— Ни за что!

— Еще как влюбишься! Я буду очень привлекательным, так что ты не сможешь устоять перед моим обаянием.

— Ты? — Элинор смеется, — быть такого не может!

— Вот увидишь, что так и будет. Не веришь мне?

— Неа. Если я узнаю, что это ты, то ни за что не влюблюсь, так и знай!

— Ну ты и глупая, Булка, — Огастус улыбается и ложится рядом с Элинор, тайком поглядывая на нее. — И милая.

Элинор делает вид, что спит, но сама едва сдерживается, чтобы не выдать улыбку.

Утро. Снова суета. Тетя просит Элинор собираться быстрее, потому что они проспали. Огастус помогает девочке сложить чемодан и провожает ее тоскливым взглядом до двери.

Они ждут, когда погрузят чемоданы в такси.

— Было весело провести с тобой Рождество, — прощается он, и Элинор становится невыносимо грустно. Она так быстро успела привязаться к этому мальчику, любящему сырое тесто.

— И мне, — отвечает она, в надежде на какое-нибудь чудо: пусть задержат рейсы или тетя увидит, как она сдружилась с Огастусом и позволит остаться с ним еще на несколько дней.

— Погоди, не уезжай, — просит мальчик, убегает и быстро возвращается с листиком бумаги и ручкой. — Пиши.

— Что? — удивленно интересуется Элинор.

— Свой адрес. Я найду тебя в восемнадцать лет, чтобы доказать, что ты влюбишься в меня.

Элинор ворчит «дурак» себе под нос, но все-таки аккуратно выводит каждую букву и цифру, затем протягивает листок мальчику. Он берет его бережно, словно ценный документ, на прощание улыбается и машет рукой.

Элинор запомнила эти беспорядочно спутанные волосы, забавные веснушки, большие очки и милые ямочки на щеках тогда еще мальчика, который махал ей с порога французского дома в декабре 2011-го года.

Она думает, что однажды они обязательно встретятся. Она назовет его дураком и влюбится во что бы то ни стало.

За несколько мгновений в голове Элинор пронеслись десятки картин, запахов, звуков и лиц, отдавши в сердце необычным чувством, смешанным с тоской и облегчением, словно она вспомнила какую-то болезненную, но очень важную частицу жизни после долгих лет амнезии.

Рука, держащая лист, дрогнула и ослабела; сама Элинор почувствовала упадок сил, разделившись на два мира. Она рисовала лицо Огастуса в голове, по памяти выверчивала каждый завиток его спутанных волос и мягкие милые точки на лице — веснушки, разбросанные по щекам и носу задорной стайкой; представляла оправу очков, за которыми скрывались его веселые детские глаза — она тщательно выводила портрет, сопоставляя его с лицом Августа, изменившимся так сильно, что девушка никогда бы не вспомнила о нем, не найдя эту судьбоносную записку.

— Как же так? — взгляд забегал по постаревшему парижскому листу и ни на секунду не отрывался от него.

Ее мысли и голос путались, и только шаги, приближавшие к двери, вернули Элинор в реальность. Она торопливо вложила лист в рамку и поставила ее на полку книжного шкафа. Боясь стать замеченной, девушка отскочила от него с бешеным стуком сердца и упала спиной на мягкую кровать.

Элинор настойчиво продолжала не принимать тот факт, что Огастус — это и есть Август. «Разве может такой милый мальчик стать… им?», — размышляла она, отрицательно мотая головой в ответ на собственный риторический вопрос.

В комнату проникнул теплый поток нового воздуха и осколок света коридорной лампы — это Август бесшумно открыл дверь и вошел, сначала не обратив внимания на девушку, которая пронизывала натяжной потолок серьёзным взглядом. Она неспешно привстала на локтях, осмотрела безучастным взглядом полуголого парня и молча всматривалась в его лицо, что оказалось не так просто в полуосвещенном помещении.

— Что ты забыла в моей комнате? — Август был рассержен, но получив равнодушное «уже не помню», его кольнула рассеяность, и она же на пару мгновений заставила приоткрыть рот. — Уходи.

Элинор очнулась то ли от анализа, то ли от воспоминаний, еще раз торопливо оглядела друга детства, а на нем, оказывается, было только полотенце, так ненадежно державшееся на бедрах!

— Ой-ой, — девушка спешно слезла с кровати, прикрыла глаза ладонью и проскользнула в уголок комнаты, как напуганная мышка. — А, постой!

Она вдруг вспомнила, что искала.

— Мне нужно одеяло. Точно, именно за ним я пришла.

— Черт, Элинор, ну серьезно, — он раздражённо потер лоб, — оно есть в твоей комнате.

— Нет! — девушка неловко кашлянула, прошла дальше к выходу, — то есть. да, но…

— Но?

— Оно слишком горячее… гхм, — Элинор прикусила язык, посмотрев на торс парня, — из-за него ночью будет слишком жарко… ну, одеяло, оно зимнее, понимаешь?

Август едва сдерживался, чтобы не засмеяться, Элинор — чтобы не покраснеть еще сильнее.

— Подойди и возьми.

Невидимое кольцо растерянности и стеснения сомкнулось на шеи девушки.

— К-кого? — подняв брови, уточнила она.

— Одеяло, Элинор, — Август сверкнул взглядом в сторону комода. — Там, на нижней полке.

Трудно было представить, как хотелось ей провалиться под землю от стыда, когда она, доставая это злосчастное летнее оделяло, чувствовала насмешливый взгляд и тень самоуверенной улыбки на своей спине. «Одна надежда — алкогольное утреннее забвение», — мысленно заключила девушка, тихо пробубнив «спасибо» на пороге.

«Итак», — подумала она, как только оказалась в кровати, тем самым хотела подвести черту всего, что случилось за весь день, но мысли никак не собирались в одну картину, словно пазлы от разных изображений. От всех этих «итогов» стало тошнить еще сильнее, и Элинор уже думала не о том, как переварить факт, что Август — это тот самый Огастус, а как переварить алкоголь, мучающий ее рассудок и тело. Она все-таки заснула, но ненадолго.

Раньше ей не было настолько плохо от спиртного, и она бы никогда не стала покидать уютную постель в страхе вырвать прямо на нее, однако в этот раз все было совсем наоборот. Ноги понесли девушки в ванную комнату и уложили прямо у туалета. Ее вырвало, но все, о чем тогда думала Элинор — это «хоть бы Август об этом не узнал!».

Напрасно, потому что девушка вела себя слишком громко для спящего человека — парень настороженно постучался в дверь ванной комнаты, и, прислонившись к ней, спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — произнесла та, изобразив здоровый голос. — Я просто…

Вместо полного ответа до парня донеслось лишь начало фразы и звук, явно доказывающий то, что девушке нездоровится.

Август торопливо вошел в ванную и обеспокоенно осмотрел гостью, обнимающуюся с белым унитазом.

— Почему не сказала, что тебя тошнит?! — голос звучал так недовольно и даже озлобленно, что Элинор, казалось, сжалась еще сильнее.

— Извини, я все уберу, сейчас…

Она встала, чтобы найти какое-нибудь моющее средство и показательно начать уборку, но парень крепко взял ее руку и посадил на место.

— Сядь.

Он посмотрел в уставшие, покрасневшие и даже немного опухшие глаза Элинор, свет которых исчез, как влага из высушенного изюма. Она прикрыла лицо ладонью — взгляд, подобно прожектору, резал сочувствием. Больше никогда в жизни Элинор не хотела испытывать его.

Август бережно коснулся ее запястья, и Элинор непонимающе опустила голову. Он стянул резинку и аккуратно собрал спутанные волосы блондинки в нетугой хвост, чтобы ни одна прядь не касалась лица.

Август ушел и вернулся со стаканом теплой воды и таблеткой.

— Пей.

Элинор взглянула на лекарство, как на кусочек золота, с позорной покорностью приняла ее.

Парень оставался с ней до самого рассвета. Он вздрагивал каждый раз, когда Элинор тяжело набирала воздух, лежа в кровати. Ему удалось уснуть, но кошмар коснулся его сна; пробудившись, он пристально всматривался в неспящую притихшую девушку: она лежала на боку, обращенная в сторону кресла, где сидел хозяин дома, изредка моргала, словно смахивая с ресниц сонливость. Они столкнулись прямыми взорами и с тех пор еще четверть часа спрашивали друг у друга то, что никогда бы не рискнули спросить вслух и так тешили себя мыслью о телепатической связи. Элинор немо кричала, что знает: Август — тот веснушчатый мальчишка! Только не произнесет это вслух, даже несмотря на то, что выиграет пари, потому что ей становилось не по себе от мысли, что он может оставить ее прямо сейчас.