Но несколько времени спустя начальник тайной канцелярии, великий инквизитор империи, совершил серьезную оплошность. Он упустил из виду, что система доносов, которую он так успешно насадил во всех слоях общества, применялась также и к нему.

Однажды вечером, беседуя в кругу некоторых, наиболее интимных своих друзей, в которых он абсолютно был уверен, граф Шувалов высказал несколько резких мнений по адресу Екатерины Михайловны. Он говорил, что император находится всецело под ее влиянием, смотрит на все ее глазами и способен на самые ужасные безумства, чтобы доказать ей свою любовь. Разгорячившись, он имел неосторожность злобно крикнуть:

– Но я ее сокрушу, эту девчонку!

На другой же день весь этот разговор был передан генералу Рылееву, который поспешил сообщить о нем императору.

Александр ничем не выказал Шувалову своего недовольства, но твердо решил, однако, удалить его от своей особы и, следовательно, лишить его поста начальника III отделения своей канцелярии.

Немного времени спустя, в начале июня 1874 года, когда царь находился в Эмсе на водах, граф Шувалов явился к нему с обычным докладом.

Император принял его очень сердечно.

– Поздравляю тебя, Петр Андреевич, – сказал царь.

– Могу ли я узнать, чем вызвано поздравление вашего величества?

– Ты назначаешься моим послом в Лондон.

Несколько дрогнувшим голосом Шувалов рассыпался в благодарностях.

Сменив Шувалова, царь решил не ставить во главе тайной канцелярии особу высокого положения, какою был Петр Андреевич и его предшественники: Бенкендорф, Долгоруков и Орлов, а назначить человека, который при всех обстоятельствах будет лишь слепым орудием царской воли. Эту должность получил генерал Потапов.

Александр II был чрезвычайно озабочен судьбой своих незаконных детей. Чтобы скрыть их происхождение, он приказал окрестить их тайно, и из особой предосторожности собственноручно уничтожил акт об их крещении. Но, поразмыслив, он представил себе все неудобство и унизительность положения этих несчастных детей от его плоти и крови, которые были так дороги его душе.

Основные законы империи предоставляли Александру необходимые способы для создания детям Екатерины Михайловны законного положения. Там значилось: «Император всероссийский есть самодержавный монарх, обладающий неограниченной властью. Сам Господь приказывает подчиняться его верховной власти не за страх, а за совесть».

В отдельных случаях личные распоряжения государя могли даже находиться в прямом противоречии с действующими законами. Таким образом, каждое решение, подписанное царем, независимо от его содержания приобретало характер и силу закона.

Императорские указы объявлялись обычно через Правительствующий сенат, который, несмотря на свой громкий титул, являлся лишь высшей судебной инстанцией; но государь имел право решать, чтобы тот или иной из его указов не был объявляем никому.

При этих условиях Александр мог легко создать своим детям вполне законное положение.

Некоторое время он колебался над тем, какую фамилию дать им. Казалось, самое простое было закрепить за ними имя матери, славное имя Долгоруких. Но Александр не мог допустить, чтобы дети, происходившие от него, были прикреплены к мужской линии рода, который мог от них отречься. Раз отцом их был Романов, не было ли проще и естественней образовать из них новую ветвь, которая распустилась бы, как свежая прививка на старом родословном древе. Однако Александр не остановился на этом решении, так как не хотел отрывать всецело детей Екатерины Михайловны от рода ее предков.

Через предков со стороны отца, в частности через Владимира Мономаха, Екатерина Михайловна относилась к потомкам Рюрика. Один из наиболее знаменитых ее предков, князь Юрий, восьмой сын Мономаха, в 1147 году основал Москву.

Вдохновленный этим славным воспоминанием, Александр II пожаловал детям своей любовницы имя «Юрьевских», прибавив к нему титул «светлейших князей».

11 июля 1874 года император собственноручно подписал указ, который должен был пока оставаться тайным, и поручил хранить его своему верному генерал-лейтенанту Рылееву.

Документ был такого содержания:

«Указ Правительствующему сенату. Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевским даруем мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом «светлейший». (Подпись) Александр.

Царское Село. 11 июля 1874 года».

Этим указом царь не только дал своим детям имя, которое косвенно прикрепляло их к материнской линии, но и право именоваться «Александровичами», как бы признавая себя, таким образом, официально их отцом.

Шувалов не преувеличивал, высказывая мысль, что государь смотрел на все глазами своей любовницы. Но было бы верней, если бы он сказал, что эта молодая женщина со слабо развитой индивидуальностью сама видела вещи в том освещении, которое придавал им император, не влияя, таким образом, на него, а лишь отражая его взгляды.

1875 год начался плохими предзнаменованиями. Конфликт между Францией и Германией казался неизбежным. Ссылаясь на некоторые выступления французских епископов по поводу «культуркампф», Бисмарк обвинял Францию в том, что она желает нарушить общий мир, чтобы добиться реванша.

Цель, которую преследовал Бисмарк этой тактикой клеветы, не замедлила обнаружиться.

Князь Горчаков, обеспокоенный происходящим, заставил выслушать свои разумные советы на Вильгельмш-трассе. Казалось, атмосфера несколько разрядилась. Но вскоре немецкая пресса возобновила свою кампанию против Франции, и Александр почувствовал, что лишь он один, личным вмешательством, сможет ослабить германскую заносчивость, и решил немедленно отправиться в Германию для переговоров с Вильгельмом.

Несмотря на непродолжительность его поездки, вызванной чрезвычайно важными причинами, и необходимость все свое время отдавать официальным приемам и переговорам, Александр не мог отказать себе в удовольствии взять с собой Екатерину Михайловну.

10 мая царь прибыл в Берлин в сопровождении князя Горчакова и остановился в здании русского посольства на Унтер-ден-Линден. Княжна Долгорукая, приехав в тот же день, поселилась в соседнем отеле.

Немедленно принятый императором Вильгельмом, царь решительно объявил ему, что не допустит нападения на Францию. Вильгельм с кроткой улыбкой отрицал свое намерение выступить против Франции. Однако тотчас же он принялся в суровых выражениях осуждать французское правительство и народ. Он ссылался на своего канцлера, который полностью осветит Александру его недовольство Францией.

Через день Бисмарк получил аудиенцию в русском посольстве, в одном из просторных салонов первого этажа. Разговор был продолжителен, серьезен и решителен.

После этой беседы Александр прошел в отведенную ему по его собственному желанию скромно меблированную комнату с окнами во двор. Там ждала его княжна Долгорукая.

Он тотчас же передал ей содержание разговора с канцлером:

«Бисмарк представил мне те же запутанные объяснения, которыми он пытался вчера убедить Горчакова. Дав ему высказаться, я категорически предупредил его, что никогда, ни под каким предлогом не позволю атаковать Францию. Если я не останусь нейтральным, сказал я Бисмарку, Германия будет бессильна чего-либо достичь. Но предупреждаю вас, я не буду сохранять нейтралитета.

Тогда Бисмарк начал доказывать мне, что Франция становится опасной для германского народа. Она оправляется слишком быстро и нужно поспешить образумить ее, прежде чем она восстановит свое военное могущество. Он дошел до того, что сказал мне: «Сегодня еще мы можем без особого труда вступить в Париж, но вскоре будем уже бессильны это сделать».

На этом я прервал его, повторив самым решительным тоном, что никогда не допущу нападения на Францию. Тут Бисмарк начал клясться мне, что у него лично нет никаких воинственных намерений.

Ты видишь, я правильно поступил, говоря с ним в таком решительном тоне».