— И, тем не менее, Вадим! Я настаиваю, что без формирования преподавательского корпуса на основе знаний нашего мира — мы обречены на заимствование с запада и сопутствующие ему реформы. А это опять приведёт к культурному отрыву правящего сословия от остального населения! И опять будет и 1861-й и 1917-й! Вспомни, о чём мы говорили в последний вечер перед погружением. Жаль, что Антонова нет!

Зотов обиженно замолчал, видя, что его аргументы не имеют воздействия на Майора. В запале спора оба моих современника начали повышать голос, и это переполошило "свиту". От неё отделилась княгиня Ромодановская, мамка Наташи, и робко пошла в нашу сторону. Я кивком указал на этот факт Майору, и он послал ей навстречу своего слугу.

Я намерено поменял тему и обратился шёпотом к Голицыну:

— Князь, а ты доверяешь своим холопам? Они наверняка уже отметили нашу непохожесть на других — уж больно много слышат.

— Зато мало думают об этом, Пётр. — Он тоже понизил голос. — Для них наша беседа не интересна, это просто воины, которых я сам отбирал. У меня в этом веке одних холопов несколько сотен, а уж крепостных в десятки раз больше чем холопов. Есть возможность выбора, знаешь ли!

После этой реплики все замолчали, так как к княгине присоединилась Родионовна. Вместе они "порвали кордон":

— Государь, не утомили ли царевну разговоры многомудрые? Больно она измучилась сидючи. Наталья Алексеевна, не изволишь ли в терем пойти, подружки твои заждались без игр. Мы и песенников новых звали для потехи твоей.

Наташа, не дожидаясь меня, ответила:

— Я в тереме притомилась боярыня, а здесь на воздухе мне и дышится легче и с братом быть мне больше хочется, чем заунывные песни слушать. Оставь меня! Возвернусь к вам, когда пожелаю.

Не ожидавшие такой отповеди мамки обижено развернулись и пошли обратно.

Я же сидел и обдумывал спор между Майором и Учителем. Аргументы обоих мне были понятны. Выбрать между ними я не мог. Ближе конечно была позиция Зотова — завоевания нам пока не грозили, значит и со старым войском прожить лет десять можно, ничего и никого не опасаясь. Ну, разве что Софью. Так и в той истории потешные, кроме как раздражающий царевну фактор, ничем себя при захвате власти не проявили. Хотя, хотя… Я почувствовал, что Пётр оживился и что-то хочет мне сказать. Закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. "Да, Петя. Ты не устал прятаться?". Ответ был не вербальным, просто буря эмоций была послана в адрес одной личности от другой. Там была и злоба, и страх, и надежда и интерес. Ответ на это был стандартный — я мысленно погладил ребёнка по голове. Немного успокоившись, Пётр ответил: "Дядя Дима, а ты не будешь меня "растворять" как сестру". Что сказать? Врать я не хотел, а царь, наверняка, почувствовал бы напрасность обещаний. "Пётр, я не хочу это делать! Да и Лида не хотела. Просто Наташа сама не могла решиться прыгать и ей мешала. Она предпочитала смерть в огне против позора. Вот Лиде и пришлось полностью влить в себя твою сестру". Торопливо добавил: "Только не думай, что Наташа совсем исчезла. Нет, она сейчас есть как новая душа. Она ведь даже запретила себя называть Лидой! Наверное, наша сестра больше Наташа, чем Лида". Лёгкое, едва уловимое, желание поверить в это исходило от моего альтер-эго. "Пётр, ты готов дальше сам управлять?" "Нет. Я хочу ещё просто посмотреть".

Во время моего мысленного диалога с носителем никто из собеседников не решался продолжить дискуссию. Они терпеливо ждали реакции государя. Я проморгался и возобновил беседу.

— Борис Алексеевич, Никита Моисеевич, давайте всё-таки позволим Петру решить, как ему устроить своё детство. Я ещё с ним поговорю вечером, и завтра решим. Только мне кажется, что ребёнок не очень стремится сейчас к серьёзному прогрессорству. Ему просто интересно. Всё интересно. Поэтому подумайте, что если набрать двойной класс, да преподавать там больше игры. А потом его делить на тех, кто более способен к военной службе, а кто к преподавательству и науке. Учитель, не обижайся, но я думаю, что ребёнку ближе будут военные потехи. Поэтому большинство игр должно быть в этой области. Серьёзно начнём делить потешных по специальностям, когда появится все остальные вселенцы. Тогда и преподавателей со знаниями из будущего будет больше. И вообще…

— И вообще, ты, Дима, избегаешь ответственности! — припечатал меня Майор. Учитель, судя по одобрительному кивку, так же поддержал эту мысль. Я посмотрел на Наташу. Она отвела взгляд — тоже так считает?

— Возможно, вы правы! Да, вы правы, я не хочу брать на себя ответсвенность. Я ведь сказал, что решать будет Пётр — это его жизнь, а я так "погулять вышел". Заставлять его не буду!

Учитель молча развёл руками. Голицын хотел что-то сказать, и уже открыл было рот, но передумал и отвернулся. Наташа прикоснулась к моей руке и улыбнулась. Значит ли это, что я ошибся, и она не осуждает мою нерешительность?

Вечером, после ужина, я с "робятами" пошёл на пустырь к северу от дворца. Туда же притащили маленькую бронзовую пушчонку, закреплённую на колоде непонятными, на вид железными, обручами, и установили на свежеустроенных шанцах. Пустырь начинался сразу за новой оградой дворца и полого спускался к начинающему оврагу. На противоположном, крутом берегу, метров в двухстах от позиции, между двух высоких берёз поставили небольшой сруб. Вот по нему мы и готовились стрелять.

Там же вместе с пушкарями из Бутырского полка был и Андрей Черкасский. У его ног стояло два пузатых бочонка. Я с сопровождающими меня потешными занял место немного в стороне от позиции. Предложенным мне складным стулом не воспользовался, подошёл поближе, наблюдая, как солдаты заряжают "орудие".

Оказалось, что стрельба из пушки в XVII веке дело отнюдь не простое. Требовалось каждый раз последовательно чистить ствол большим банником, потом отмерять порох, забивать пыж, закатывать ядро и опять забивать пыж. Потом надо было прицеливаться, регулируя наклон деревянными клиньями. Засыпать в запальное отверстие порох и лишь после этого стрелять. Количество пороха определялось канониром приблизительно, основываясь на качестве, расстоянии до цели и состоянии орудия. Хлопок от выстрела не был особо громким, а вот дыма было много. Ядро летело медленно, во всяком случае, при особом старании, можно было проследить за его полётом.

При первом выстреле оно глухо ударилось в стену, отскочило и покатилось по берегу прямо в ручей. Двое из приданных нам солдат сноровисто подобрали его и потащили обратно. Так сделали ещё пару выстрелов. "Избушка" стояла, как ни в чём не бывало.

Мне стало скучно, а вот носителю это действо понравилось. С облегчением передал ему управление, устроившись в роли наблюдателя. Пётр сам стал учиться стрелять. Сделав несколько выстрелов, он попал ещё два раза. Потом к "орудию" были допущены и потешные. Те и из десяти раз лишь единожды угодили в сруб. После этого царь, ничуть не заботясь о сохранности нашего общего тела, забил чуть ли не тройной заряд и, с помощью канонира, утрамбовал в ствол ядро. Насилу я успел заставить его пригнуться, когда он поднёс запальник. По счастью пушку не разорвало, хотя отдача была так сильна, что обручи лопнули, и ствол упал в сантиметре от царской ноги.

Пётр досадливо пнул остатки орудия. В гневе крикнул:

— Дрянь пушчонка! Почто такую дали?!

Никто не отвечал. Царь обвёл глазами своих сопровождающих. Все отводили взгляд. Только один седоватый немец, куря трубку, хмыкнул:

— Великий царь, пушка дрянь, да порох больно хорош. Не для русский пушка порох.

Пётр повернулся, ища глазами Черкасского. Тот прятаться не стал, вышел вперёд:

— Великий государь, ты сам велел лучшего пороху привезти. Мне-то в приказе вчерашнего отсыпали, так я поменял.

— Так вели тащить сюда мушкетик мой, испробуем его на сём зелье — сказал царь успокаиваясь.