В горячих объятиях Диего она улыбалась, сама не ведая, как пленительна, как дурманяще прекрасна ее улыбка. Майор, словно ослепленный, закрыл глаза. В груди – барабанный перестук: любовь, угрызения совести, радость… Но вновь взглянув на Терезу, в глазах ее он прочел боль.

– Что-то не так? – взволнованно прозвучал его голос.

– Отец! Его… его убили из-за тебя!..

Наступило особенно чудесное в Калифорнии сине-алое время. Лик солнца уже почти полностью скрылся за горизонтом, но лучи его, отражаясь от ланит облаков, еще озаряли землю каким-то необыкновенным рассеянным светом. Зелень превратилась в бронзу тончайшего литья. Всё замерло, смолкло. И казалось, сам воздух стал вязким, словно каучук, топящим всякие звуки. В такие минуты душа ощущает беспричинную светлую грусть и нежность, будто легкие персты ангела перебирают в груди сокровенные струны.

Однако на душе испанца скребли кошки. Тереза точно воды в рот набрала, занимаясь последними сборами, она обращала на него внимания не более, чем на дорожный сундук. Задумчиво наблюдая за ее ловкими движениями, за упавшей прядью на упрямый лоб, он ощущал, как в душе его разгоралась обида. Нет слов, он сочувствовал ее горю: потерять отца, и столь дико! Но обида перерастала в гнев: «При чем тут я?!»

– Тереза, – Диего взял ее за плечо. – Ей-Богу, довольно… Лучше давай используем наш шанс для сведения счетов чикано с гринго.

Он крепче сжал ее локоть, но на прекрасном лице не было ни тени эмоций. Вырвав руку, она направилась через всю комнату к стулу, на котором были сложены ее вещи.

– Тереза! – он не шутил. Кровь идальго подхлестнула его.

Она повернулась. Хлопковая рубаха потемнела под мышками и спереди, где ничем не стесненная грудь натягивала ткань. Впервые зеленые глаза казались серыми и смотрели как будто мимо него.

– Прошу, не трогай меня сейчас. – В глазах ее проступили слезы. – Уходи, я хочу побыть наедине с отцом.

– Как?.. – глаза дона округлились. – Разве…

– Прошу, не надо об этом, – голос ее дрожал. – Люди отца Игнасио… они нашли его и похоронили здесь… в Санта-Инез. – Она закрыла лицо руками и зарыдала. Сейчас ей одно хотелось сказать: «Прости, па, я вела себя с тобой как последняя дрянь».

– Терези, – майор кусал губы. – «Эх, Антонио, смешной человек, великий враль, трус, скотина и скряга… Вот и твоя смерть на мне… Печально: я почему-то думал, что ты умрешь от вина или скупости…» – Дорогая, – майор подошел к ней, обнял дрожащие плечи. – Ну, перестань… Слышишь, нельзя так, нельзя… Ему теперь уже никто не нужен… Всё в прошлом…

– Зато он нужен мне! – она зло вырвалась из его рук, отбежала к окну и тихо, но жестко сказала:

– Лучше не подходи. Ты меня знаешь…

Между ними студеной водой разлилось молчание. Диего сжал губы: «Ужели мы на разных берегах?»

Пауза далась ему нелегко.

Последний оранжевый луч солнца сломался о гребень гор, перестав стучаться в мутное стекло окна, когда он открыл дверь и сказал:

– Прости, видно, я привык думать лишь о себе. Suum cuique⁴⁹.

* * *

Брат Олива проводил дона Диего в трапезную, что вековала по соседству с канцелярией коррехидора Аракаи. Это была не жадная до места, но с низким, крепко закопченным потолком зала, разделенная надвое толстыми продольными балками. На стенах красовались картины грубой работы, выполненные в подражание знаменитому Мурильо⁵⁰. Стены играли цветами библейских сюжетов, кои сменяли один другой: младенец Иисус с хлебами для благонравного вида паломников; ангелы, спускающиеся с небес; пастор в черной широкополой шляпе, раздающий убогим похлебку…

Посреди залы за дюжим дубовым столом восседали монахи во главе с настоятелем, слева от них ковырялся в зубах сержант. Карминовые отблески камина наполняли причудливым дроглым светом пространство, делая его нереальным, похожим на театральную декорацию, а собравшихся – на средневековых панцирников.

Майор любезно поклонился, не ущемляя своего дворянского достоинства, и присоединился к столу. Немало оробевшие в присутствии столь высокого гостя хозяева натянуто улыбались, смиренно храня молчание.

Опрятная пожилая индианка, лоб которой венчала аккуратно зачесанная назад копна смоляных блестящих волос, подала первое блюдо из рубленого мяса.

Воздав хвалу Господу: «Benito sea tal pan…», мужчины приступили к трапезе; и, найдя, что она весьма недурна, воздели высокие пенные кружки за тех, кто в пути; за сим последовало сочное чавканье: запеченные в хрустящем тесте перепела, жареная баранина с тушеным луком; а позже, через сытую отрыжку, прозвучал тост за всех великомучеников. Диего вздохнул: на столе залоснились томленные в бараньем сале бобы; все выпили за Святую Инессу; после чего, вдогонку бобам, появился поджаренный молодой сыр на перченых с чесноком хлебцах…

Брякнулись нестройно кружки, и Винсенте, хлопнув себя по животу, квакнул: «Ваш-ше здоровье!»

Лед скованности треснул и растаял под натиском винных паров. Словоохотливый белозубый андалузец вскоре завоевал всеобщую симпатию и расположение, пооткровенничав о своем путешествии через континент… При этом майор весьма изящно направлял застольную беседу в нужное ему русло, касающееся отношений с северным соседом.

– Полный прошлый год русские промышленники плавали вдоль всего побережья, – раскрывался отец Игнасио, помешивая ложкой чай из лимонных листьев.

– Это уж точно: до самой Санта-Барбары докатились! Ну? И на что же это похоже? – рявкнул с угла сержант.

Настоятель вполоборота повернул сухое лицо. Оно было непроницаемо:

– А что же здесь плохого, сеньор Аракая? Право, только теперь, через торговлю с русскими мы и имеем возможность поправить наши захиревшие запасы инструментов, платья, пороха, наконец.

– И добавьте, – в речи старого жителя пограничья брата Оливы звучали горячие нотки, – выгодно сбыть наши злаки, шкуры и овощи. Христос щедрой десницей рассыпал по сим местам свои благодати. Но что толку?

Известно ли вам, уважаемый сеньор де Уэльва, что здесь, в Калифорнии, ежегодно сгнивает на корню свыше ста тысяч кинталов чистого, как золото, зерна? А домашний скот, расплодившийся без счету, дичает, скитаясь в лесах, не ведая хозяйской руки. И всё это в то время, как армия короля нуждается в провианте, а на Аляске христиане пухнут с голоду! Русским приходится везти туда хлеб сухим путем через всю великую Сибирь, а это без малого тысяча лиг, да еще океан!.. Стыдно сказать, ведь мы до сих пор вручную перетираем зерно! – Седой монах горько покачал головой и, тяжело опершись на засаленный край стола, воскликнул:

– Но русские-то!.. Построили мельницу на Славянке! Ближайшие миссии беды не ведали! Муки, что песка на отмели было… Так нашлись дьяволы – анафема на их головы! – сожгли мельницу. Э-эх… нам бы плуги сюда, Мать Мария, ведь корягами пашем…

Все это время коррехидор, с трудом сдерживая свое нетерпение, накручивал на свою медвежью ладонь витки длиннющего куатро. Последние слова брата Оливы вконец лишили его душевного покоя, он грозно поднялся и, выкатив глаза, ехидно изрек:

– Что это вы, брат Олива, мне все кукурузой в рыло-то тычете? Да еще и при госте из Мадрида? Я, лопни моя селезенка, католик! Солдат короля! И лучше я буду с голым задом бегать, как последний индеец, чем пущу чужаков на священную землю Испании! Не слушайте его, ваша светлость. Всё это бредни – не более, чем звон на ветру! Моя кавалерия и моя гвардия – лучшее лекарство в этих местах!

Коррехидор, набычившись, замолчал, напустив на себя вид оскорбленного достоинства.

– Подозрительно всё это, святые отцы, – протянул он минутой позже. – То-то я стал примечать, что в последнее времечко у вас объявилась престранная любовь к русским бородачам.

Монахи лишь пожевали губами, оставив вызов, брошенный хмельным сержантом, без всякого внимания.