Когда наши с Иваном царские величества устроились на подобающих им местах, стартовало первое в моей жизни сидение с боярами в малой думе. Сначала шла торжественная часть, когда оглашали, какие полки стрелецкие и солдатские присягнули обоим царям. Потом зачитывали сообщения из Казанского приказа о волнениях башкирских родов. Спора о необходимости посылки войск не было, бояре рядили, кого послать и во сколь казне сиё мероприятие станет. Решили послать стрельцов из Казани и полк нижегородских дворян и детей боярских. Согласился с посылкой туда войск. Для себя оставил зарубку в памяти: провентилировать с Голицыным насколько башкирцы могут быть опасны для золотых приисков Ивана Нарышкина на Южном Урале.

Следом подняли важный вопрос, где искать стрельцам обещанные деньги. Решение, предложенное Василием Голицыным, было простым и изящным — просить срочную помощь деньгами от Григория Строганова, а на расплату с ним собирать со всех посадских и гостей Московских и других городов двадцатую деньгу. Мне оно понравилось тем, что фактически стравливало с Московскими стрельцами горожан. Если такое же решение было и в нашей истории, то понятно, почему так легко Петру сошло с рук подавление стрелецкого бунта. Эти ребята своим беспределом реально достали и посад, и гостей, а уж бояре и прочие служивые их и так не сильно-то любили. Я с трудом сдержался раньше времени высказать свой "одобрямс". Среди бояр большого сопротивления такое решение тоже не вызвало. Так, пара шубоносцев в горлатых шапках неуверенно попыталось предложить собрать пятнадцатую деньгу, да сделать это через откуп у московской сотни гостей. Но такой напряг, видно, пока не требовался, потому их быстро "зашикали". Быстро приговорили и перешли к следующему "пункту повестки".

Этим пунктом было заслушивание государями челобитных. Вопреки моим опасениям, говорить мне пришлось мало. За меня вещал специально стоящий рядом с престолом дьяк, иногда поправляемый Борисом Голицыным или Языковым. Думские обращались ко мне и брату торжественно и велеречиво. Одно произнесение при любом случае полного царского титула утомляло своей длиной. Просьбы все были более хозяйственные, челобитье на соседей да поиск правды у царя, поэтому, положившись на свое окружение, я не особо задумывался над их содержанием. Похоже, все решения были подготовлены уже заранее и лишь озвучивались в ответ на челобитные. Впрочем, два или три раза от имени государей челобитчику указывали быть на Москве в ожидании своей судьбы.

Я вместе с Иваном смиренно допускал к руке подходивших ко мне бояр и улыбался им насколько можно милостивей. Таким образом, у моих ног, в буквальном смысле, побывало с дюжину усталых и потных московских служилых людей, в основном бояр и окольничих. Ближе к финалу череды челобитчиков в голове вплыло Булгаковское "Королева в восхищении!". При этом я имел неосторожность рассказать и показать Петру, к чему такое воспоминание относится, чем и вогнал ребенка в великий страх. Хорошо хоть удалось сдержать его от спонтанного желания перекреститься, когда я пояснял, кто есть таков Воланд. А то не понял бы никто, с чего это царь от малой просьбишки думного дворянина Копытина крестным знамением себя осенять вздумал.

Пока боролся с паникой ребенка, пропустил, представление мне грузного боярина с тяжелым взглядом. Этот дед, или не дед, с бородой фиг возраст определишь точно, смотрел мне прямо в глаза, как будто пытался загипнотизировать. Я невольно забеспокоился, играя в эти переглядки и не понимая, чем вызвано такое нарушение дворцового этикета. Пётр во мне испугался тяжелого внимания боярина больше, чем упоминание мной врага рода человеческого минутой ранее. Остальные присутствующие тоже заметили неординарную ситуацию. Отступать перед напором своего холопа царю было невместно, поэтому я старался держать взгляд боярина. Хорошо, что нарастающий шепот за спиной боярина заставил того опустить взор, поклониться ещё раз и припасть к моей руке. Слюнявый поцелуй жёг кисть, а я лихорадочно пытался вспомнить имя напугавшего меня боярина. "Се князь Федор Ромодановский" — подсказал мне мысленно царь.

Так вот ты, каков северный олень — князь-кесарь! Бр-р… ну и тяжёлый же взгляд. И непонятно, то ли он требует, то ли ищет чего во мне — одно ясно было точно — оценивает! И с чего бы такая реакция на Петра у него и что его подвигло поклониться мне золотишком? Ведь не из дальних мест он, а ближний и большой человек. И у двора он не последний стоит, и матушку давно знает. Мелькнула мысль, что он может оказаться под вселенцем, но… Скорее всего темпонавт попытался бы, первый делом, по-тихому выйти на Никиту, чем выкидывать такой фортель с нарушением этикета. Да и для даров царям ещё не время — это, насколько я понял из объяснений Петра, будут делать после венчания. О сборе средств на выкуп стрельцам пока на Москве не объявляли.

Когда я уже совсем занемог от духоты, и сил сдерживаться от того, чтобы не сбежать, совсем не осталось, моё сидение закончилось. Дьяк, говоривший от имени царей, объявил что великим государям пора быть ко дворцу и далее сидеть бояре будут "одне". Первым встал, почти подскочил, я и, не дождавшись помощи, слез с трона. Вероятно, такой поступок тоже не был в духе времени, так как только я вскочил, шепот в зале стих, и все присутствующие уставились на меня. Ждать, когда до меня доберутся спальники да стольники, не стал, а самостоятельно отправился к выходу.

Только оказавшись на красном крыльце, вздохнул свободно. Сколько сидения длилось, я четко представить не мог. В палате казалось, что уже давно пора идти на вечернюю службу. Однако чувство времени меня обмануло. Идя по переходам, вместе с догнавшими меня дворовыми, я заметил, что солнце стоит ещё довольно высоко. Всё-таки в мае дни достаточно длинны. Поэтому в передней я посмотрел на шедшего рядом Бориса Голицына, не решаясь прямо пригласить его на разговор. К счастью, тот вполне меня понял, и когда после переодевания, я появился в комнате, он и Зотов уже ждали меня.

Быстро выдворив служек и мамок, я пригласил "вселенцев" присаживаться на лавки у круглого каменного резного стола в красном углу. Долго молчал, раздумывая с чего начать. Выручил Зотов.

— Пётр, ты хотел с нами поговорить о чём-то важном.

— Да. У меня был тяжёлый разговор с матушкой. Царица очень недовольна моим визитом к Софье и подозревает, что это кто-то из вас двоих это подстроил. Мне кажется, что как-то она постарается ограничить наши контакты. Что мне теперь делать? Я же тут в тереме прям таки под домашним арестом. Каждое действие докладывается царице. Информации о внешнем мире ноль. Сижу, с катушек съезжаю потихоньку: наслаждаюсь шизофренией, общаясь со своим носителем.

Посмотрел на своих собеседников. Но, ни князь, ни дьяк не захотели сказать мне чего-нибудь ободряющего.

— Как хоть проводы Ивана пошли, расскажешь князь? Куда перед обедней пропал?

Кравчий на мой вопрос ответил не сразу. Сначала, встал, и без позволенья дошёл до двери и выглянул в сени. Только удостоверившись, что чужих ушей поблизости нет, сказал:

— Я, Дмитрий, как раз и занимался отправкой Марченко. Пока стрельцы не прочухались. Он забрал весь свой двор и всех боевых холопов твоего деда. До Нижнего Новгорода Хованский ему в сопровождение дал две сотни стрельцов из полка Цыклера. Поезд знатный составился. Наш вдовий соблазнитель — при этих словах Голицын усмехнулся — всё-таки надеется во Владимире дождаться Марфу. Семья-то его, жена и дети, остаются пока на попечении Натальи Кирилловны и будут жить в доме деда.

— Вадим, ты ему мою посылку передал? — встрял Учитель.

— Передал, передал. Только он не особенно на неё внимание обратил. Весь в переживаниях от своей новой страсти. Не знаю, как он будет с сопровождающими стрельцами разбираться, но коли те пронюхают о его романе с вдовой царя — могут и в цепях обратно в Москву привезти.