И тут Гектор увидел, вернее, осознал, самое невероятное и, пожалуй, самое страшное: правой передней лапой чудовище держало длинный древесный ствол, что-то вроде гигантской дубины, сплошь обвитой травой и сухими колючками. «Ящерица с дубиной?! Но этого не может быть! — пронеслась в голове героя смятенная мысль. — Или это демон из глубин Тартара?»

Боковым зрением троянец видел, что оказать противостояние ящеру готовятся только он и Пентесилея. Рядом с ними оставались лишь Анхафф и Харемхеб, но они стояли в полном оцепенении, и только воинская выучка не давала им побросать оружие и побежать. Гектор приказал бы отступить, но отлично видел, что они будут настигнуты, даже не добежав до ворот.

Тварь сделала ещё прыжок, и троянец медленно двинулся ей навстречу, ища глазами наиболее уязвимое место в бронированной туше и одновременно поднимая своё копьё к плечу. Он понимал, что можно бросать только с очень близкого расстояния, тогда есть хотя бы какая-то надежда пробить панцирь чудовища, и что бросок будет лишь один — даже будь у него под рукой второе копьё, он уже не успеет его метнуть.

— Беги, великий, беги! — услыхал царь задыхающийся голос Харемхеба. — Ты погибнешь, беги!

— Однажды я уже бежал на поле боя, — негромко проговорил Гектор, старательно прицеливаясь. — И если побегу во второй раз, лучше мне умереть! К тому же я бежал от величайшего воина Ойкумены, а уж бежать от какой-то лягушки!..

Правая лапа твари дёрнулась кверху, поднимая древесный ствол, и тотчас раздался предостерегающий крик Пентесилеи:

— Гектор, берегись! Это не дубина, это копьё — я вижу, как в траве сверкает наконечник!

Герой замахнулся, не до конца поверив: «Копьё у этой ящерицы?! Бред!» — но осознав опасность и стремясь предупредить её.

Тварь вдруг резко выпрямилась, точно получив сокрушительный удар. Всё её мощное тело как-то странно содрогнулось, зубастая пасть раскрылась шире. И вдруг ящер завопил звонким пронзительным голоском:

— Царица! Это же царица Пентесилея! Это же она!

Но крик прозвучал уже в то мгновение, когда рука Гектора выпрямилась, стремительно и точно посылая копьё в цель.

Ахилл мог ясно вспомнить только самое начало схватки.

Он помнил, как сидел на берегу, пытаясь перевести дыхание и преодолеть судороги в руках и в ногах. Ещё немного — и из-за этих судорог он утонул бы. Ему пришлось провести в воде несколько часов: яростный прибой не давал выйти на сушу, постоянно оттаскивая назад, и он чувствовал, что теряет последние силы. Волны сорвали повязку с его головы, рана надо лбом кровоточила, его мутило от боли и слабости. Но он боролся — перед ним всё время были расширенные глаза Пентесилеи, полные страха... Он впервые видел страх в её глазах, страх и мольбу — она молила его не умирать! Это был последний её взгляд там, на корабле, в то мгновение, когда их вновь ударило о камни, и чёрная пропасть поглотила вс`. Прибой немного ослабел, и герой сумел, нырнув под очередную волну, вместе с нею выброситься на берег. Почти теряя сознание, он встал, прошёл немного, ухода от опасной кромки набегающей воды и пены, потом сел, дрожа от холода и от боли. Болела теперь не только рана на голове: много раз пытаясь выплыть, он разбил себе о прибрежные камни колени и локти и, кажется, сломал пару рёбер.

— Ничего! — шептал он, кусая губы. — Ничего! Всё хорошо... Только бы остались живы они — Пентесилея, Гектор, Авлона, мой маленький сын! Я знаю, что у меня будет сын!

Кругам никого не было. Над пустынным берегом разливался рассвет, где-то тонко, противно завывали шакалы, допевая свою ночную песню. Ахилл смутно видел невдалеке очертания высокой крепостной стены и подумал, что нужно найти силы добраться до неё и попросить помощи. Суда по тому, как изменили их морской путь шторма, суда по звёздам, их могло прибить только к берегам Египта. Он знал, вернее, ещё смутно помнил язык египтян, а значит, мог с ними объясниться. Правда, знал он и о том, что отношения Египта и Троады никогда не были дружескими, хотя явно они и не враждовали. Кто знает, как примут здесь троянца, да ещё брата троянского царя? Но выхода не было — что мог он один, на этом чужом берегу, раненый и безоружный?

Сквозь шум в ушах он услышал голоса и вдруг увидел, что к нему бежит, по крайней мере, человек двадцать с поднятыми копьями. От первого броска он уклонился почти непроизвольно, лишь смутно осознав, что на него напали. Копьё вонзилось в песок рядом с ним, и тотчас второе оцарапало плечо. Тогда сработала многолетняя реакция воина и он вскочил на ноги. Вместе с изумлением (отчего они напали?) разум волной захлестнуло бешенство — ах, вот вы как! Двадцать вооружённых на одного раненого!

Герой налетел на них раньше, чем третий воин успел метнуть копьё, и пятеро или шестеро разлетелись в стороны, вопя от боли, сметённые его кулаками. Но вначале он бил не насмерть — он ещё пытался подавить свой гнев и охладить их безумие.

— Я же не трогал вас! — крикнул Ахилл, вырывая копья ещё у двоих и одним движением ломая их. — Я не нападал!

Он не был уверен, что правильно произносит египетские слова, но его, вероятно, поняли.

— Собака! — завопил один из воинов. — Проклятый мятежник! Ишь, как запел! И ты думаешь, мы тебя отпустим живым! Сюда, сюда, на помощь!

Уже потом Ахилл догадался, что его приняли за кого-то другого, и его неправильный египетский выговор только укрепил нападающих в их уверенности. На подмогу им бежали ещё несколько десятков человек, и тогда герой понял, что придётся драться всерьёз. У него было мало надежды: голова всё сильнее кружилась, кровь заливала глаза. Но выбора тоже не было.

Он уложил мёртвыми человек сорок египтян, когда послышался крик:

— Это же не Мартаху! Тот бы такого не смог! Да у него и рожа другая — я же видел проклятого ливийского бунтаря! Эй, люди, постарайтесь его взять живым, или никто нам не поверит, что он один стольких убил! Пускай номарх хотя бы получит такую добычу, которая его умилостивит!

Первую наброшенную на него сеть Ахилл разорвал нечеловеческим усилием, срывая кожу с плеч и мускулов, задыхаясь, ибо одна из петель захлестнула ему горло. Прочно сплетённая из конского волоса сеть лопнула и упала к его ногам, а окружившие его враги взвыли от изумления и страха. Но кто-то тотчас метнул вторую сеть и, пока герой выпрямлялся, всем торсом налегая на впившиеся в кожу петли, сзади на голову ему обрушился страшный жестокий удар. Он вскрикнул, впервые за всё время боя, не от боли, но от ярости и, развернувшись, уложил на месте здоровенного египтянина, ударившего его дубиной. И тут же его настиг второй удар, третий. Сеть всё больше мешала двигаться, а боль поглотила сознание и свет, он уже ничего не видел. Последний удар пришёлся спереди, как раз по ране, и тогда герой упал, зарывшись окровавленной головой в песок.

Он очнулся, видимо, спустя несколько часов. Очнулся и понял, что лежит на спине, и лежать мучительно неудобно, потому что руки заломлены назад и от локтей до ладоней скручены толстыми жёсткими ремнями. Эти же ремни пересекали грудь, ими же были спутаны ноги от колен до щиколоток. Ремни были стянуты очень туго и успели сильно врезаться в тело, причиняя жестокую боль, не менее страшную, чем та, что по-прежнему наливала голову, затуманивая сознание. Мучительно ныли сломанные рёбра с левой стороны, тем более что один из ремней перетянул тело как раз в месте перелома.

Ахилл никогда в жизни не представлял себя в плену и тут же подумал, что ещё совсем недавно просто сошёл бы с ума от такой мысли. Но теперь он лишь усмехнулся про себя: «Ну вот тебе за твою самоуверенность, величайший воин Ойкумены! Полюбуйся на свою непобедимость...»

Стараясь не замечать боли, он сначала немного, потом что сеть силы напряг руки, пытаясь разорвать или хотя бы ослабить ремни. Бесполезно! Напуганные невероятной мощью Ахилла, египтяне скрутили его толстыми ремнями из кожи бегемота и намотали их столько, что не порвал бы и сам бегемот! Тогда торой перевёл дыхание, насколько это было возможно в его путах, и попытался осмотреться.