Капитан прошел мимо индейских лачуг. С угла пахнуло тухлятиной. Забытые корзины для отбросов с настежь распахнутыми крышками-пастями, звенящими мухами, кучкой нищих-попрошаек терлись у старых ворот корраля.

Нагретая на солнцепеке голова нещадно трещала. Луис рванул ворот. Пустое. Утер косынкой пот. Закурил…

Добрая кружка вина сказалась благоприятно. Мысли стали более причесанными, стесненная грудь вздохнула вольготней. Взбив подушку, он упал на кровать и попытался уснуть, но случившееся гнало сон… Духота, запертая в стенах дома, буквально высасывала из легких воздух. Он решил было открыть окно, но передумал: «На кой черт мне тут окаянное солнце?»

Луису было немногим за двадцать, но гибель Терезы состарила его, по крайней мере, лет на десять. Под кофейно-карими глазами залегли красные пятна, а по обе стороны его носа наметились трещины морщин. Достав очередную сигару, он прикурил и, держа ее между желтых от никотина пальцев, засмотрелся на горячий кончик.

«Господи, Тереза…» – сердце в который раз болезненно ёкнуло, как от удара.

Луис затянулся еще и поперхнулся. Глаза повлажнели, но слезы пахли не табаком, а болью. Плечи капитана сотрясала дрожь, его душили рыдания. Отчаяние налило кровью лицо; мозг воспалился от пылающих мыслей. Он лихорадочно искал хоть какую-нибудь малость, коей было возможно прикрыться, отгородиться, втиснуть между собой и смертью любимой.

– Это я!.. Я!!! Дрянь!!! Я надругался над ее душой. Я не сумел уберечь! Это я подтолкнул ее связаться с андалузцем! – Капитан со свистом втянул воздух, точно в приступе удушья, а затем прохрипел:

– Я их убийца.

И хотя по щекам катились слезы, Луис смеялся. Смех становился все жестче, грубее, покуда не стал похож на цепной лай.

– Идиот! Пропил, прострелял свое счастье, кретин.

Он жадно припал к голубому стеклу бутылки, а когда оторвался, то вложил в интонацию всё презрение, воображая перед собой младшего брата:

– Ну что, амиго, – срывай эполеты и жри свою саблю! Мы проиграли оба, Сальварес, по-братски – дружно и глупо… Угу… – капитан с подчеркнутой учтивостью прикоснулся пальцами к виску, точно отдавал честь.

Смех оборвался, на пороге стоял Фарфан. Его пальцы ласкали четки падре Игнасио.

– Ну? – Луис с еще не просохшими очами пару раз громыхнул кашлем.

– Умирая, падре Игнасио просил передать вам вот это, сеньор, – брат Фарфан уважительно извлек из просторного рукава рясы потрепанный пакет.

– Что это? – взгляд капитана стал острым, как шило.

– Сие было обнаружено у майора в подкладе камзола.

– Ах, так этот пошляк из Кадисса еще писал и амурные записки?! – саркастически протянул Луис, сдабривая свою колкость блеском белых зубов. – Уж, надеюсь, не мне, брат Фарфан, да?

– Не вам, сеньор, – монах держался бесстрастно и очень прямо, напоминая своим спокойствием сфинкса.

– Прошу вас, – он протянул пакет и тихо добавил: – настоятель сказал, вы знаете, что с ним делать.

Доминиканец ушел, но Луису было не до того.

Внимание приковал выцветший пакет, который был крепко смят и пестрел разводами пятен не то крови, не то вина.

Он собирался уже вскрыть его, когда кривая ухмылка на губах сломалась.

На красном сургуче рельефно поблескивал оттиск королевской печати.

– Madre de Dios! – Капитан почувствовал, как воротник сорочки приклеился к шее. Гербовый пакет с грифом «секретно» был адресован его отцу.

– Бог мой! – слова капитана прозвучали столь же глухо, как первые горсти земли, брошенные на могилу. Так вот куда и зачем стремился упрямый майор!

Он тяжело сглотнул: «Ай, Луис!» Ему стало стыдно, но лишь на миг. В следующий момент глаза его превратились в сверкающие яростью бойницы.

«Герцог Кальеха Мария дель Рэй! Старинный друг моего отца! Вице-король Новой Испании!»

Луис зарычал от бешенства, осознавая всю чудовищность обмана. Дьявол! Его подставили, предали… Он был лишь карающим мечом в руках злобного старика. Ведь он, дон Луис де Аргуэлло, ничего, ровным счетом ничего не знал о миссии мадридского гонца!

– Ну что ж!… – он нервно хрустнул пальцами. Улыбка вновь обрела свою силу. – Это, один черт, лучше, чем в неведении за убийство королевского курьера пойти на гарроту.

* * *

Ветер вендетты раздувал ноздри Луиса; кутал в кокон скорости летучий эскадрон, стонал в предрассветных су-мерках. Капитан резко стригнул ногами, не раз, не два… пронзающее жало испанской звезды злее вспороло гнедую шкуру. Конь высоко заржал и ягуаром перелетел вместе со всадником через трухлявую колоду. Луис спорым движением узды направил галоп жеребца на середину тропы и улыбнулся:

«Что ж, дерьмо, тебе удалось нащупать эту парочку раньше… Значит, нынче настало мое время взять тебя за кадык. Учти, я никому не позволю делать то, что смогу сам. Теперь ты играешь со мной, Vacero! Ставки те же – жизнь!»

Хэй! Хэй! Четыре сотни копыт с громовым грохотом уносились на юг, разрушая вставшую впереди стену тишины, оставляя позади воздушный шлейф пыли и трепещущих обитателей округи.

За поворотом остались гороховые поля – след Черных Ангелов стрелой уходил на юг; он был свеж, как сорванный с ветки плод.

Рассвет раскрасил покровы земли топленым золотом и червонными ручьями лучей, когда впереди показалась могучая спина равнины. У ее порога они вытряхнулись из седел, разминая одеревеневшие ноги, давая перевести дух лошадям.

Слева от них пьяным бродягой шеперился одинокий кактус, колючая грудь которого, будто оспой, была изгрызана дырами пуль. Измочаленные края отметин успели схватиться ржавчиной солнца.

Дель Оро первым спорхнул с седла и теперь по-звериному принюхивался к рыхлым выбоинам уходящего следа: кусая губы и осторожно пощелкивая ногтем по вмятой земле. Что-что, а сию «Библию» он выучил назубок. Читал следы, как по-писаному: «нитка» лисы, «четверки» койотов и волков, «пушистое блюдце» пумы иль хитрый зигзаг краснокожих, – для него было все едино. Всё пахло: то жарким, то монетой, то скальпом.

– Их след?! – пунцовая крага легла на плечо полукровки. Тот, щуря по-рысьи глаза, кивнул головой.

– Их семнадцать, дон…

– А ты не крутишь мне голову? – вопрос капитана в горячем воздухе был что кусок льда. – Ты же сам уверял меня, что их двадцать! У тебя с памятью всё в порядке?

Губы дель Оро обнажили руины зубов:

– Память – это лучшее, что у меня есть, дон. Я никогда не забываю обиды…

– Ну, ладно, хватит. Почему семнадцать?

– Потому, что три лошади без седоков.

– Как думаешь, Сыч, нагоним?

– След неостывший, да и воняет за лигу… Если не будем раскладывать яйца на седлах – нагоним!

Луис повернулся к Симону Бернардино, но одноухий ротмистр уже поднимал драгун.

– Ийя-хо! Хэй! Хэй!

Кони забарабанили по рассохшейся шкуре земли. И ко-гда шляпа пыли опустилась на колючую плешь кактуса, от эскадрона Луиса остались на земле лишь измолоченные в пену кусты чапарраля.

* * *

Липкий, беспросветно жаркий день открылся как дверь печи перед сеньором де Аргуэлло, когда его эскадрон оставлял Санта-Инез. Весь день и пришедшую на смену ночь они хлестали коней в слепой надежде нагнать убийцу, останавливаясь лишь для того, чтобы спешно покормить скакунов да выкурить трубки.

Вторые сумасшедшие сутки молотком простучали в висках, когда первые пять лошадей из отряда рухнули одна за одной, не выдержав дикого темпа. К обеду третьего дня пали еще шесть, а к вечеру… по заросшему щетиной лицу капитана скатилась горошиной отчаяния слеза. След оставался все таким же маняще-пахучим и свежим, но черт возьми!.. Все как один понимали, что еще два-три часа скачки, и обратно они пойдут пешком.

– Я же говорил вам, герцог: черная межа да не проляжет на пути Божьего промысла. – На бледном лице Монтуа прочертилась узкая улыбка. – Мы победили! Мятежники раздавлены стальным каблуком верной гвардии. Что? Большие потери? Не берите в голову – на всё воля Божья. Хорошее время с небес не падает. Его куем на земле мы, сильные мира сего. Я предлагаю выпить за бесценность нашего успеха и навсегда расстаться с Его Величеством Случаем. – Монтуа поднял массивный кубок. Однако унизанные перстнями пальцы вице-короля остались на месте.