Теперь, зная о болезни Веры, я начинаю понимать поведение ее сына: он боится! Я сам пережил подобное. Петя боится потерять маму: он же останется один, никому не нужный — отец уже отвернулся от него и братьев; боится стать главным в семье — он сам еще ребенок. И этому ребенку нужна мама с ее любовью и теплотой. Петя, не смотря на подростковый возраст, с детской наивностью считает, что сможет найти деньги маме на лечение.

Я тоже так считал... мечтал, что моя мама справится... надо только купить ей нужные таблетки... но все было намного сложнее...

Успокаивая Веру, что не просто найду Петю, а поговорю с ним, я уже тогда знал, что скажу ему. Нет ничего убедительнее правды — голой, без прикрас, с острыми бритвами боли. Но только она способна помочь людям прийти к взаимопониманию. Моя правда — это мое прошлое, которое я так хочу забыть.

Мои догадки подтверждаются — после часового поиска я нахожу Петю на чердаке аварийного дома. Он сидит в углу так, что только после того, как мои глаза привыкают к темноте, я его замечаю.

— Уходите! — рычит Петька озлобленным зверьком.

— Я-то уйду, — говорю спокойно, — но ты уверен, что не хочешь пойти со мной?

— Нет!

— А о маме подумал?

— А зачем я ей! — фыркает он. — У нее теперь Вы есть! Мы ей больше не нужны.

— Хорошо подумал, Петр? — я по-прежнему спокоен.

— Да!

Я подхожу к небольшому запылившемуся от времени окну. Из него почти ничего не видно по причине маленьких размеров и грязи, но можно разглядеть очертания серых зданий и города. Осевшая на стекле пыль сгладила резкие черты, оставив смутную картину окружающего мира. Жаль, что время не сделало то же самое с моей памятью — хотел бы я, чтобы прошлое потеряло краски в моей голове, но воспоминания чисты и живы до сих пор...

— Знаешь, — говорю я, не отворачиваясь от окна, — я тоже часто убегал из дома, но в то время я был младше тебя.

— А зачем Вам убегать? У Вас же все есть в Америке! — продолжает злиться мальчик.

— Это сейчас есть... Тебе не интересно, почему я так хорошо говорю по-русски? — спрашиваю я и продолжаю, не дожидаясь ответа. — Я не всегда жил в Америке... Когда-то меня звали Валентин Лавин, и жил я недалеко от вашего двора...

— Ты любишь сказки, Петь? А я люблю. Может, потому что мне не рассказывали их в детстве?

Только пойдя в школу, я узнал, кто такой Колобок, из-за чего поругались Лиса с Зайцем, кто такие богатыри... Скажешь — не может быть? Может! Поверь мне, даже в наше время такое бывает. Представление детей о плохом и хорошем, о добре и зле формируется именно на сказках — не зря человечество придумывало их столетиями. Сказки — это добро и тепло, это любящая мама, которая, прижав тебя к себе, читает о приключениях героев; это отец, который, коверкая слова, рассказывает о Золушке...

У меня была очень красивая мама, высокая, с ярко-зелеными глазами и густыми черными волосами. Мама обладала таким мягким и нежным голосом, что мне казалось — я кутаюсь в него, как в самое теплое одеяло на свете. Это все, что я помню о ней... Нет, есть еще воспоминания, но их я стараюсь прогнать из памяти навсегда, потому что хочу, чтобы мама осталась для меня именно такой — красивой, а не исхудалой, с бледной кожей, с синяками под глазами... с исколотыми венами.

Моя мать пристрастилась к наркотикам быстро, сразу после моего рождения. Ее хватило на четыре года, потом она просто умерла от какой-то гадости, которую вколола себе...

Я до сих пор задаю себе вопрос — почему она сделала именно такой выбор в жизни, почему не пошла другим путем? Она же могла просто уйти от моего отца, и все было бы иначе.

Это проклятая частица «бы»... Проклятый отец...

Если можно ненавидеть что-то или кого-то всем сердцем, то я ненавижу — я бы поднял его сейчас из могилы и закопал бы вновь, но сначала применил к нему самые изощренные пытки на свете... Видишь, Петь, и я не без греха.

Мой отец был конченым уголовником. К моменту знакомства с мамой у родителя был приличный срок за плечами. Сидел он по одной и той же статье — «Кража». Проще говоря, мой отец был вором. Его внутренняя развращенность прикрывалась красивой внешностью. Вот на эту красоту и купилась моя мать. Грустная сказка о злом роке, тяжелой жизни, рассказанная отцом, какие-то банальные ухаживая очаровали глупую доверчивую девчонку. И мама вышла за него замуж...

Я не знаю, как они жили до моего рождения, но помню, как после...

Когда мне исполнилось где-то полгода (мать не кормила меня к тому времени — у нее не было молока), отец впервые принес домой какую-то дурь. Он к этой гадости еще на зоне пристрастился, а теперь решил и жену приучить... Спросишь, откуда я это знаю? Соседка рассказала. Тетя Лена жила этажом ниже, у них с мужем было своих двое, но она часто меня подкармливала, а иногда и ночевать пускала. Вот она и рассказала мне о моем «раннем» детстве. Этой чужой женщине было жаль меня. Представляешь — у другого человека для меня нашлось больше любви, чем у родной матери! Но знаешь, как бы не презирали, не ненавидели, но мы все равно тянемся к тем, кто являются нашими родителями... И я тянулся к своей маме — я же ребенком был, маленьким пацаном, которому просто тепла хотелось. Мне не нужны были игрушки и сладости, мне хотелось одного — чтобы мама выгнала это плохого папу и взяла меня за руку, а потом пошла со мной гулять... Она это делала, иногда, но с каждым годом все больше теряла себя ... Не мне ее судить, Господь Бог сам вершит свой суд... Когда мне было три, маму забрали на лечение. Она вернулась, спустя полгода... лежала и тихо стонала... Ее не вылечили — организм уже был полностью разрушен всякой дрянью, которую она себе колола. Проще говоря, маму отправили домой умирать, чтобы не портила статистику больнице. Отец даже пальцем не пошевелил, для него главным было — пожрать, поспать, выпить и уколоться... Я тогда уже знал, что людей лечат от такой зависимости, нужно только найти маме лекарство... Но что может маленький ребенок?

Я пошел в больницу, хотел найти доброго врача, который спасет мою маму... Отец забрал меня оттуда вечером — санитарка, которая знала моих родителей, позвонила домой. В тот вечер он меня избил, больно... Я кричал и звал маму, но она не пришла, потому что уже лежала мертвая, а мой пьяный папашка даже не знал этого.

Знаешь, а я не помню, как хоронили маму... совсем... Может, моя память все же позволила мне хоть что-то забыть? Зато помню, как началась моя жизнь «с отцом», потому что родитель сразу решил сделать из меня мужика, по своему образу и подобию! Тварь! Жаль, что его не убили сразу после смерти мамы или раньше — я бы лучше в детдоме жил, чем с ним.

Знаешь, какая разница между зверем и человеком? Зверь рождается таким от природы — это его сущность, заложенная Создателем, а вот человек зверем становится сам. И я таким зверем стал, но не матерым — куда мне! Маленьким, озлобленным волчонком стал жить. За годы так привыкаешь к звериной шкуре, что избавиться от нее очень сложно. А я не просто к ней привык, я в нее врос. Она стала моей броней, защитой от всех ужасов мира.

Отец каждый день кулаками вдалбливал в меня «великое» правило жизни: или ты, или тебя. Так я и жил, потому что не знал другой веры, мне никто не говорил, что существует другая правда.

В первый класс я пошел в вещах, которые мне отдала тетя Лена от своего старшего сына. Первое время надо мной смеялись, но, получив несколько синяков и оплеух, отстали. Учителя пытались со мной говорить, но я всегда молчал. Они пожимали плечами, а за моей спиной жалели.

Спросишь, куда смотрели органы опеки? Ха! Тут все было предельно просто. За неблагополучными семьями в нашем районе присматривала потрепанная жизнью женщина. Почему потрепанная? А вид она такой имела: сорок лет, ни мужа, ни детей, только багаж неразделенной любви и лишнего веса за плечами, и должность хорошая. Вот эта разукрашенная дама и стала моей новой «мамой».