Двадцать четвертое декабря.

Год назад, ровно двенадцать месяцев назад, в этот же самый день, я потерял одновременно и отца, и мать. Они должны были прилететь к нам с Эшли в гости из Огайо на пару дней и встретить вместе с нами Рождество. Несмотря на плохую, но все же, в отличие от сегодняшнего метеоапокалипсиса, летную погоду, они отправились к нам самолетом.

Полет из Огайо в Чикаго занял бы чуть меньше полутора часов, однако они так и не прилетели… Не прилетел никто из тех ста шестидесяти четырех пассажиров и еще восьми членов экипажа, оказавшихся на борту того самого злополучного Боинга, упавшего где-то на границе наших штатов.

Я до сих пор помню, как в аэропорту сообщили тревожную новость о том, что самолет, следующий рейсом из Колумбуса, пропал с радаров.

Около получаса мы были в полной неизвестности. В терминале аэропорта Чикаго Мидуэй началась паника: взволнованные от ужаса и страшных догадок встречающие носились туда-сюда, не понимая, чего же хотели в итоге добиться своими бесполезными метаниями из стороны в сторону. Будто бы это помогло самолету волшебным образом вновь дать о себе знать.

Многие пытались дозвониться до своих родных и близких, но у всех, как по команде, голос из трубки заявлял, что «вызываемый абонент недоступен или находится вне зоны действия сети». Люди молились и, не отрывая глаз от табло, не переставали надеяться на лучшее. Каждый верил, что вот-вот появится долгожданная новость о том, что ожидаемый самолет успешно сел на посадочную полосу или хотя бы появился на авиарадарах. Так и должно было произойти, но все не происходило – с каждой минутой надежда угасала, уступая место страху и отчаянию. Она почти потухла, но все же где-то глубоко в сердцах теплилась надежда на то, что все в итоге закончится хорошо. Человеку свойственно всегда надеяться, что любая неурядица разрешится. Мы настроены на то, чтобы верить в лучшее, и отказываемся смотреть правде в глаза. Особенно, если она способна причинить нам нестерпимую боль и нанести непоправимые травмы.

Все это время, которое показалось мне вечностью, Эшли стояла рядом, крепко обнимала меня за плечи и с нежностью и уверенностью в голосе шептала на ушко успокаивающие слова, обещая, что все это какой-то бред, техническая неполадка у диспетчеров и что все точно обойдется. Я утопал в ее нежных объятьях и на какую-то долю секунды действительно поверил в то, что ничего плохого случиться не может. Не с нами. Не в Рождество.

Когда же спустя сорок минут мучительного томления диспетчеры наконец сообщили дурную весть – самолет разбился и, вероятно, не выжил никто, – у меня внутри все буквально оборвалось. Я не верил, что это случилось, что в один момент люди могли быть живы – смеяться, улыбаться, что-то усердно планировать, – а через часы или даже минуты могли стать всего лишь бездыханными трупами на обочине чужой жизни. Смерть – это страшно. И она непредсказуема. Я этого тогда не понимал, я был другим: наивным и верящим в мечты – думал, что все в нашей жизни поддается планированию. Эшли все это время была рядом, поддерживала меня так же, как и всегда, когда я нуждался в ком-то, кто бы мог заглушить зарождающийся внутри гнев – ярость, прожигавшую насквозь, выжигавшую душу и доводившую до крайнего изнеможения. Кто бы мог подумать, что у сердца тоже может быть жажда? Только в моем случае оно вожделело к крови, требовало найти виновника и провести самосуд. Это была моя семья, моя битва – я желал материализовать причину случившегося, потому что не верил, что такова судьба, не верил, что все произошедшие было предписано кем-то свыше. Каждая гребаная клетка души желала пойти в бой и поразить любого, кто бы встал на моем пути. Я хотел найти правду, только вот она была очень призрачной и недостижимой – я лишь недавно сумел с этим смириться. Теперь я понимал, что такова жизнь: никто не вечен, смерть – это норма жизни, ее естественное окончание, как и рождение – начало. Терять нормально… Но вот слишком трудно, когда в итоге вся твоя распланированная жизнь летит к чертям по всем фронтам.

Семья… Семья, которой больше нет. Никого нет. Ни той семьи, что была, ни той, что могла бы быть создана. Прежде казалось, что вся моя жизнь распланирована на десятилетия вперед: ипотека, работа, жена, дети – никто и подумать не мог, что наши с Эшли жизни когда-либо разойдутся в разные стороны.

И вот это случилось… Но самое ужасное состояло в том, что именно сегодня за ужином – я так и не отменил бронь во французском ресторане – я хотел сделать ей предложение выйти за меня, собирался сделать тот самый важный шаг к созданию семьи собственной. Этот день должен был стать знаковым: должен был ознаменовать собой конец старого и начало чего-то нового, чего-то прекрасного – новой вехи в наших непростых судьбах. Золотое кольцо с бриллиантом, которое я планировал надеть на ее палец, до сих пор лежало в бардачке моей черной «Тойоты».

События последнего года дали мне ясное понимание того, что близкого человека – неважно, умрет ли он или просто уйдет, – потерять куда легче, чем нам кажется, и произойти это может в любую секунду. Тогда, когда, поверьте, вы ожидаете этого меньше всего. Вас предадут, люди или боги, но так происходит всегда. Именно так всегда и случается – нет ничего по-настоящему надежного: души хрупки, а жизни временны.

Оторвавшись от своих мыслей, выглянув в окно, сквозь снежную завесу я попытался разглядеть, откуда же с нарастающей силой доносился громкий пугающий гул сирен приближающихся машин. Квартал накрыло оглушительным криком полицейского, усиленным с помощью громкоговорителя. Тот требовал кого-то остановиться, но, судя по всему, его требования оставались незамеченными.

Преступник, ловко скрываясь от полиции и то и дело виляя из стороны в сторону по обледеневшей дороге, мчался на полной скорости. Из открытых окон преследуемого «Ягуара» доносились заливистый смех и громкая музыка. А в следующий миг в нескольких метрах от меня раздался адский рев тормозов, после чего летевшая прямо на меня машина с резким ударом врезалась в мою со стороны водительского сиденья.

***

Зажмурившись от острой боли, в следующую секунду я открыл глаза, но вместо перевернутой груды автомобилей увидел перед собой хаотично мечущуюся по огромному помещению толпу народа; у многих в руках были таблички, а по правую сторону от меня двигалась багажная лента. Подбегая, люди бодро хватали свои чемоданы и, спеша, уносились прочь. Я уже, определенно, был не в своей машине, а помещение, где я находился, напомнило мне здание аэропорта «Чикаго Мидуэй».

Воспоминания о прошлом тут же ворвались в мою голову нескончаемыми кадрами отвратительного диафильма – меня едва не затошнило: весь прошедший год я старательно избегал этих стен, пользуясь исключительно услугами «Международного аэропорта О’Хара»: пытался избегать всего, что хоть как-то напоминало о произошедшем, – ровно до тех пор, пока не научусь осознанно подменять негативные эмоции чем-то хорошим. Пока что мой психолог советовал держаться от аэропорта «Чикаго Мидуэй» как можно дальше: это помогало не провоцировать новые приступы беспричинной агрессии.

И вот я здесь. Стою и не понимаю, какого же черта я здесь делаю. Неужели у меня снова начались провалы в памяти? Такое прежде уже случалось, но я пытался не обращать на это внимания – врачи списывали все странности на побочные действия целого списка препаратов, которые я ежедневно проглатываю горстями. В этот же раз все, похоже, было куда серьезнее – зря я во всей этой суматохе не приобрел выписанные пару недель назад таблетки; старые уже закончились, а новые принимать я еще не начал. Вот и последствия. Только я никак не понимал, какого же черта ноги притащили меня в аэропорт… И тут поток мыслей в голове неожиданно остановился, сконцентрировавшись на одной-единственной, сумасшедшей и похожей на фантастику, той, что вдруг захватила собой весь мой разум, одновременно вызвав внутри безмолвное ликование и неуправляемый гнев. Я решил подменить, как учил меня мой психолог, негативные мысли на позитивные и сконцентрировался на том, что чувствовал.