Показался татарский городок на правом берегу. Беспорядочно и густо рассыпались турлучные мазанки[97] по склону холма, а на самой вершине — крепость из глины, с бойницами, внутри крепости пыльная площадь с высокой мечетью и голубым минаретом. Корабельщики слышат, как с площадки башни пронзительно кричит муэдзин, скликая правоверных на молитву. В распахнутые ворота крепости въезжает конный отряд, всадники ведут с собой сменных лошадей с хурджинами по бокам, кожаными мешками, разбухшими, словно коровьи вымени. Позади отряда уныло плетутся пленники, человек двадцать, среди них есть и женщины. Издали не видно, какого роду-племени люди, бредут с опущенными головами. За ними, визжа, бегут татарские ребятишки, пыля босыми ногами. Из городка по тропинке спускаются к реке женщины-татарки с кувшинами на плече. Возле одной из мазанок бесстрастно сидят старики в чёрных круглых шапочках на бритых головах.

Корабельщики смотрят на чужую жизнь, переговариваются угрюмо:

— Неуж наших гонят?

— Ничо-о, придёт время, отольются им наши слёзы...

Бывалый Кузмич не раз спускался по Волге к Астрахани, сказал:

— То город У елань. Завтра, должно, к Великому Сараю подплывём. Большой город, да Хромой Тимур его разорил. Он и Услань разметал, пожёг. Они как волки, стаями друг на друга ходят...

Хоробрит смотрит на уплывающее селище, ему вспоминается хитрый и мстительный Муртаз-мирза, и все мысли растворяются в желании мести.

Плыли ещё две ночи и два дня. Появился в небе молодой месяц. Ночи стали светлее. Корабль шемаханского посла по-прежнему бойко бежал впереди под парусом. Клетки с кречетами стояли под навесом, слышно было, как птицы ссорились, гневно клекотали. В полдень возле клеток появлялся бородатый тезик в чалме и лопаточкой просовывал кречетам мелко рубленное мясо. Клёкот на время стихал. Выходил из своей каюты посол в шёлковом халате, разглядывал птиц, подолгу задумчиво смотрел вперёд.

Дмитрий был отчего-то грустен, бродил по палубе свесив кудрявую голову и пел негромко, не для людей, а для себя.

Пел, словно себя баюкал. Хоробрит стоял у кормила, правил судном. Уловив печаль в голосе товарища, он пристально взглянул на него и вдруг увидел Дмитрия лежащим на палубе, а в груди у него торчит оперённая стрела. Хоробрит вздрогнул, поспешно отвёл глаза.

Иссякла песня, словно малый ручеёк. Дмитрий подошёл к Хоробриту.

— Устал, Афонюшка? А то сменю?

— Чуток позже. Рано ещё. Чего смолк-то?

— Не поётся, Афонюшка, грусть долит. Душе тесно.

Плеснула рыба за бортом. В сумеречной глуби реки что-то тяжело заворочалось, словно там водяной разбушевался. По голубому поднебесью на север летела припозднившаяся стая больших серых птиц. Дмитрий проводил их глазами.

— На милую родину полетели. Вот ведь человек неладно устроен: на родине живучи, вон хочется, в иные земли тянет, а в чужедальней стороне о родине грустится. Так бы и улетел обратно!

— Гони тугу-кручину прочь! Гей, гей, друже! После ужина разомнёмся мы с тобой на сабельках! — бодро крикнул Хоробрит.

— Не хочется, Афонюшка. И к еде скус потерял. — Дмитрий побрёл прочь.

За ужином Кузмич сказал, что завтра пробегут корабли мимо Астрахани. А там уж и Хвалынское море. И ещё две седмицы плыть до Дербента.

— Ежли фуртовины не будет, — добавил бородач. — Надо бы Хасан-беку сказать, чтобы по Бузань-протоке наладиться, подале от города.

— А велик ли город Астрахань? — спросил кто-то.

— Вельми велик. И рынок тамошний агромадный. Купцы откель только не прибывают — из Кафы, Сурожа, из Ширвана, из земли Грузинской. Есть и индияне, их мултазейцами кличут.

— Чем же они торгуют?

— Жемчугом, узорочьем разным, перцем, атласом да бархатом. А к себе коней гонят табунами в тыщи голов.

— Что, у них коней нет?

— Сказывают, не родятся. А войску кони потребны. Верно али нет — не ведаю, но слух есть, покупают мултазейцы степных коней по осьми динаров, деньги такие у них, схожие с нашим рублём, а в тамошнем городе Ормузе продают по сто динаров за лошадь. А самолучших продают и по тыще динаров!

Купцу слышать о чужой прибыли — себя распалять. В тот последний перед Астраханью вечер только и разговоров было, где можно побольше выручки иметь. Человек крепок надеждой.

Утром увидели, что Волга разделилась на несколько рукавов. Посольский корабль направился в правый, самый дальний, кто-то с корабля крикнул русичам, что проток зовётся Бузанью и по нему мимо Астрахани безопаснее пробраться. Хасан-бек тоже был человек осторожный.

Протока была гораздо уже Волги. На низких пойменных берегах рос лес, окаймлённый густым кустарником. В зарослях чернели звериные тропы. В полдень увидели громадного вепря, бредущего по отмели. С посольского судна пустили в него стрелу. Она попала в толстый загривок зверя, но не пробила шкуру, превратившуюся в панцирь. Двадцатипудовый зверь остановился, понюхал розовым пятачком воздух, злобно взревел, угрожающе скакнул к воде. По краям оскаленной морды у него торчали здоровенные жёлтые клыки. Вторая стрела ударила в шерстистый лоб, и тоже безуспешно. Грузно развернувшись, вепрь бросился в лес. Поплыли дальше. Через несколько вёрст наткнулись на оленя-рогача, пьющего воду. Но и он пугливо умчался. Здесь было полно живности. Тучами поднимались в воздух утки-кряквы при приближении судов. В большом затоне увидели розовых птиц с клювами в аршин. Птицы плавали по глади затона, некоторые опустили в воду головы. В клюве одной птицы сверкнула рыбёшка, которую она тут же проглотила. На тёплых отмелях росли кувшинки, лилии. Вспугнули целое стадо свиней, бродивших в воде и пожиравших желтоватые растения, протянувшие свои плети меж кувшинок. Кузмич объяснил, что свиньи едят чилим — водяной орех.

Прибрежные заросли густо оплели толстые лозы дикого винограда, раскинула свои сети колючая ожина, кудрявилась дикая ежевика, на яблонях-дичках зрели яблоки, малинник перемежался с орешником-фундуком, — казалось, здесь всё создано для человека, но оставалось в диком первозданном виде.

Ближе к вечеру кто-то крикнул:

— Гляньте, братцы, татарове!

«И въехали есмя в Бузан рЂку. И ту наехали нас три татарина поганый и сказали нам лживыя вЂсти: Каисым солтан стережёт гостей в Бузани, а с ним три тысячи татар. И посол ширвашин АсанбЂг дал им по одноряткы[98] да по полотну, чтобы провели мимо Азъ-тархан. Они по одноряткы взяли, да вЂсть дали в Хазътораии царю. И яз своё судно покинул да полЂз есми на судно послово и с товарищи».

И точно. Впереди суда поджидали три всадника, позы у них были не угрожающие, а скорей миролюбивые. Один из них, с длинными, опущенными на грудь усами, в низко надвинутой бараньей шапке, махнул рукой, чтобы обратить на себя внимание. Позади всадников расстилался обширный луг, на котором росли редкие деревья. Здесь засады быть не могло. Посольский корабль безбоязненно приблизился к берегу. Хасан-бек спросил у всадников, что им нужно.

— Эй, посул давай! Верное слово скажу! — крикнул усатый.

Что-то встревожило Хоробрита при виде этого всадника и его голоса. Но что — он понять не мог. Второй татарин, темнолицый, с редкой порослью усов и бороды, посверкивал глазами из-под рыжего малахая, недобро ухмыляясь. Третий, в круглой шапочке и в халате, держал голову низко опущенной.