Сам же сказал, что все свои.

Я и моргнуть не успеваю, а Нико вдруг приседает и высоко подскакивает. Миг, и его силуэт сливается с тенями цветущей зелени внизу.

И почему нельзя просто спуститься по лестнице?

‒ Прошу прощения за это. ‒ Проректор Гжельский оправляет одеяние и показательно стряхивает с плеч несуществующие пылинки. ‒ Здесь учатся в основном очень буйные дети.

Дети? Я бы сказала, детины. Но кто меня спрашивает?

‒ Я тоже хотела бы извиниться. ‒ Усердно изображаю кроткую улыбку. ‒ За проректора Зофу.

‒ Вы не виноваты.

О, правда? Вот и ладушки.

Гжельский сообщает мне, что Зофу вряд ли вернется к миссии по сопровождению, о чем я, понятное дело, ни капли не жалею. Мы наконец добираемся до конца лестницы и двигаемся по выложенным плитами дорожкам. Практически несемся вперед. Видимо, чтобы не встретить еще каких-нибудь местных бездельников.

Крепко держусь за пушистые бока стула и в то же время внимательно осматриваюсь по сторонам. Не то чтобы меня так уж сильно заинтересовала информация о бегающем неподалеку голеньком Реджи… Но что поделать, любопытно!

Останавливаемся около внушительного здания с громадным входом. Двери гостеприимно распахнуты.

‒ Двигайтесь прямо по коридору, ‒ инструктирует Гжельский. ‒ Заблудиться там невозможно. Ректор уже ждет вас. А мне нужно навести порядок.

Стул везет меня внутрь. Первый зал производит впечатление своими размерами. Под потолком ‒ стрельчатые окна. Свет проникает через витражи и создает на стенах причудливые смазанные картины. Повсюду статуи ‒ в основном мужики с шариками мышц.

Тишина. Ни души.

Добираемся до входа в коридор. Здесь начинается мягкая ковровая дорожка в приятных зеленых тонах. Оценивающе разглядываю собственные ноги ‒ в носке и без ‒ и, в конце концов, решаю завершить путь на своих двоих.

Сползаю со стула. Малява слезать с рук не торопится, поэтому просто закидываю его на плечо.

‒ Радик, парконись в углу. ‒ Киваю на местечко под витражным окном.

Стул послушно устремляется туда. Лапы снова на кураже ‒ подпрыгиванием сбивают ногам в ботинках всю размеренную походку.

Мои ступни утопают в мягком ворсе. Настроение у меня вполне бодрое. Все же отлично! Главное уметь правильно общаться.

Преодолев несколько поворотов, добираюсь до двустворчатой двери. На поверхности развернулся рисунок ветвистого растения, выложенный из мелких синеватых стекляшек.

Пока Малява принюхивается, я тянусь вперед, чтобы постучать.

Опережая меня, дверь внезапно открывается.

Я от неожиданности подпрыгиваю. А Малява действует эффектнее. Посылает смачный плевок прямо в середину между распахнутыми створками.

Что я там про правильное общение говорила?

Моя челюсть вновь живет отдельной жизнью. Открывается сама по себе, хотя я вроде бы кричать не собираюсь. А стоило бы. Чисто для тренировки. Да и качественно громкий вопль обычно неплохо снимает стресс.

А у меня как раз стресс. Или паника. Или депрессия.

Не могу выбрать, а потому усилием воли захлопываю рот, пихаю ладонью Маляву внизу под челюстью, закрывая ему пасть, и откидываю псинку спиной на плечо, будто солдат оружие. Теперь все кислотные залпы, если они готовятся, будут направляться мне за спину.

Между створками вижу контуры кабинета. Стол. Шкафы.

И никого.

Если я прибила ректора в первые же часы пребывания здесь, то это будет, пожалуй, мой самый провальный день жизни. К этому прибавляем кражу чужого приза и пинок по чести и достоинству почтенного проректора Зофу. Как можно умудриться сделать столько всего, теоретически ничего не делая? Интересно, за бездействие тут тоже наказание полагается?

В поле моего зрения вдруг появляется ладонь. Непроизвольно фокусируюсь на вытатуированном рисунке глаза с вертикальным зрачком, оплетенном тонкими ветвями с шипами. Плетением обозначено основание каждого пальца, и часть ветвей уходит еще и на запястье. Рука, завернутая в слоистый рукав, высунута откуда-то сбоку и после секундной заминки делает пару взмахов вверх-вниз.

‒ Сдаюсь, ‒ жизнерадостно сообщает некто за стеной. Ладонь чуть сдвигается, и мне чудится, что глаз-тату обводит меня пристальным взглядом. Неожиданно рука сжимается, а затем прижатые друг к другу указательный и средний пальцы тыкают в сторону Малявы, моими стараниями запрокинутого мордочкой кверху. ‒ Перезаряжаете? ‒ миролюбиво интересуются из глубин кабинета.

‒ Нет, уже отстрелялась, ‒ машинально отвечаю я.

‒ Это радует.

На пороге возникает мощная фигура в слоистом одеянии.

А миг спустя слоистая мантия летит в сторону, сопровождаемая оханьем «ай-ай, горячо!», и передо мной предстает высоченный мужчина, которого по праву можно назвать царем всех гор мышц, королем хребтов мускулов и императором холмов бицепсов. Черная майка обтягивает все грудные выпуклости и массивный торс. Мглисто-черные брюки покрыты металлическими вставками, а на пряжке ремня красуется черепушка существа, которого я просто не в состоянии идентифицировать. Бугристая голова мужчины напрочь лишена волос, на левой щеке вытатуирована мелкая зеленая чешуя. На левую руку ‒ от самого плеча и чуть дальше локтевого сгиба ‒ нанесена татуировка с рисунком золотисто-зеленого дракона с развернувшейся пастью.

Ничего себе. У ректора даже собственный телохранитель есть. Продвинутый подход.

Наверное, все это: внушительность фигуры мужчины, зловещей тенью застывшей надо мной, сдвинутые темные брови, зеленоватые огоньки глаз, встречающиеся разве что у диких зверей, ‒ могло нещадно давить на мое восприятие.

Если бы не тот возглас про «горячо», пропитанный интонациями расшалившегося ребенка.

Плюс еще одна деталь, маячившая прямо у меня перед носом.

На черной майке мужчины в районе мускулистой груди белыми буквами выведена надпись «Папуля любит Звездочку». Чуть ниже припечатано фото ангельского создания ‒ девчоночки лет четырех с рыжеватыми кудряшками и очаровательной улыбкой.

Неожиданное открытие.

Конечно, стоило ожидать, что в образовательном учреждении, доверху набитом этакими альфачами, будет предусмотрен живой буфер. Чтоб одной левой «деток» спатеньки укладывать. Против армии шкафов нужно выставлять шкаф побольше.

Но вот что не входило в список моих ожиданий, так это встреча с гороподобным рокером-байкером, оказавшимся истинным представителем группы «папашек-обожулек».

Наименование этой прослойки мужского населения было дано моей подругой Олей, в то время еще беременной Бобренком, после многомесячного наблюдения за мужем. Весь период беременности ее дражайший супруг Гоша не отлипал от нее, а точнее, от ее живота. На работе Гоша, вынужденный терпеть разлуку, утешался фотографиями живота супруги, которые он с самых разнообразных ракурсов усердно наделывал накануне. Оля же, которой до чертиков надоедало позировать ‒ валяться на диване с задранной футболкой, ‒ после очередной фотосессии однажды размалевала свою пузяку и сделала контрольную фоточку на мобильный мужа. И первое, что увидел Гоша, когда на следующее утро на работе, сгорая от нетерпения, открыл приложение на телефоне, это фоточку от Оли. Ее запечатленный живот с кривоватой надписью: «Притащи мне вечером банановый рулет, больная ты шиншилла».

В общем, после созерцания майки с изображением Звездочки я с чистой совестью отношу лысого телохранителя в группу папашек, где уже томится муженек Оли.

Кстати, мы с Малявой, кажется, подпалили его мантию. Повезло, что громила не пошел в ответную атаку.

Или он, ‒ снова упираюсь взглядом в фото девочки-ангелочка на футболке, ‒ миролюбивее, чем кажется.

‒ Здравствуйте. ‒ Старательно улыбаюсь. ‒ А можно ректора увидеть?

‒ Уже.

‒ Уже?

‒ Уже увидела. ‒ Он расплывается в улыбке. И да, вполне миролюбивой.

Только я уже занята другим. Округляю глаза, в сотый раз теряю контроль над челюстью и просто безмолвно офигеваю.