Много в степи курганов, хранилищ поучительнейших тайн. Когда-то по этим местам проходило войско Тимура, гоняясь за Тохтамышем. Но воину ли разгадывать загадки прошлого. И этот холм, покрытый травой, тоже был курганом. Какой богатырь погребён под ним? Видать, славным был воином, коль оказали такие почести. Отличное место для обзора, далеко видно. Афанасий воткнул у подножия кургана джид, накинул на него поводья, пустил жеребца пастись, не забыв ласково погладить своего спасителя по крутой мощной шее. Ладный конёк оказался у царевича, вынес проведчика из беды.

Ощипав жирную дрофу, проведчик набрал сухого бурьяна, высек кресалом огонь, зажарил добычу. Часть жареного мяса, истекающего соком, сложил в тохтуй. Видел бы царевич, для чего используют его атласный мешок! Остался ли он жив после жестокого удара об землю? Вряд ли. Выбросил его Хоробрит из седла со страшной силой. Но если он мёртв или покалечен, то теперь от Хоробрита не отстанут, будут гоняться за ним до самого края земли. Думая так, он не забывал поглядывать в сторону синеющего на горизонте леса.

Дав жеребцу отдохнуть, Афанасий вновь вскочил в седло. Солнце припекало, над степью дрожало голубоватое марево. Всюду, куда проникал взор, лениво колыхались седые ковыли. Пустынно, только стайки юрких пичуг летали.

Куда ехать?! На северо-западе орда ногаев, через них не пробиться. На востоке дорье Хвалитское[105], прямо на юг — в предгорьях пасут стада касоги, те самые, у которых когда-то князь Мстислав Удалой зарезал в единоборстве богатыря Редедю. «Вынем нож, удари в гортань ножем, и ту бысть зарезан Редедя». Обо всём этом сведения хранятся у князя Семёна. За землями касогов начинаются дикие неизведанные горы. Через них тоже не перебраться. Князь Семён вызнал у тезиков, что вдоль Хвалынского моря по побережью тянется полосой степная равнина, достигая Дербента. По ней и следует ехать.

Хоробрит не чувствовал себя одиноким. Воспитанный для воинства, он был постоянно готов к опасностям, к схваткам, дерзости и помнил главное — за его спиной Русь. Но родина далеко, и даже лес ныне враждебен ему.

И вдруг Афанасию послышалось, что его кто-то окликнул. Он привстал на стременах, огляделся. Ни единой живой души. Но оклик повторился и был тревожен.

— Афонюшко! — звал кто-то.

Над вершиной кургана, там, где особенно густо клубилось марево, из солнечного зноя вдруг возник волхв в белой развевающейся рубахе. Он махал Хоробриту рукой и звал к себе. Хоробрит вскачь поднялся на вершину кургана. Волхв исчез, лишь переливался воздух. Проведчик глянул на север и увидел, как из тёмной дубравы выкатились в степь чёрные точки и устремились в его сторону. Их было много. Это были татары, впереди всадников неслись собаки-выжлецы, натасканные на людей. Погоня. Он рванул жеребца, поворачивая на юг. Жеребец нетерпеливо фыркнул, предчувствуя бешеную скачку, присел на задние ноги, прыгнул.

Много дней и ночей уходил он от погони. День сменялся вечером, ночь утром, и опять наступал день. А впереди неутомимо расстилался свиток пространства. Степь торопливо убегала назад под несмолкаемый перестук копыт. Великолепный скакун, не зная усталости, уносил Афанасия на юг. Степь уступила место солончакам, безжизненным и серым, за ними потянулась безводная пустыня с песчаными барханами и редкими кустами жёлтых колючек. Здесь их застигла брюхатая туча, стремительно наползшая со стороны моря. Мгла окутала небо. Засвистел ветер, вздымая песок. Но песчаная буря скоро прекратилась, и хлынул освежающий ливень. Темноту прожигали молнии, тяжкий гром сотрясал небо, казалось, оно вот-вот развалится на куски. Но Афанасию был приятен дождь, в полном восторге он поднимал руки, кричал в упоении:

— Хлещи, дождь, хлещи, родной! Напои землю-ю! Поднимайся, лес, до самых небес, плодись в нём живность!

Конечно, это был не наговор, волхв не успел передать ему наговоры, но слова рвались из души. Уж какие есть.

Когда ливень прекратился, Хоробрит вновь стал проведчиком, холодным и внимательным. Дождь смыл следы копыт. Но татары знали, куда он спешит, — на юг.

За барханами опять началась степь. Стали встречаться озёра, рощи. Скоро впереди появился густой лес, чащобный, но не мрачный. Здесь было много звериных троп, росли ореховые деревья, вился виноград, среди пышной листвы зрели янтарные сладкие гроздья, пели птицы, то и дело из травы взлетали фазаны в ярком радужном оперении. Встретилась река, широкая, мутная, стремительная. Пришлось перебираться через неё вплавь. На другом берегу тоже рос дремучий лес, казалось, не будет ему ни конца ни края. Зверья в нём было не счесть, в сумрачной чаще то и дело под чьими-то тяжёлыми лапами трещал сушняк, сквозь кустарник, густо оплетённый ожиной, проламывались грузные вепри, слышался рык хищных зверей. Тучи потревоженных птиц носились над вершинами деревьев. Однажды, когда всадник пробирался по прогалине, мимо пробежал обезумевший олень, за ним гналась громадная полосатая кошка[106]. Хоробрит натянул было тетиву лука, но животные пронеслись мимо, в горячке не обратив на всадника внимания.

Наконец, деревья сменились орешником — фундуком, стали редки рощи, ковыль уступил место высоким травам, справа потянулись предгорные увалы, их сменили каменистые холмы. Чем дальше ехал Хоробрит, тем холмы становились выше, круче, склоны их кудрявились мелким дубняком. А дальше синели горы с тёмными провалами ущелий, иногда в ясную погоду проведчик замечал в глубине гор лёгкие дымы. Там были селения.

Скоро горы подступили совсем близко к степи. Заросшие густыми лесами, они вырастали на глазах, впиваясь вершинами в нежную небесную синеву, порой над ними клубились тучи. По каменным ложам ущелий низвергались пенистые потоки, сверкали водопады. В одном из распадков Хоробрит увидел селение, к которому вилась над страшной бездной тропинка. Каменные жилища лепились к голой скале, напоминая пчелиные соты. Над плоскими крышами курился дымок. Тезики, приезжавшие с Хасан-беком, рассказывали, что люди, живущие в горах, весьма воинственны, но одиноких путников, если те не обнаруживают враждебных намерений, встречают приветливо.

Ближе к вечеру, поднявшись на увал, Хоробрит увидел в травянистой ложбине за ручьём пасущееся стадо, охраняемое несколькими вооружёнными мужчинами. Заметив на вершине холма одинокого всадника, пастухи насторожились, схватились за луки. Афанасий поднял раскрытую правую ладонь, что, по словам бывалых купцов, означало: путник одинок и нуждается в отдыхе.

От сторожей отделился седобородый старик в огромной лохматой шапке, которую шемаханцы называли папахой, приблизился к холму, на котором стоял Хоробрит, и тоже раскрыл правую ладонь.

Хоробрит подъехал к старику. Тот дружелюбно произнёс по-татарски приветствие:

— Кошкельды, добрый человек. Мир тебе. Кто ты и куда путь держишь?

— Кошкельды, отец, — произнёс Хоробрит. — Русич я. А еду в Дербент. Далеко ли до него?

Старик огладил бороду, морщинистое лицо его осталось невозмутимым, хотя ему удивительными показались слова незнакомца, воина по обличью и повадкам, который в полном одиночестве едет в далёкий южный город. Но мир велик, в нём встречается всякое. Старик мельком оглядел жеребца Хоробрита, одобрительно прищёлкнул языком, неспешно отозвался:

— На твоей лошади четыре дня пути. Будь нашим гостем, чужеземец. У нашего костра ты найдёшь защиту и еду.

Не ожидая ответа, он повернул своего коня и поехал к шалашу, возле которого горел костёр и над ним один из пастухов подвешивал чугунный котёл.

Для гостя расстелили на траве кошму. Закопчённый котёл кипел, издавая запах мясного варева. Скоро к костру собрались остальные пастухи, кроме одного, оставшегося при стаде. Это были рослые смуглые молодцы в суконных чекменях, подпоясанных серебряными ремешками, на которых висели кинжалы. По обличью они не походили на степняков, хотя по-татарски разговаривали хорошо. Скоро на больших листьях лопуха было разложено дымящееся мясо, гостю положили ячменную лепёшку. Насытившись, по очереди отпили из кувшина холодного кислого молока — айрана. К старику остальные обращались почтительно, называя его «ата» — отец. Оказалось, что и на самом деле все молодцы, числом шестеро, его сыновья.