— Отец с матерью живы ли? — спросил он.

— Будто не знаешь, князюшко, померли в чумной год, — дерзко ответил подьячий.

— Жёнка, детишки малые есть?

— Не нажил ещё. Ты, князь, тайных дел управитель, должен и о сём ведать. — Ответ был ещё более нагл.

Конечно, глава Тайных дел многое знал, но на дерзость Митьки лишь бороду в кулаке смял, подумал, что такого ухаря в Москве оставить в отсутствии Василия — беды не оберёшься. Авось на чужой стороне утихомирится.

— Смотри, Митька, — промолвил он. — Ежли не в послух своему дяде пойдёшь, в Москву лучше не возвращайся!

ПОГОНЯ

аконец наступил день отъезда. Афанасий простился с Алёной. Провожая его, она не плакала, была молчалива, сдержанна и не сказала любимому того, о чём знала уже Марья Васильевна, — что зачала ребёнка. В долгий опасный путь отправляться с мыслью о будущем сыне — только душу травить. Пусть Хоробрит будет твёрд одной мыслью — о Руси, о вере православной. И в ней укрепится. Лишь за воротами Алёна прильнула к любимому, поцеловала троекратно, шепнула:

— Приезжай... мы будем ждать!

До крови закусила нижнюю губу и бросилась в ворота. И тотчас их закрыла.

Не провожали Афанасия боярин Квашнин и князь Ряполовский, — вдруг увидят их вместе татарские проведчики, сразу насторожатся: откуда купцу из Твери такая честь? Посидели по обычаю в Тайном приказе. Последние наказы Ряполовского были таковы:

— Сведай дороги на юг от Шемахи до места, где земля с небом сходятся, какие там города, чем богаты, расстояния между ними. Но особливо — войска, оружие, умелость, рудники золотые, серебряные, сколько хлеба собирают, велика ли казна у государей, прочны ли стены у крепостей. Обязательно встреться с великим визирем бахманидским Махмудом Гаваном! Мне сказывали, он в своих руках власть большую держит, а рати у него поболе, чем у раджи Виджаянагара! Сумеешь — заведи с ним дружбу. И вот тебе «тетрати» для тайной записи, — с этими словами князь Семён снял с полки две книги с чистыми страницами, протянул их Хоробриту. — Не видел ещё таких? Сие название «тетрати» происходит от греческого «тетрос», что означает четвёртая часть. Бумагу вчетверо складывают, вот и получается «тетрать». Привези их полными. Пиши, как я тебе наказывал. Города, расстояния между ними можешь называть открыто. Это и для купцов надобно. Остальное расскажешь по приезду самолично. Помни, Хоробрит, тайнопись без литорей[89] и без цифири должна быть, а со смыслом. Там, где православну веру вспоминаешь, аль магометанску хвалишь, аль по-тюркски пишешь, то имей в виду, что обговорено, а не другое.

Кажется, всё предусмотрел князь Семён. Они обнялись. Квашнин по-отцовски перекрестил Хоробрита и отвернулся, чтобы не выдать стариковских слёз.

Отворил ворота Хоробриту Кирилл, шепнул:

— Гей, взял бы меня с собой! На чужедальнюю сторонушку хучь одним глазком взглянуть.

И тут Афанасий впервые осознал, что владеет странным даром. Сев в седло, он задержал взгляд на громадном Кирилле и вдруг увидел: за его спиной возникла степная дорога, прозмеилась в жарком мареве — и пропала. Он оглянулся на бояр, махавших ему с крыльца, и опять видение: князь Семён лежит окровавленный на помосте, а рядом его отрубленная голова[90]. Хоробрит взвизгнул не хуже татарина, поднял Орлика на дыбы и пустил его вскачь.

«И поидох вниз Волгою. И приидох в манастырь Колязин ко святой троице живоначалной и къ святым мученикам Борису и ГлЂбу. И ис Колязина поидох на Углеч. И с Углича отпустили мя доброволно... И приехал есми в Новгород в Нижний к Михайле Киселёву и к пошлиннику к Ывану к Сараеву и они мя отпустили доброволно. А Василей Папин проехал мимо город д†недЂли и яз ждал в Новъгороде в Нижнем д†недЂли посла татарскаго ширваншина Асанбега, а ехал с кречеты от великого князя Ивана, а кречетов у него девяносто»[91].

Плыли двумя кораблями. На первом — посольском — Хасан-бек со своей свитой и купцами, на втором русские купцы. Пути предстоило около трёх месяцев[92]. Могучее течение легко несло суда, при попутном ветре дополнительно ставили паруса. Плавание было лёгким. Знай правь кормилом на стрежень. Скоро умению кормчего обучились все корабельщики, и потянулись дни, когда от безделья себя деть некуда, одна забота — рухлядь в трюме перебирать да коров доить.

Чем ниже от Углича спускались, тем река становилась шире, полноводнее, величественней, сверкала под солнцем, играла бликами, изредка морщил воду пролетавший ветер. Иногда наползали тучи, лил дождь, тогда прятались под навесом вместе с коровами, и было весело наблюдать за далёкими тёмными берегами, где шла своя таинственная жизнь, как будто там было уже чужестранствие и могли показаться над обрывом реки многорукие великаны или муравьи величиной с собаку. Но вот уползали тучи, голубело небо, дали раскидывались неоглядные, ласкающие взор, привыкший к теснине лесов. При сильном встречном ветре иногда проплывали мимо корабли, с трудом преодолевающие под парусами могучий поток. С чужими судами старались не сближаться, мало ли кто плывёт; команда вооружалась луками, каждый занимал своё место вдоль борта и напряжённо вглядывались в незнакомый корабль, стараясь угадать, воины ли на нём или мирные купцы. И видели такие же напряжённые чужие взгляды, слышали нерусскую речь. Смуглые лица, чалма или бараньи шапки выдавали азиатов. Однажды с одного такого корабля пустили стрелу, и она впилась в мачту. Хоробрит погрозил чужакам кулаком. Но разминулись быстро. А случалось, плыли русские, их легко узнавали по бледным северным лицам, тогда радостно перекликались, махали шапками, кричали:

— Откель, земляки?

— Из Великого Сара-я, — доносилось в ответ. — Там нынче коней продают дёшево! А вы куда-а?

— В Ширван! С рухлядью.

— Паситесь татаровей в Астрахани-и! Люты-ы!

Последние слова уносятся ветром, но земляки ещё долго машут, прощаясь, им радостно: домой возвращаются, избежав множества опасностей. А для Хоробрита и его спутников опасности только начинаются. Ими овладевает грусть. Вернутся ли они домой? Что там земляки кричали им про Астрахань и про татар?

— Люты, мол, — объяснял Дмитрий, у которого слух был, как у волка. — Да нам не привыкать. Волга широкая, звон уже и берегов не видать. Ничего-о, прокрадёмся мимо Астрахани, и комар не углядит. Гляньте, кака рыба плеснула!

И точно. Вдруг взбурлилась вода неподалёку от борта, разметала волны, промелькнула на поверхности реки бугристая чёрная спина, мало не с корабль величиной. Огромная рыба с шумом вынырнула, показала плавники, похожие на паруса, ударила могучим хвостом, подняла волны и ушла в таинственную глубину. Судно закачало. Многие в испуге закрестились:

— Господи, спаси и помилуй!

— Ого рыбища! Саженей пять!

— Куда, бери поболе! Чудишшо!

— От ба уловить. Кидаем сеть?

— Не-е, порвёт!

С появлением гигантской рыбы все оживляются, становятся на время детьми, которым показали дивную игрушку. Некоторые бегут в трюм, возвращаются с удочками, насаживают на крючок кусочек мясца или хлебушка. И вот он, первый волжский улов — сазан в полтора аршина показывается в локте от поверхности, ходит кругами, гнёт удилище, на миг замирает, потом резким рывком бросается в сторону. Но не тут-то было. Рыболов, степенный седеющий мужик, краснеет от натуги, тащит рыбину к себе. Леса крепкая, из оленьего сухожилия, натягивается как струна. К рыбаку бросаются на помощь, толкаются, кряхтят, наконец общими усилиями выволакивают сазана на палубу. А тут и второй рыболов подцепил немалую добычу — двухпудового осётра. Опять оживление и толкотня. Тут же на палубе и очаг — земляное корыто в сажень длиной с углублением посередине. Дмитрий вешает на поперечину котёл с водой. Кто-то бежит в трюм за дровами. Кресалом выбивают огонь. Неподалёку под навесом коровы жуют сено, посматривая влажными задумчивыми глазами на суетящихся людей. Старший из купцов, матёрый бородач Кузмич, гремит ведром, усаживаясь доить своих питомиц. Струйки молока дзинькают по ведру.