Звуки собственного телефонного будильника пробудили ее, когда нежное персиково-розовое солнце ласкало молочного цвета простыни через тонкие льняные занавески. Омерзительная тяжесть осела на тело девушки, беспрестанно мучила ее симптомами похмелья. Элинор аккуратно поднялась на ноги и, ступая по прохладному полу, проникла в ванную комнату. Там она на минуту застряла в смутном воспоминании о том, как опозорилась перед Августом, смотревшим на нее, как на жалкую пародию самой себя.

Элинор зажмурилась, резко вздернула головой и умылась холодной головой, затем взяла свои все еще влажные от стирки вещи и бесшумно спустилась на первый этаж, преследуя цель незаметно оставить дом покинутым. Только незаправленная постель и слабый аромат мягкого парфюма ведал о том, что в комнате ночевала молодая гостья.

— Мама не научила прощаться перед уходом?

Строгий голос схватил плечо Элинор, от которого она остановилась у порога без выдоха.

— Пока, — девушка даже не повернулась, чтобы не сгореть заживо от стыда, что объедал щеки. Она тронула ручку двери, в то время как твердость мужского голоса задела опять.

— Вернешь мою футболку?

— Верну. Завтра, — Элинор опустила голову. — Нет, сегодня вечером.

— Я хочу прямо сейчас.

Девушка повернулась энергичным рывком, ощутив в голове дискоординирующее кружение. В нескольких метрах от нее стоял Август. Лицо его было проникнуто ясной свежестью, трезвость ума и души металлом отливалась в глазах, точно он вчера совсем не пил. Уголки губ оставались недвижимы, неся пустое письмо — чистую серьезность, которая так странно смотрелась на лукавом по обычаю лице.

Он стоял так недвижимо, внимательно, беспрестанно наблюдал за птицей, что торопилась выскользнуть в распахнутое окно и никогда больше не вернуться.

Она молчала, слегка облизнула сухие губы, точно собираясь что-то сказать, но притихла. Август подумал, что она похожа на ту маленькую девочку, спрятавшуюся ото всех в Рождество: никогда прежде Элинор не мучила его молчанием, пряча лицо.

— Тебе все еще плохо? — когда она это услышала, медленно мотнула головой и снова вернулась в сторону выхода. — Элинор, перестань.

— Перестать что?

— Пытаться ускользнуть от меня.

Август оказался ближе. Так близко, что Элинор почувствовала мятный, цитрусовый гель для душа, которым пользовался Август. Он взял ладонь, что лежала на ручку двери, и притянул девушку немного ближе к себе. Это движение было лишено любой пошлости, напротив, оно было как вежливое «здравствуй, прошу, входи», адресованное старому другу.

— Август, — она почувствовала себя неловко, оттого, что парень был вежлив с ней. — Я знаю, что напилась вчера. И что ты помог мне. На самом деле, мне не хочется говорить это, но спасибо, что позаботился обо мне, и видимо я в долгу перед тобой. Но… думаю, я веду себя неправильно, чтобы ни сказала и ни сделала. Даже сейчас, признаваясь, ощущаю это странное чувство.

— Почему? — спросил он, встретив ответ девушки со значимостью в интонации вопроса.

— Потому что когда ты относишься ко мне хорошо, я начинаю смотреть на тебя иначе, — Элинор тяжело вздохнула под напором прямого строгого взора собеседника. — Как на того, кому я могу довериться или вроде того? То есть… кхм, я действительно не знаю, каким человеком ты являешься. В том числе, для меня. Видишь? Сейчас я должна глупо пошутить, пихнуть тебя в плечо или грудь, может быть, даже нагрубить, а затем ждать, пока ты усмехнешься. Так это работает. Но, честно говоря, когда начинаешь быть или, вернее, казаться таким правильным, я не могу так поступать. Я думаю о том, о чем думать мне не следует.

— О чем, например? — Август продолжал спрашивать.

— Думаешь, мне стоит говорить тебе? — она спросила саму себя, нахмурилась в раздумье; взгляд ее забегал по лестничному проходу, ища ответ. Элинор смело посмотрела на парня, спрятав робость, недавно игравшую в груди. — Я думаю о том, что мне бывает хорошо с тобой. Весело, легко, как с другом, которого я когда-то потеряла и снова вернула. Я поняла это совсем недавно… наверное, прямо сейчас.

Уголки губ девушки слегка дрогнули всего на некоторое мгновение — она улыбнулась, а затем снова продолжила.

— И затем я вспоминаю о споре. Мне становится немного грустно, что я могла бы влюбиться в тебя в следующую секунду, например, и таким образом проиграть. У тебя есть такое чувство? Что это за чувство, Август? Что будет, если я заброшу идею о споре, прежде, чем это чувство будет преследовать и тогда, когда ты груб или лукав со мной? Я считаю, что так и нужно сделать. Я должна убедиться, что не начинаю пассивно проигрывать, чтобы продолжать игру.

Август смотрел на нее, снова атакованный ощущением, что она ускользнет из его рук, а затем из вида. Навсегда. Так, что она исчезнет из ее памяти, подобно героини сказки из детства — забудет Элинор, как она забыла его. Утром, когда он нашел себя пробудившимся в жестком и узком для него кресле с болью в затекшей шеи, первое что сделал Август, проверил, нет ли температуры у Элинор, спокойно ли она спит в чужой кровати одна. Парень думал о том, что они пойдут на работу вместе, и он снова будет подшучивать над Элинор, видеть, как раздражается, но затем смеется вместе с ним, касается его, пусть и кулаком: это было временно, он знал. Когда-нибудь Элинор касалась бы его руки просто, потому что ей хотелось бы почувствовать тепло ладони парня. Может быть, она бы она вредничала как прежде. Да, так и было бы, но не одергивала свои желания, потому что не умела различать спор и флирт, однако сам Август, который затеял игру, в какой-то момент перестал валять дурака.

Мальчиком ему нравилась Элинор. Нравилась долго, как какая-нибудь недосягаемая звезда, к которой невольно тянулись мечты, но тем не менее, угасли, как и должно было случиться. Он имел отношения с другими, тот образ девочки стёрся, когда они стали подростками. Он не станет его восстанавливать. Зачем? Когда перед ним снова она. Все в ней, как и должно было быть. Только он, дурак, не понял этого сначала, решив, что все то детские фантазии. Ошибка Августа обернулась против него, когда Элинор действительно оказалось той, к кому он хотел вернуться больше шести лет.

— Я должна была назвать одно твое положительное качество вчера, — вдруг вспомнила девушка, не дав ничего произнести Августу. — Ты держишь обещания, даже если давал их шесть лет назад маленькой девочке, которая впервые попала во Францию.

Кружилась голова, когда Элинор, оказавшись в кровати новой ночью августа, совсем не хотела спать, даже смертельно устав за целый день. По честному уговору, парень должен оставить ее в покое.

Она смотрела на постиранную белую мужскую футболку, которую должна была отдать хозяину, и противостояла мыслям оставить ее, сделав вид, что потеряла ее среди кучи ненужных вещей и наивно позабыла о ней.

Она прикусывала нижнюю губу, сдерживая оптимистичные мысли, что забирались в рассудок, устилая сладкой липкой карамельной нугой путь к наилучшему будущему — будущему, в котором девушка никогда не покидала Францию, где она желала Августу «reveille-toi», разгоняя нежные полупрозрачные занавески друг от друга, чтобы утренние лучики солнца осели на слабоулыбающихся губах еще дремлющего чутким сном парня.

Затем Элинор испуганно встряхивала головой, погружала лицо во влажные ладони (лишь спустя некоторое время она осознала, что они мокрые из-за слез), бросала беглый взгляд на футболку и снова уходила в мысли, обессиленно захлебываясь в них, как в стеклянной будке, наполненной доверху водой.

Она понимала, что все ее чувства и эмоции преувеличены, и никто иной не стал бы придавать значение всему, чему придавала она. Ей хотелось найти наиболее простой путь решения, такой, где не будет ни синусов, ни котангенсов, ни длинных логарифмических выражений, чтобы все можно было посчитать через дискриминант и, получив лишь один подходящий корень из натурального числа, спокойно записать его в ответ; сияя ясным умом перелистнуть страницу, чтобы решить другие задачи.