В тот же вечер на придворном балу Александр II заявил французскому посланнику де Гонто Бирону:

– Впредь вы можете быть вполне спокойны. Император выразил мне свое глубокое отвращение к войне и твердое желание поддержать мир.

Узнав об этих утешительных словах, французский министр иностранных дел герцог Деказ правильно определил все их значение. «Мы избегли страшной опасности, – писал он. – Нас хотели поставить перед дилеммой: либо разоружиться, либо подвергнуться нападению. Нам была необходима внешняя поддержка. А могли ли мы на нее рассчитывать! Но старая Европа наконец проснулась!»

Удовлетворенный успехом в сохранении мира в Европе, Александр II вернулся в Петербург.

Там его ждала весна, которая так прелестна на севере.

Царское Село вновь увидело возлюбленных, блуждающих между зеленью и мраморными бассейнами.

Июнь близился к концу, когда княжна Долгорукая вновь почувствовала себя беременной.

23 марта 1876 года она родила сына Бориса, который скончался несколько дней спустя от детской болезни.

В 1876 году сильная волна национализма захватила Россию.

Весь Балканский полуостров был охвачен пламенем и залит кровью. Болгары, боснийцы, черногорцы и сербы отчаянно боролись за свое освобождение от турецкого ига.

Под влиянием горячих и красноречивых выступлений Аксакова, Самарина, Каткова и Тютчева идеи ортодоксального панславизма снова овладели русскими умами.

В опьяняющей атмосфере московского Кремля увлекались мечтами о Царьграде, Золотом Роге, св. Софии, заветах Петра Великого, о провиденциальной цели русского народа. Все повторяли за Аксаковым:

– История России священна. Она должна быть читаема, как Священное писание.

Вскоре все слои общества, от дворянства до крестьян, от интеллигенции до купцов, были объяты экзальтированным бредом национального мистицизма. Лишь редко попадались люди, избегнувшие этой заразы, и еще реже такие, которые решались открыто в этом признаться.

Один из таких смельчаков, князь Вяземский, писал своему другу: «Все, что мы собираемся предпринять для разрешения восточного вопроса, представляется мне каким-то кошмаром. Неужели должны мы жертвовать своей кровью для процветания сербов? Пусть сербы борются за сербов, болгары за болгар, а русские за русских. Это безумие с нашей стороны считать себя больше славянами, чем русскими.

Религия тут ни при чем. Война религиозная – худшая из войн. Это аномалия и анахронизм. Турок нельзя осуждать только за то, что Бог создал их мусульманами, и нельзя требовать от них христианских добродетелей. Это абсурд. Изгоните их из Европы, если вы в силах, или окрестите их, если сумеете с этим справиться; если же нет – то оставьте в покое и турок и восточный вопрос».

Это вполне совпадало со взглядами Александра, который высказывал их много раз в кругу своих министров.

В беседах на эту тему с Екатериной Михайловной царь признавался, что война внушает ему непобедимый ужас.

Но воля самого могущественного самодержца – ничто, когда на сцену выступают глубокие, темные, стихийные силы, веками копившиеся в народной душе.

В первых числах апреля 1877 года последние шансы на мир рухнули. Переговоры между Петербургом и Константинополем являлись лишь пустой формальностью. Одна часть русской армии была уже сконцентрирована в Бессарабии, другая – на южной границе Кавказа.

Следуя примеру своего отца, Николая I, который в 1828 году лично присутствовал при такой же операции, Александр II решил во время перехода через Дунай находиться среди войск. 24 апреля он прибыл в Кишинев, чтобы оттуда дать первый приказ о выступлении.

В торжественном манифесте царь обращался к солдатам: «Давая вам приказ о нападении на Турцию, я благословляю вас, дети мои».

В этом скучном бессарабском городке царь ожидал дня, когда сможет присоединиться к своей армии на северном берегу Дуная. 5 мая прибыла туда княжна Долгорукая, чтобы провести с ним несколько дней.

В конце мая государь узнал, что великий князь Николай назначил 6 июня днем перехода через Дунай и что операция совершится в Симнице, против Свистова. Царь выехал туда 5 июня. Теперь, когда жребий был брошен, нужно было с честью выдержать испытание.

Еще 9 апреля Александр, делая смотр войскам в провинции, писал княжне Долгорукой: «Из письма моего брата [великого князя Николая Николаевича] с удовлетворением вижу, что приняты все меры к тому, чтобы войска могли выступить по первому приказу. Пусть Бог придет нам на помощь и благословит наше оружие. Я знаю, что никто лучше тебя не поймет, что происходит во мне в ожидании начала войны, которой я так хотел избегнуть».

На следующий день он писал ей: «Получил известие о том, что наше предложение отвергнуто, но ни слова о приезде посла, что, вероятно, будет отклонено. Только тогда мы сможем фиксировать начало военных действий и обнародовать манифест. Признаюсь, все это преследует меня как кошмар».

С этого времени события разворачиваются с молниеносной быстротой. 24 апреля русский поверенный в делах Нелидов вручает великому визирю в Константинополе объявление войны.

В тот же день бессарабская армия под командой великого князя Николая переходит Прут и направляется к Дунаю. Одновременно кавказская армия во главе с великим князем Михаилом вторгается в турецкую Армению.

В четвертый раз за пятидесятивосьмилетний период двуглавый царский орел, некогда явившийся из Византии в Москву через наследника Палеологов, нападает на турецкую империю.

Русское общественное мнение, возбужденное и нетерпеливое, в самом начале испытало большое разочарование.

Движение армий к Дунаю совершалось со страшной медленностью, так как в распоряжении военного штаба были лишь два пешеходных пути и одна железная дорога.

Климатические условия также чрезвычайно затрудняли военные операции. Проливные дожди в течение всего мая превратили молдавскую равнину в сплошное гигантское болото. Солдаты выбились из сил, обозы с провиантом увязали в грязи. При таких условиях понадобилось полтора месяца, чтобы доставить двухсоттысячную армию на левый берег Дуная. Стратегическое развертывание закончилось только 1 июня.

Прощание любовников потрясло их обоих. Они обменялись, однако, лишь немногими словами, и глаза их оставались сухи. Самые глубокие их переживания всегда были безмолвны, так как бесконечно превосходили возможность выражения. Они замерли в долгом объятии, уста к устам, чувствуя, что души их отлетают, как если бы жизнь их покидала…

В сопровождении своих сыновей, великих князей Александра, Владимира и Сергея, князя Горчакова, военного министра генерала Милютина и бывшего посланника в Константинополе генерала Игнатьева государь прибыл 6 июня в Плоешти, близ Бухареста.

Там ожидала его большая неприятность. Возобновились проливные дожди. В результате Дунай катил свои мутные воды на такой высоте, какой не достигал сорок лет, и затопил всю Валахскую равнину. 7 июня он был еще на пять метров выше своего обычного уровня. Переправа, откладываемая со дня на день, совершилась только 27 июня.

Русские войска блестяще развивали свой первоначальный успех. 7 июля, лишь десять дней спустя после перехода через Дунай, русский флаг уже развевался в Тырново, древней столице болгар.

В России нетерпение в связи с неудачами последних месяцев сменилось бешеным энтузиазмом. К концу июля будет взят Адрианополь! В конце августа мы будем в Византии, и крест снова будет водружен на ев. Софии!

В Европе с тревогой наблюдали за быстрым ходом этих событий. Особенно взволнован был Лондон. Во всех английских газетах одно и то же: «Надо остановить русских».

С беспокойством следил император за европейскими настроениями. 30 июня он откровенно писал Долгорукой: «Множество депеш. Венские удовлетворительны, лондонские гнусны. Самое любопытное то, что там, даже в министерстве, большинство высказывается против войны, что, конечно, ни от чего не гарантирует, так как эта сука Биконсфильд решает все собственной башкой».