На скале послышалась какая-то возня. На лунном фоне появился силуэт и с проклятьями стал бросать в сторону откуда шел вой, горящие палки.

Волки замолчали. Силуэт покряхтел и ушел обратно к огню. Старик какой-то.

Поверят. Должны. Приведу их на базу, а что там делать, я уже решил. Сейчас больше ничего не придумаю, надо заставить себя поспать. День завтра будет охрененно трудный. И это я еще слабый эпитет подобрал.

Поспать удалось недолго. Я только задремал в неудобной позе, как меня снова разбудил шум. По дорожке, усаженной барбарисом и вереском посыпались камушки. Кто-то спускался.

Поднял голову и увидел перед собой малолетнего Пикассо. Лица в темноте было не разглядеть, выдавали рост и лохмы, а самое главное, все тот же нож что он держал в руке и которым уже пытался срезать мне кожу. Сейчас решил закончить начатое.

Деловито сопя художник запрыгнул мне на шею, вдавив лицо в землю и прильнул к плечу почти вплотную. В темноте, казалось ничего нельзя было разглядеть, но он как-то умудрялся. Я почувствовал режущую боль и замычал, как мне казалось, злобно, но на деле прозвучало жалко и придушенно. Пацан возился, боль усилилась, я вскинулся, дернув и шеей, и спиной, глухо стукнуло, пацан вскрикнул, боль в плече стихла.

Мальчишка застонал, я повернул в его сторону голову и получил пинок в лоб. Пацан возмущенно ревел, держась за свою голову. Пнул меня еще раз, а когда я отвернулся и пинок пришелся в затылок, пуская сопли бросился оббегать меня, надо полагать, чтобы продолжить пинать по лицу. Скорее интуитивно, чем осознано, я, замотанный в куль, подбил его по ногам, он споткнулся и полетел лицом вперед. Прямо на скалу. Снова раздался глухой стук, громче предыдущего. Пацан, размазывая лицом кровь по скале, скатился и распластался на земле, раскинув руки.

— Кадур! — позвал сверху женский голос.

«Тетя Галя». Ее не хватало!

— Кадур! — снова позвала женщина, но уже тише, видимо понимая, что ее голос звучит слишком громко в ночной тишине и слишком близко к молодоженам.

Кадур не отзывался, так как лежал передо мной с разбитой головой. Я пытался сообразить, что делать?

Тетка продолжала негромко звать пацана, а я подполз ближе, носом поддел кремневый нож, который тот выронил и попытался его вертикально поставить. Ничего не получалось, я только елозил носом вдоль руки мальчишки, вдыхая землю и стебли жухлой травы.

Наконец удалось прислонить нож к его руке, и я, царапая и протыкая кожу на и без того разбитом лбу, чуть вколотил рукоять в землю. Подполз и стал тереться об острие веревками. Лезвие было тупое, как и полагается каменному, несколько раз он падал и мне приходилось начинать все заново. Кровь заливала лицо, веревка расползалась на волокна, но рваться не хотела. Когда наконец лопнула, я задыхался, шумно втягивал воздух, и больше всего на свете мечтал избавится от мешавшего дышать кляпа. Но выплюнуть пока не мог, поэтому усилено возился, брыкаясь конечностями во все стороны, растягивая шкуры и сдирая веревки.

Закутан был на славу, так, что даже порванная веревка не дарила свободы. Я продолжал ерзать по земле, когда по дорожке опять посыпались камушки.

Я замер и поднял голову.

— Кадур! — послышалось оттуда.

Да что ж тебе старая не спится!

Времени на раздумья не было, я, как огромная гусеница залез на пацана, закрыв его своей укутанной тушей. Закрыв и зажав между собой и скалой.

Тетка появилась через минуту. Шла тяжело, грузно переваливаясь, вдавливая в землю ступни и гравий.

Это когда она была выше, казалось, что стала кричать тише. Следующее «Кадур!» прозвенело мне в ухо, как сигнализация. Представляю, как тетка «молодым» нервы в чуме подпортила. На меня она обращала внимания меньше чем на те же камушки и настырно шла вперед, к потушенным костровищам. Может считала, что пацан там уголь для рисования набирает? И странно что одна. Без терпилы с корзиной. Спит или убила наконец?

Судя по тому, как уверенно она шла, в темноте видела неплохо. Хотя у них у всех с этим проблем нет, если вспомнить как легко ориентировались в ночном лесу те двое, что ко мне на базу забирались, да и пацан спокойно татуировку резал.

— Кадур! — снова включилась сирена.

Пацан зашевелился.

Проклятье! Он жив, сволочь!

Мальчишка тихо застонал.

«Тетя Галя» остановилась. Я издал тихий стон. Получилось непохоже, но тетку убедило, и она двинулась дальше.

Не слезая с пацана, продолжая извиваться я скатывал с себя веревки. Об землю, об скалу, об пацана. Когда удалось «развернуться», первым делом вытащил наконец кляп изо рта. С наслаждением вдохнул несвежего, с гарью воздуха и поднявшись увидел стоящую в пяти шагах от меня «Тетю Галю» переводящую расширенные от ужаса глаза от меня к телу пацана.

Я действовал инстинктивно. Когда тетка раскрыла рот, чтобы закричать, я кинулся вперед и ударил ее в живот и сразу в голову. Не давая упасть, взял шею в захват и опустившись на землю, сдавил.

Первый раз в жизни женщину бью.

Оставив прислоненные к скале тела и накрыв их шкурой, я подобрал веревки и двинулся по дорожке вверх.

Прежде чем войти в чум, несколько минут выглядывал из-за скалы, лежа на дорожке. Жилистый, весь в морщинах старик дремал около костра. Как только я поднялся, он встрепенулся и залихватским движением поднес к беззубому рту бурдюк и с блаженным видом присосался к горлышку. Я снова прижался к земле. Да, по-умному, надо было свалить побыстрее, но я считал себя обязанным вернуть должок.

Дождавшись, когда старик снова задремлет, я тихо пошел к нему и воткнул трофейный нож в затылок.

В чум вошел не сразу, во-первых, какое-то время присушивался, спят ли новобрачные, мне надо было застать их врасплох, во-вторых я не знал, как эта штука открывается.

Никакие звуки сквозь «шкурное» жилье не доносились. Видимо уже накувыркались. Я разглядел занавеску, служащую дверью и осторожно потянул. «Дверь» оказалась тяжелой, я не откидывая полог до конца, проскользнул внутрь.

Посредине располагался давно потушенный костер. Темно не было, сочный лунный луч падал через дымовое отверстие наверху. К хвойному аромату дыма примешивался запах человеческого пота и мокрой шерсти.

Барратук лежал на шкурах, подмяв под себя невесту, как я пацана несколько минут назад. Никогда нечесаные лохмы молодоженов торчали во все стороны.

Я накинул на звероподобную шею петлю, мгновенно заломил ему руку, перекинул другой конец веревки на запястье.

Он вскинулся, дернулся и сам затянул себя в петлю. Я лишь подтянул вторую руку и закончил связку.

Теперь он лежал на животе, высоко задрав голову, выгнувшись дугой и боясь пошевелится. А невеста только просыпалась. Сонно хлопая глазами, она осознала происходящее, только когда я зажал ей рот рукой. Дернулась, как и супруг, сделать ничего не успела, я рывком поднял ее и приставил нож к горлу.

Барратук налитыми кровью глазами смотрел на нас. Лицо отражало множество чувств, я не мог сказать, чего в нем было больше, — ненависти или страха? Потом он наконец увидел, что за нож я держу в руке и дернулся еще сильнее. Я вытер кровь старика, которой был измазан нож о голый живот невесты и ободряюще улыбнулся.

Он захрипел, бычья шея напряглась и мне показалось, что веревка на ней сейчас лопнет.

Рот девицы, по-прежнему был зажат, а я покрутил окровавленным ножом перед ее носом, чтобы Барратук уж наверняка разглядел, что это за нож. Я не знаю жив ли его сынок шарахнувшийся головой о скалу, но я его ножом не резал. Но вот Барратуку об этом знать не надо. Пусть понервничает. Пусть ему, суке, хреново будет.

А сейчас будет еще хуже.

Я перестал крутить нож в воздухе и очень медленно, не сводя глаз с вождя, задерживая клинок то перед пупком, то соском, то ключицей его молодой жены, приставил лезвие к шее. Еще несколько мгновений просто стоял и смотрел в его напряженное, с маской вздутых вен, лицо, чтобы он хорошо осознал, что сейчас произойдет.

Он замер и мелко дышал через раз, не сводя глаз с ножа.