Русскому обществу не было известно, что происходило и обсуждалось в Ливадии. В связи с этим оно снова начинало волноваться, видя, что ни одна из ожидаемых реформ не осуществляется. Каждое утро надеялись найти в государственном официальном органе радостное известие, магическую формулу – то неизвестное средство, которого так жаждала Россия. И каждый день – тяжкое разочарование.

В руководящих кругах либеральной партии были не только разочарованы. Там негодовали на Лорис-Меликова, горько упрекая его в том, что он позволял распространять от своего имени лживые обещания и поддерживал свою популярность «недопустимыми экивоками», произносили даже слово «мошенничество» и спрашивали себя с негодующим недоумением:

– Не надул ли нас всех этот армянин?

Чрезвычайно взволнованный этими обвинениями, Лорис-Меликов решил пойти напролом. Он пригласил к себе редакторов крупных газет и в задушевной беседе заявил им, что готов больше, чем когда бы то ни было, «действовать в согласии со свободной прессой». Но, как бы призывая их в судьи, он доказывал колоссальную трудность своей задачи, убеждал их вооружиться терпением и «не возбуждать напрасно общественных умов, питая их бесплодными иллюзиями». Затем он вкратце изложил свою политическую программу. Он имеет в виду способствовать развитию деятельности земств и дать им все необходимые полномочия «для наиболее успешного ведения местных дел и улучшения экономического быта страны». Он преобразует полицию, «чтобы впредь сделать невозможными те незаконные действия, которые могли иметь место в прошлом». Наконец, организует обширные сенаторские обследования и с целью точно узнать волю народа и согласовать старые порядки с новыми потребностями». Но выполнение этой программы потребует не менее пяти или шести лет. В настоящую же минуту «никакой речи быть не может о привлечении общественных сил к управлению страной, в форме ли представительных органов на европейский лад или в виде земских соборов прежних времен». Все, что писали по этому поводу в либеральной прессе за последние несколько месяцев, является лишь «химерами и фантазией».

Аудитория была ошеломлена категоричностью этих заявлении. Все прежние обвинения по адресу Лорис-Меликова в неопределенности и двусмысленности обещаний отпадали сами собой. После короткого обмена мнениями журналисты удалились потрясенные. Однако некоторая доля гордости примешивалась к их подавленному настроению. Впервые царский министр оказывал представителям прессы честь подобной откровенностью.

Со следующего дня тон либеральной прессы резко изменился. Некоторые газеты уверяли даже, что никогда не распространяли «химер и фантазий». Но у всех был одинаковый тон печальной покорности.

В спокойной прелести дачной крымской жизни Александр не переставал, однако, думать о том, что готовит ему будущее. Его фатализм и мужество не мешали ему часто вспоминать, что жизнь его постоянно подвергается опасности. Какие новые покушения на него готовили теперь террористы? Их постоянные преследования изнурили ему душу. И кто знает, сколько еще раз Бог отведет удар от его головы?

Под влиянием этих мыслей царь решил материально обеспечить будущее своей жены и детей, у которых не было личного состояния, и составил следующее завещание:

«Государственные процентные бумаги, опись которых при сем прилагается, помещенные от моего имени министром двора в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона триста две тысячи девятьсот семьдесят рублей, есть собственность моей жены, Ее светлости, светлейшей княгини Екатерины Михайловны Юрьевской, урожденной Долгорукой, и наших детей. Ей одной я даю право распоряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти. Александр. Ливадия, 11 сентября 1880 года».

Несколько дней спустя полиции удалось захватить часть прокламаций, составленных исполнительным комитетом революционной партии для распространения среди студенчества и рабочих. В прокламациях были перечислены имена всех товарищей, приговоренных к смерти и казненных за последние месяцы. На их головы возлагали мученический венец и за их гибель грозили близким и страшным мщением.

Одновременно с получением этого известия в Ливадию прибыли цесаревич с женой, рассчитывая провести там несколько недель. Император, уверенный в добросовестности своего сына и в его любви к себе, не колеблясь, поручил его заботам свою жену и детей на случай своей смерти. Наследник поклялся, что он всегда будет им надежной защитой. Тогда царь прибавил к своему завещанию следующее письмо на имя цесаревича:

«Ливадия, 9 ноября 1880 года

Дорогой Саша!

В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявлявшееся с первого же дня твоего с ними знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, убеждает меня в том, что ты их не покинешь и будешь им защитником и добрым советчиком. При жизни моей жены наши дети должны остаться лишь под ее опекой, если же Бог призовет ее к себе до их совершеннолетия, я желаю, чтобы их опекуном стал генерал Рылеев и еще одно лицо по его выбору и с твоего согласия. Моя жена ничего не унаследовала от своей семьи. Все имущество, принадлежащее ей в настоящее время – движимое и недвижимое, – приобретено ею лично, и родственники ее не имеют на это имущество никаких прав. Моя жена может распоряжаться им по собственному усмотрению. Из предосторожности она передала мне все свое состояние, и мы условились, что, если я переживу ее, оно будет поровну распределено между нашими детьми и передано им мною после их совершеннолетия или при замужестве наших дочерей.

Пока наш брак не будет признан официально, капитал, который я поместил в Государственном банке, принадлежит моей жене согласно свидетельству, которое я ей выдал. Вот мои последние желания, которые, я уверен, ты добросовестно исполнишь. Да благословит тебя Бог за это. Не забывай меня и молись за душу того, кто тебя так нежно любил! Па[3].

Облегчив таким образом свое сердце от тяжелой заботы, царь объявил, что первого декабря покинет Ливадию. Приближенные государя были очень встревожены мыслью об отъезде: за несколько дней до того полиция обнаружила мину, подведенную террористами под полотно железной дороги на вокзале в Лозовой, близ Харькова.

По дороге в Севастополь царь остановился у Байдарских ворот, в дивном месте, расположенном в конце скалистой цепи гор на высоте 900 метров над уровнем моря. Оттуда открывался прекрасный вид на серебристые воды Черного моря и голубоватые склоны вершин Яйлы. День был жаркий, небо ясно. Этот день поздней осени очаровывал сказочной прелестью чудных весенних дней. Соблазненный красотой зрелища, Александр велел накрыть стол на веранде. Вокруг него были лишь самые близкие и преданные ему люди – жена, дети, г-жа Шебеко и граф Адлерберг. Настроение было прекрасное. Все ели с большим аппетитом и смеялись по малейшему поводу. Веселье озаряло все лица.

3 декабря около полудня императорский поезд прибыл в Петербург. За полчаса до того он остановился на станции Колпино, где царя встречали цесаревич с женой и все члены императорской фамилии. Александр пригласил их сюда, желая представить им свою жену в простой семейной обстановке, которая избавляла его от тягостных официальных формальностей. Прибыв на Николаевский вокзал, император прошел с поезда в свою карету вместе с княгиней Юрьевской. В Зимнем дворце Екатерину Михайловну ожидал сюрприз. По приказу царя для нее были приготовлены там обширные пышные апартаменты, сменившие три скромные комнаты, которые она занимала раньше.

1881 год начался счастливыми предзнаменованиями для генерала Лорис-Меликова. Его терпеливые усилия, гибкий изобретательный ум и упорство были наконец вознаграждены. После нескольких новых отсрочек Александр согласился частично применить в системе управления страной принцип народного представительства. Цесаревич проявлял полную солидарность с решениями отца, что делало особую честь ловкости и настойчивости министра.