— Когда мы выступим? — спросил виконт де Трем.

— В ночь на шестые сутки от сегодняшнего вечера.

— Однако, — продолжал майор Анри со странным упорством, — это передвижение к востоку совершенно изменит позицию войск и наш полк, находящейся теперь на западном фланге французской дивизии, составит тогда арьергард.

— Конечно, когда наше правое крыло простирается до Вавра, то есть находится на пять лье, вы впереди нас, по дороге к Маастрихту.

— «Послезавтра будет время», велите вы сказать графу Суассонскому, командующему армией, которая стоит на границе в тридцати лье от нас, — рассуждал виконт. — Кажется, я понимаю ваш план.

Ясный взор полковника сверкнул гневом.

— Вам нечего понимать, нечего предполагать, нечего отгадывать, нечего уяснять себе! — сказал он с таким сильным ударением на каждом слове, что возражение было бы невозможно. — До последней минуты мой план останется непроницаемою тайною; я поклялся в том герцогу Орлеанскому и один хочу быть в ответственности, если он не удастся!

— Граф, ради бога! — вступился Морис за смущённого виконта.

— Однако вот что вы должны знать оба, — продолжал Робер спокойнее. — Маршал де Брезе приказывает мне отправить тебя, Анри, к принцу Оранскому. Но голландцы тебя не знают. Итак, Морис легко может явиться к штатгальтеру под твоим именем. Главное заключается в том: вы не должны возвращаться во французский лагерь иначе как вместе, для того чтобы Анри дал отчёт нашему генералу о поездке в Маастрихт, как будто бы ездил туда он сам.

— Сообщите нам ваши предписания, — покорно сказал майор.

— Сегодня вечером вы отправитесь вместе, и оба переодетые. Ничего не может быть подозрительного в том, что вы, майор, взяли с собою волонтёра и скрываете ваш мундир, когда вам предстоит переезд в двадцать лье по тракту, занятому неприятелем. До Нивелля вы доедете вместе, а там Анри свернёт на дорогу к Динану, а вы, Морис, поедете далее к Маастрихту. Исполнив оба ваши поручения, вы съедетесь опять в Нивелле и вместе вернётесь в Брен. Анри придётся вас подождать, Морис, потому что ваша поездка вдвое длиннее, но зато вы не будете задержаны необходимыми предосторожностями, которые следует предпринять майору. Во всяком случае, вы не должны оставаться в отсутствии более трёх дней.

— За два дня до выступления в поход мы будем здесь или нас нет более в живых, — отчётливо произнёс майор с решительным видом.

Морис не обещал ничего. Его неподвижный взор изобличал глубокую задумчивость.

— Вы, верно, думаете о том, что пустой случай может открыть подмену и стоить чести моему брату, — сказал ему серьёзно Робер.

Лагравер вздрогнул. Он действительно взвешивал степень опасности, которой подвергалось доброе имя одного из сыновей графа Филиппа, но не находил опасность довольно важной, чтобы ею воспользоваться.

— Как мы переоденемся? — спросил Анри, желая отогнать мысль, которую считал грустной для Робера и своего нового друга.

— Оденьтесь фламандскими купцами, которые разъезжают по Бельгии, стараясь сбыть свои полотна.

— Теперь уже за полдень, — сказал Морис. — Я пойду в замок приготовиться к отъезду и вернусь к вам с наступлением сумерек.

Полковник раскрыл рот, как бы для того, чтобы удержать Лагравера. Майор жестом выразил то же намерение. Но ни тот, ни другой не решились высказаться. Первый побледнел, второй покраснел. Только молчаливый Урбен был смелее братьев.

— Разве вы нас не представите сегодня вашему отцу и вашей сестре? — спросил он.

— Друзья мои, — ответил с чувством лазутчик кардинала, — вы знаете, в каком жалком положении находится мой отец. Нападение вчерашней ночи ещё более потрясло его страждущий организм. Валентина хотя и сама не оправилась от страха и волнения, однако посвящает себя исключительно больному старику, чтобы успокоить кризис, вызванный страшным приключением. Завтра, надеюсь, Валентина будет в состоянии вас принять; если бы вы и не были братьями её дорогой Камиллы, и то она приняла бы вас без моего представления, когда стольким вам обязана.

— Но завтра я не буду больше в Брене, чёрт возьми! — пылко вскричал виконт де Трем, окидывая ревнивым взглядом обоих братьев.

Когда Морис простился с графом и Урбеном, Анри настоял на том, чтобы проводить его до дверей Бренского замка. Он надеялся выведать от него какие-нибудь подробности о Валентине, но Лагравер без особенной натяжки уклонился от его косвенных расспросов.

Между тем Роберт и Урбен остались с глазу на глаз.

— Граф де Трем, глава нашего рода, — сказал поручик с мрачным видом, — брату Анри и Лаграверу вы дали поручения, а меня оставляете в бездействии. Чем же я утратил права нашего доблестного рода служить с опасностью для жизни правому делу герцога Орлеанского?

— Напротив, — возразил полковник, — на тебя я полагаюсь более всех. Почему для тебя и предназначил то, чего не поручил бы никому, если бы мог в одно и то же время находиться в двух местах. Ты вместо меня поедешь в Брюссель в тот день, когда наш полк сделается арьергардом армии маршала де Брезе, направляющейся на Маастрихт.

Глава XVIII

ОПЬЯНЕНИЕ ДОМА ГРЕЛО

есколько часов позднее загадочный человек, которого мы продолжаем называть Морисом де Лагравером, опять возвращался к квартире полковника.

Вместо зелёного колета теперь на нём был серый камзол. Большой дорожный плащ, штиблеты выше колена, сапоги из буйволовой кожи и меховая шапка придавали ему вид путешествующего торговца. Даже лошадь его представляла тип чисто фламандский и мещанский благодаря искусно подобранной сбруе.

У наружной двери домика, занимаемого графом Робером, три человека, из которых один был верхом, молча поджидали приближающегося Мориса; это были три брата де Трем, также переодетые странствующими купцами.

— Мы вас ждали, — тихо сказал полковник. — Вот депеша к принцу Оранскому. Теперь обнимемся, виконт! А вы, Лагравер, дайте мне пожать вам руку! Поезжайте, Господь с вами! Урбен выведет вас из лагеря.

Действительно, по прошествии пяти или шести минут путешественники оставили уже за собою последнего часового и Урбен расстался с ними, простившись в немногих дружеских словах. Ночь была туманная и тёмная и всё внимание всадников обращено было на то, чтобы не свалиться во рвы, которые шли по обеим сторонам дороги. При этих условиях они, конечно, не могли разговаривать между собою и почти молча проехали расстояние между Бреном и Нивеллем. К тому же холодное и сырое время скорее возбуждало дрожь, чем разговорчивость.

Однако майор обнаружил мысль, которая преследовала его, спросив раза два у Мориса, будет ли сестра его в состоянии принять графа и Урбена на следующее утро.

На первый вопрос Лагравер ответил коротко, что Валентина способна переносить усталость лучше другого мужчины. А на повторение вопроса он высказал сожаление, что Анри не может навестить его сестру вместе со своими братьями.

Эти два ответа вырвали два глубоких вздоха у озабоченного майора.

При въезде в Нивелль виконт вздумал рассеять свои грустные мысли и вместе с тем оградить себя от голода и сырости, которые пронизывали его до костей. Он нашёл верное средство от недуга душевного и телесного.

— Нельзя же нам расстаться, чёрт возьми, не выпив на прощанье, — сказал он своему товарищу. Только с минуту назад я слышал звон, подающий сигнал к тушению огня. Мы непременно найдём ещё открытою какую-нибудь таверну.

— Надеюсь, — ответил Морис. — Потерянное время мы можем вернуть, прибавив шагу, когда расстанемся.

— Что нас и согреет, особенно после одного или двух стаканчиков водки, — докончил майор.

— В таверне «Большой бокал» мы найдём самую лучшую, которая жжёт как раскалённое железо!

— Вы почём знаете? — спросил изумлённый виконт.

— Слава о «Большом бокале» дошла до меня через моего дядю, дома Грело, уроженца Нивелля, как вам известно.