— Монах-то лекарь добрый. Чистые раны. — И видя облегчение на лице боярина, торопливо и сокрушенно посетовал. — Но у него огонь в нутре. В том месте, где в бок железко ужалило. Злой то огонь. Хочет он по жилам с кровью растечься, чтоб во всём теле пожар распалить тогда… — Лавр замолчал, глядя как стремительно, каменеет лицо воеводы. Вздохнув, продолжил совсем уже шёпотом.

— Есть у меня средство от этого! Отвар, коим я не раз уже прежде гасил тот огонь. Вот он. — Лекарь почти ласково погладил свой заветный свёрток. — Нужно испить его Изяславу. Но — лекарь кивнул на монаха — позволит ли такое отче Парамон? — И закончил совсем тихо сбивчивой скороговоркой.

— Дать страдающему зелье после совершения на ним священного таинства.

Путислав посмотрел на священнослужителя. Тот, вышел на середину шатра, в своём ярком торжественном одеянии похожий на какую-то невиданную птицу. Его сухое костистое лицо выражало неодобрение и подозрительность.

Путислав вздохнул и вдруг хмыкнул.

— Да в нашем деле, в воинском, одними-то молитвами…

Лавр всё правильно поняв, вынул из свертка глиняную баклажку, заткнутую пробкой. Сковырнув воск, саму пробку вытянул за кусочек жгута. Аккуратно наполнил глиняную чашу.

Лютобор, во все глаза смотрел на действия лекаря. Увидев жидкость в чаше, он подивился её мутному, зеленовато — бурому цвету. Про себя решил, что сам бы он никогда такое не выпил. Лекарь поднял чашу, чтобы влить её содержимое в Изяслава и едва не расплескал, вздрогнув от окрика.

— Грех! Страшный грех на тебе воевода! Сына своего, душу христианскую, отдаёшь во власть силы нечистой! — Парамон обеими руками прижимал к груди распятие. При этом, обращаясь к Путиславу, взирал на Лавра так, словно в разгар пасхальной трапезы, прямо на столе увидел крысу. Тот в нерешительности замер, уставившись в чашу с отваром. Воевода пару мгновений смотрел на лекаря, потом резко посуровев, не оборачиваясь, ответил монаху.

— Преподобный, это лекарь. Он хвори врачует, да раны исцеляет. — Говорил Путислав спокойно и размеренно, лишь в самом конце голос его дрогнул от сдерживаемого гнева. — Нету нигде здесь силы нечистой!

Парамон сверкнул на него очами.

— Ты глаз, или разума лишился? Колдун ворожит на твоего сына! Душу его бессмертную губит! А ты козням бесовским его потакаешь! В сговор вступаешь с силой нечистой!

От такого напора священной ярости, Путислав замешкался. Парамон же, воздев над головой руки с распятием, рявкнул так, что у Лютобора заложило в ушах.

— Покайся! Покайся воевода! Очисти душу от скверны! А ведуна поганого на костер! И немедля! Слышишь? Немедля!

— Вот так! — В проеме входа, искрясь на солнце богато расшитым кожухом, стоял великий князь. Поведя взглядом и с некоторым трудом высмотрев во тьме шатра Путислава он, сдвинув брови, обратился к нему.

— Ну, здрав будь, воевода! А я вот к тебе нежданно-негаданно. — С этими словами Юрий шагнул в шатер. — Рад ли ты гостю?

Путислав приосанившись, сделал шаг ему навстречу и степенно преклонил русую голову.

— Здрав буде княже! Дорогой гость всегда в радость хозяину. — Обернувшись в темноту шатра, зычно позвал.

— Прокл, ты спишь там? Меду неси, да кубки злащенные!

Лютобор только сейчас вспомнил про дядиного слугу. Тот всё это время был здесь же в шатре и не позванный к священному таинству, тихо сидел в своём углу. Услышав волю господина, Прокл явился перед ним, неся в руках мед и кубки. Во время недолгого ожидания, Путислав выказывая заметное нетерпение, посматривал в его сторону, при этом, не сказав Юрию Всеволодовичу ни слова. Лютобор удивился такому невниманию к князю, отметив как тот, хмуро косится на воеводу и даже кубок из рук Путислава, принял, чуть помедлив будто бы раздумывая. Отхлебнув, он скупо, словами обычными для такого случая, похвалил мед и гостеприимство боярина. От предложения пройти к столу, который Прокл тем временем уставлял, какими нашел яствами, князь отказался.

— Да я и к тебе-то зашёл невзначай. Мимо проходил, да услышал, как в шатре твоём кого-то огнём жечь собираются. — Князь снова хмуро сдвинул брови. — Над кем это ты суд вершишь воевода?

Путислав от этих слов сначала замешкался, настороженно глядя на Юрия. Потом, вдруг просветлев лицом, принялся рассказывать великому князю и про решение соборовать раненого сына и про сам обряд и про то, что после священного действа он обратился за помощью к лекарю, известного своим искусством. Речь его, вначале степенная и размеренная, постепенно наполнялась жаром, слова звучали со всё большей горячностью. Последние он произнёс почти, что с яростью, при этом рукой указывая на монаха.

— А он лечца велит жечь огнём! За то, что тот хочет помочь тяжко страждущему. Грех говорит! Но есть ли в том грех? Разве не делали прежде такого?! — Путислав замолчал, и какое-то время стоял, прижав правую руку к сердцу и с ожиданием глядя на князя. Тот долго не отвечал, о чём-то размышляя. Пройдясь по шатру, он остановился возле столешни, на которой лежало евангелие. Проведя рукой по переплёту священной книги, Юрий Всеволодович обратил внимание на Лавра продолжавшего стоять над раненым. Кивнув на его земной поклон, он едва задержал взгляд на лице Изяслава и перевёл его на Лютобора. Тому сегодня впервые в жизни довелось так близко лицезреть великого князя. Юрий оказался меньше чем был в его представлении, и ростом и статью плеч уступая дяде, и рядом с ним не выглядел кем-то, очень значительным. Лютобору было странно видеть устремлённый к нему просительный взор Путислава. Теперь же, ощутив на себе тяжёлый взгляд князя, он сразу почувствовал себя перед ним очень и очень маленьким. И вдруг понял — от того, что скажет этот человек, зависит судьба обвинённого в ворожбе Лавра, а вместе с ним и судьба двоюродного брата. Великий князь сейчас одним своим словом решит, жить Изяславу, или нет. Потрясённый таким могуществом, Лютобор испугался, но при этом и уверовал, что великий князь может спасти Изяслава.

«Да ведь ему нужно только сказать!» — Эта мысль металась в его мозгу и рвалась наружу. — «Только сказать». — Лютобор плотнее сжал губы, сдерживая готовые вырваться мольбы. Строгий взгляд смотревшего на него князя смягчился. Обернувшись к замершему в ожидании Путиславу он, убрав руку от евангелия ответил.

— Мне тоже доводилось слышать, о том, что лечца допускали к страждущему уже после свершения над ним священного таинства. Греха в том не вижу. — Поведя рукой, указал на лекаря. — Это ведь Лавр? Я о нём слышал. — После этого, Юрий Всеволодович, видимо решив, что разговор окончен, ни с кем не прощаясь, направился к выходу. Лютобор от преисполнявшего его чувства благодарности, готов был рухнуть на колени.

— Хитёр слуга Антихристов! Искусно заплёл козни поганые! — Молчавший до этого Парамон, с распятием в руках выступил вперёд, обращаясь к великому князю. — Ложью едучею кропит твоё сердце! Очи застлал дьявольским мороком! Ты уже также как твой воевода, не видишь что в нём — указующий перст был направлен на Лавра — под шкурой овечьей зверь лютый таится! И зверь этот, уже оскалил пасть готовый пожрать душу его! — Монах указал пальцем на Изяслава и сразу же перевел на его отца.

— И его! — И сузив глаза, посмотрел на князя, так, будто мог увидеть в нём, что-то невидимое другим. — И твою, сын мой, тоже. Но ничего! — Парамон принялся осенять крестным знамением всех перечисленных. — Ничего! Я, раб смиренный Господа нашего, не допущу этого! Не дам чтобы скверна прошла в ваши души! Открою вам очи! Вы же узрите! — С этими словами монах прошел к ложу Изяслава и, схватив принесённый Лавром сосуд, торжественно предъявил его князю.

— Вот чем он собрался раны исцелять! Зелье колдовское, что в неурочный час на капищах поганых, варят ведуны для своего владыки! Владыко их не кто-нибудь — враг рода человечьего велит им люду христианскому вредить, где только можно! И силою, для того, наделил их чёрной!

Голос священника с каждым словом понижаясь становился всё глуше и закончил он таким зловещим шепотом, что Лютобор почувствовал как на его спине и плечах съёживается кожа. Парамон шагал по шатру, подняв над головой сверкающее в отсветах огня распятие. Остановившись в шаге от великого князя, он тихо, но так что услышали все, произнёс: