де Нанкрей, — сознайтесь, что вы увезли Камиллу де Трем из монастыря визитандинок и ехали с нею вместе из Парижа в Нивелль с целью просить руки этой молодой девушки у её опекунов по праву родства.

С этими словами она разразилась таким резким хохотом, что он произвёл на трёх братьев де Трем действие удара хлыстом. Все разом бросились к Лаграверу с движением, равносильным смертному приговору.

— Ещё один шаг, господа, и я выпущу из рук эту свечку, — сказала Валентина, размахивая ею над смертоносным бочонком.

Но они остановились, не слыша её слов. Морис подставил им грудь, говоря:

— Проколите моё сердце вашими кинжалами — и вы найдёте в нём любовь мою такой же непорочной, как ваша братская привязанность. Клянусь вам, сестра ваша со мной сохранила чистоту ангелов.

— Однако похищение Камиллы навсегда погубит её в глазах света, — сказала Валентина с упорством палача, который заменяет слишком слабое орудие пытки сильнейшим.

— Молчи демон! — закричал вне себя Лагравер, который от этого намёка вздрогнул, как от прикосновения раскалённого железа.

— Впрочем сама судьба преследует вас и наказывает, — продолжала неумолимая Немезида, — шайка разбойников, которые напали на кардинала в Нивелле, увлекли с собой Камиллу де Трем.

— Рюскадор! Его надо расспросить! — вскричал Анри, в отчаянии подбегая к окну.

— Я предупреждала вас, что если вы позовёте, то мы все взлетим на воздух, — сказала Валентина де Нанкрей, поднося свечку к пороху, рассыпанному по полу. — Оставайтесь тут, я хочу насладиться вашими муками. Оставайтесь в этой страшной неизвестности, дайте мне насытиться вашими терзаниями, вашим ужасом!

— Нет, решительно ты не женщина, а чудовище! — вскричал полковник, возмущённый такой адской злобой.

Она на секунду опустила свой сверкающий взгляд, но тотчас опять подняла голову:

— Я дочь Рене и Сабины де Нанкрей, убитых и обесславленных Филиппом де Тремом! Я мщу за моих несчастных родителей! — объявила торжественно наследница страдальцев.

Слова эти, раздавшиеся, как трубный глас Последнего Суда, произвели поражающее действие. Едва были они произнесены, как Робер, широко раскрыв глаза и с неописанным ужасом на лице, сперва буквально окаменел на месте, а потом, как будто придавленный к земле невыносимым бременем, скорее подполз, чем подошёл к Валентине, и упал к её ногам.

— Виконт Анри, кавалер Урбен, — сказал он глухим голосом, — следуйте примеру вашего старшего брата графа де Трема! Мы должны вымолить прощение представительницы рода Нанкреев, потому что на смертном одре отец наш сознался мне в своём страшном преступлении...

Глава XXXIX

ИГРА СМЕРТИ

очь Рене де Нанкрея стояла с торжествующим видом, и красноватый отблеск свечи, которую она держала в руке, придавал её лицу какой-то сверхъестественный, как бы отпечаток духа тьмы. Робер, распростёртый у её ног, казался одним из несчастных, обольщённых сатаной, которые тщетно умоляют его не брать их души. Между тем Урбен и Анри стояли друг возле друга более раздражённые, чем унылые. Они, по-видимому, возмущались как против победы их гонительницы, так и против унижения их старшего брата. Морис, снова впавший в своё ледяное оцепенение, имел вид мёртвого, вышедшего из могилы, чтобы служить свидетелем этой страшной обвинительницы, над которой, казалось, витали тени её умерщвлённых родителей.