Я вытаращился на него:

— Они добровольно согласились на эту работу на планете! Куда их привезли, обхаживали, обеспечили все условия труда и отдыха… черт, я видел их комнаты. По четыре человека жили, кровати удобные. Просторно. Музыка, видео, все дела. У нас казармы в сто крат хуже. Такой лафы и близко нет! Кормили, никто их не ущемлял. Работы было много — да. Но не настолько, чтобы они там упахивались до полусмерти. Нам показывали на инструктаже и их распорядок дня и чем именно они занимались! Черт, да вы же и показывали! И это не вранье, состряпанное на скорую руку. Я в подростковом возрасте, с отцом по стройкам пошлялся. Все то же самое, даже лучше в разы. Еще и квалификацию получили. А они бзик поймали и на религиозной почве спятили. За каким-то пророком бредовым поперлись, как бараны за козлом на бойню. Подловили их на религиозных чувствах и сыграли на этом.

— То есть сочувствия к ним, у тебя нет, — кивнул Петр Валерьевич, — а как ты…

— Сочувствия?!! После того, как они персонал торфопредприятия вырезали?! После того, как ребят моих постреляли?! Товарищ майор, это вас надо на лояльность проверять. За такие формулировки.

Он усмехнулся, сделал очередную пометку и продолжил:

— Вот теперь по поводу ребят. Какие у тебя были с ними отношения?

— Замечательные. Мы всегда били друг-другу морды с улыбкой и пинались исключительно дружелюбно.

Майор напрягся.

— И часто у вас возникали конфликты?

— Да это же шутка, блин!

— Ты, правда, считаешь уместным шутить сейчас?

— Хорошо, не шутка — сарказм. Он как раз более, чем уместен. Не было у меня с пацанами конфликтов. Во всяком случае, серьезных. Так, по мелочи, как у всех. Несколько десятков молодых, здоровых, дерзких ребят в одном помещении сутками друг на друга пялятся. Будут конфликты, конечно, но все в рамках обыденного.

— А офицеры? Не было противоречий на почве должностных обязанностей? Не гнобили?

— Ну и словечко. Нет, не гнобили. Нормальные у нас офицеры были, а Пью вообще самый лучший командир из всех, что на свете есть…, — я запнулся, — то есть был.

— Пью? — наморщил лоб майор.

— Лейтенант Александр Якушев, — буркнул я. — Пью, это прозвище. Не было с ним никаких конфликтов. Он мне один раз по шее дал, но за дело. Это давно было, когда я только в батальон прибыл. И даже с Ефимом-тварью…, Мишкой Ефимцевым, то есть, новым командиром, конфликтов не было. У нас вообще все нормально было с этим. По чинам друг друга не звали, во фронт не становились. Понимали с полуслова.

— Вот, кстати, по поводу чинов. Ты ведь закончил кадетское как младший сержант?

— Да, — ответил я, предчувствуя следующий вопрос, отвечать на который не хотелось.

— В учебке получил сержанта, в расположении части — старшего сержанта. Твое дело видел — за успехи в обучении, особенно в стрельбе, тебе старшину хотели перед выпуском дать. Но на дембель ты снова вышел младшим сержантом. За что понизили?

— А в деле не указанно?

— Нет. Это-то и странно. Точнее формулировка есть, но невнятная. «За недостойное поведение». Детский сад какой-то. Так за что?

Я отвернулся.

— Это к делу не относится.

— Давай это я решать буду. Так за что?

— Это к делу не относится, — повторил я, изучая стенку. И вправду, как мальчишка детсадовский.

В начале сентября КДВ отмечали профессиональный праздник. Руководство части, в честь круглой даты, организовали на полянке неподалеку от расположения, небольшое торжество. С накрытым столом и музыкантами. Пригласили жителей из близлежащего городка, того самого, где мы встречались с Аллой.

Шашлыки почти не ел, сидел подальше от сцены, неожиданно для себя накинулся на торт, хотя прежде сладкое не любил. Когда музыканты заиграли что-то тягучее и, по всей видимости, романтическое, прежде державшие расстояние десантники и местные девчонки слились в пары. Я, как и полагается после недавнего разрыва, тихо их ненавидел и продолжал уминать торт. Поверх крема и взбитых сливок поймал любопытный взгляд. Девушка, увидев, что ее заметили, смутилась и завела преувеличено важный разговор с подругой, продолжая посматривать в мою сторону.

Я вдруг показался себе идиотом и только сейчас обратил внимание, что у меня нос измазан кремом. Пришло понимание, что это и стало причиной девичьего интереса к моей персоне.

Нос вытер, торт расхотелось. Сидел, сложив руки и смотрел на танцующих думая о своем. Невеселом. Через пять минут обнаружил рядом ту самую девушку, что рассматривала меня. Светленькая, невысокая, худющая, с горящими глазами и большим ртом, который ее совершенно не уродовал. Она подошла ко мне и страшно стесняясь, спросила:

— Можно пригласить вас на танец?

— Меня? — звучало это совершенно по-идиотски, и у девушки в глазах мелькнул испуг неловкости ситуации.

— Я Катя, — зачем-то сказала она и смутилась еще больше.

— А я Олег. Танцевать не умею и надеюсь, что вы мне покажете, как это делается.

Я по-прежнему не хотел танцевать, но не хотелось смущать девушку.

Здесь все было по-другому. В отличие от Аллы, Катя была сущим дитем. Наивным, взбалмошным, романтичным и исключительно правильным. Поцеловались мы на первом же свидании в мою следующую увольнительную. Она при этом вспыхнула, вжав голову в плечи. Глаза зажмурила, а потом долго моргала, застенчиво и счастливо улыбаясь.

Когда, я на втором свидании попытался позволить себе большее, снова вспыхнула, залепила мне пощечину, на чем свидание и закончилось. Еще через неделю я был прощен, и мы опять целовались, что доставляло и удовольствие, и неудобство одновременно. Это как перед голодным тем же тортом махать. Смотреть и вдыхать аромат можно, а вот укусить ни-ни.

У меня впервые был тот тип отношений, в которых я казался себе матерым, повидавшим жизнь самцом. Это в двадцать один год-то. Но рядом с доверчивой девочкой, младше меня всего на два года, я ощущал себя мачо.

Катя была не дурой, но невероятно наивной. Начитанная, училась в педагогическом университете, загоняла меня, прежде, считавшего себя эрудитом, в тупик, разговорами о Багрицком, Нарбуте и оригинальном слоге Ирины Одоевцевой.

Все у нее были хорошими, добрыми, а злых людей нет вообще. Так как их можно исправить. И так во всех суждениях, вплоть до политики, о которой она постоянно философствовала. Наивно, но категорично. Это тоже доставляло некоторое неудобство и большинство наших разговоров сводилась к тому, что она что-то говорила, я слушал, стараясь выглядеть не слишком снисходительно. Это все пока она с реальностью не столкнулась. Но с Катей было легко, хорошо. На нее было просто приятно смотреть и приятно слушать. Я подумывал, что может быть это и есть моя судьба? И, что контрактную службу есть смысл начинать женатым? Тем более, что девушке я не просто нравлюсь, она влюблена. Мужчины такое тоже замечают. Мои мысли принимали чисто житейское направление. Меньше чем через месяц заканчивается срочная служба. Договор на контрактную, я уже подписал, теперь ждал распределения. Раньше брали желающих уже после года службы, а, когда-то, лет сто назад, вообще, после трех месяцев, но с тех пор конкуренция значительно выросла.

Служить можно или здесь или в ЦВО, неважно. А женатого при распределении сразу ставят в очередь на квартиру. И ждать недолго — год-два, а то и сразу дадут. Как-то жизнь наладится. Самое главное, девушка правильная. Хоть и встречаемся всего два месяца. И то в увольнительных, да в частых дедовских самоволках, но человека-то видно.

За неделю до дембеля ко мне подошел Вадик. Тот самый. «Дитя Бухенвальда», «Зомби» и Алкин трахаль. Подозреваю, что не единственный. И это мужа в расчет не берем.

Он поздоровался, я ответил. Смотрел на него безо всякой неприязни. Его-то винить не в чем, да и забываться начала эта дурацкая история.

— У меня к тебе разговор.

— Слушаю, — ответил я.

Мы стояли у заваленного дырявыми черно-желтыми листьями, клуба, которые РЭХ не мог убрать, так как два дня назад, сдуру залетел на стрельбище. Кто его программировал, по сей день выясняли, но пока мы справлялись вручную, метлами и граблями. Точнее не справлялись. Кто палил, не выясняли. Это было ясно. Позавчера обучали стрельбе салаг осеннего призыва, и они приняли робота за мишень.