— Где же они сейчас, господин?
— Обращаясь ко мне, милейший, впредь добавляй: «благороднейший и мужественнейший Булатбег»! — назидательно заметил женственный правитель и опять увлажнил свои губы; видно, они очень заботили его.
— Где же они сейчас, благороднейший и мужественнейший Булатбег, да пребудешь ты вечно в добром здравии!
— Ах, я не знаю, не знаю, не знаю... Ах, как я устал! Одни, кажется, остались в Шемахе, другие отправились в Баку. — Булатбег отвернулся и позвонил в колоколец. В зал вбежали слуги. — Ах, отнесите меня в спальню, право, я устал! Приём окончен! Ко мне больше никого не впускайте!
Сдерживая смех, Хоробрит поклонился и покинул приёмный зал.
«А яз пошёлЂ... из Дербента к БакЂ, гдЂ огнь торить неугасимый[113], а из Баки пошёлъ есми к Чебокару[114], да тутЂ есми жил в ЧебокарЂ с мЂсяцъ, да в СapЂ жил мЂсяцъ, а оттуды к Димованту, а из Димованту ко Рею[115]. А ту убили Шаусеия Алеевых детей и внучатъ Махметевых[116] и онъ их проклялъ, ино 70 городовъся розвалило. А из ДрЂя к Кашенкъ[117], а из Кашени к Наину... А изъ Сырчана къ Тарому, а фуники кормят животину батманъ[118] по 4 алтыны. А изъ Торома к Дару, а изъ Лара к Бендерю. И тутъ есть пристанище Гурмызьское, и тут есть море ИндЂйское, парьсЂйскым языкомъ и Гондустаньскаа дория; и оттуды ити моремъ до Гурмыза 4 мили...» «Силно варъ в БакЂ, да в ШемахЂи паръ лихъ».
Когда Хоробрит вновь оказался на дороге, ведущей от северных ворот к южным, он вдруг услышал голос волхва, велевший ему оглянуться. Что он и сделал. И увидел, как в распахнутые северные ворота въезжает отряд татар. Выжлецы бежали рядом с лошадьми на поводках. Впереди ехали Муртаз-мирза и Митька. Видимо, начальник охраны польстился на мзду или Муртаз-мирза сумел развеять подозрения хоросанца. Погоня почти настигла Хоробрита. Татары в первую очередь поспешат к южным воротам, чтобы узнать, не проезжал ли здесь русич.
Вдоль улицы росли громадные густолиственные платаны. Они заслоняли Хоробрита от преследователей. Хоробрит ударил жеребца, оскорблённый Орлик прыгнул вперёд. Афанасия выручило то, что в южные ворота въезжала груженная камнем арба, запряжённая парой медлительных волов. Между створкой ворот и арбой оставался небольшой промежуток. Жеребец влетел в него. И опять только ветер свистел в разметавшейся гриве да грохотали копыта скакуна. Версты через две дорога раздвоилась. Одна вела в горы, другая вдоль моря. По дороге от гор спускался ослик, по бокам которого свисали перемётные сумы. За ним торопились бедно одетые мужчина и женщина. Хоробрит спросил, куда ему ехать, чтобы попасть в Шемаху. Там он надеялся встретить Василия Папина. Оказалось, по той, что вела в горы.
Ехал Хоробрит до Шемахи сутки. Ночь не спал. Лишь под утро дал Орлику немного попастись. Почему-то у него не выходил из головы рассказ Сослана о потайной долине, где когда-то жили маги. Что с ними случилось? И что скрывалось за серебряной дверью? Жаль, Сослан не успел завершить своё повествование.
Эти странные мысли пришли к нему, как бы защищая от бесконечной тревоги, казалось навечно поселившейся в душе.
Дорога поднималась в горы, стиснутая с обеих сторон скалами. Взошло солнце быстро нагрело каменные бока утёсов, они задышали зноем так, что потрескивали валуны. Непривычный к душному вару Хоробрит обливался потом, изнывал от жажды, не успев запастись водой в Дербенте. Наконец подъём закончился. Всадник поднялся на перевал. Далеко внизу зеленела долина с многочисленными садами и полями. По ней текла река, сверкая на солнце, подобно дамасской сабле, на травянистых берегах паслись стада. В конце долины виднелся город, окружённый стенами, там блестели купола мечетей и высоких стройных минаретов. Хоробрит оглянулся назад и увидел, что на перевал поднимается конный отряд. Отсюда всадники казались не больше муравьёв.
Возле крепостных ворот Шемахи несколько стражников, сидя на траве, беспечно играли в кости. Один из них, бритоголовый, с выпуклыми чёрными глазами, сварливо спросил у Хоробрита, кто он такой и зачем прибыл в славный город Шемаху, протянул узкую жёлтую ладонь, потребовал приношения на постройку мечети. Видимо, стражники везде одинаковы. Хоробрит кинул ему несколько монет, спросил, где найти московского посла. Бритоголовый махнул рукой.
— Езжай по улице прямо, она выведет на площадь возле дворца нашего повелителя Фаррух-Ясара, да увидит он своих внуков счастливыми. Напротив дворца гостиница для чужеземных послов. Если боишься заблудиться, дай ещё монету, один из моих людей проводит тебя.
Афанасий дал ему денгу, от сопровождающего отказался, спросил лишь, есть ли в городе ещё ворота и на какую дорогу они ведут?
— За площадью сверни в переулок, он выведет к Бакинской дороге, — был ответ.
По краям улицы в арыках текла сточная жижа, издававшая зловонный запах. Возле бассейна, наполненного речной водой, толпились женщины, набирая в кувшины воду. Увидев чужеземца, прикрыли лица чадрой, молча проводили его глазами.
Гостиница для знатных чужеземцев — каменное здание, украшенное по фасаду замысловатой вязью резьбы, — была окружена садом. Во дворе — сложенный из камня водоём, полный прохладной воды. Она лилась в него из глиняной трубы, избыток отводился в сад по канавке. В глубине двора — каменная красная церковь. Хоробрита встретил слуга, принял у него Орлика. Хоробрит велел накормить жеребца, предупредив, что скоро снова отправится в путь.
Василий Папин беседовал в богато обставленной комнате с важным господином, одетым, на фряжский манер, в короткий камзол с широким кружевным воротником, панталоны до колен, чулки и нарядные башмаки с серебряными пряжками. Щёголь-иностранец был длинноволос, усат и развязен. Беседа велась на татарском языке; фряжец рассказывал русскому послу о городе Тебризе, в котором он недавно побывал.
При виде вошедшего Афанасия незнакомец вежливо откланялся и вышел. Василий плотно затворил за ним дверь, крикнул слугу Ваську, чтобы никого не впускал, торопливо объяснил, что вышедший из комнаты иностранец — английский посол Антоний Дженкинсом, человек нужный. По Хоробрит прервал его:
— Я убил сына Касима. Татары гонятся за мной. Скоро будут здесь. Их ведёт русич. Он выдал меня Касиму, его звать Митькой.
Папин ещё больше побледнел, ахнул, кинулся к дорожному сундучку, стоявшему на столе, ключом открыл его, вынул кожаный мешочек, протянул Афанасию. Тот взял. Мешочек был увесист. Василий пробежал к двери, позвал Ваську, велел немедленно набить походную сумку съестным, сказал:
— Тебе здесь нельзя оставаться! К Фаррух-Ясару прибыли послы из Астрахани, требуют твоей головы. Они приплыли на корабле. Фарух Ясар пообещал задержать тебя, если ты окажешься в Шемахе. Он не хочет ссоры с Касимом. — От волнения Василий говорил на татарском языке, забыв, что перед ним земляк. — В Баку уходи! Там в гавани стоит купеческий корабль. Хозяин его мой кунак-хоросанец, звать Мехмедом. На днях он отплывает в Чапакур Мазандаранский. Попросись к нему! Успеешь — твоё счастье!
Прибежал отрок, неся походную сумку; увидев Хоробрита, радостно сказал:
— А я знаю тебя, дядь Афанас! Видел в кремле...
Но Василий вытолкал его, скорыми шагами повёл Хоробрита из комнаты в галерею, опоясывающую внутренний двор. Пока шли, поведал, что ограбленные купцы-русичи били челом ширваншаху в его летней ставке-коитуле, чтобы он помог им добраться домой. Но тот ничего не дал. И они разошлись «куда глаза глядят», кто пошёл на Русь, а кто остался там должен[119], возвращаться не захотели и отправились в Баку работать. У Кузмича оказался в Шемахе знакомый купец, он взял его и ещё нескольких русичей к себе, ездить по окрестным городам с товарами.
