— Но они его не убили! — она читала уже в такой путанице следов, где и мне было не разобраться. — Он продолжал сопротивляться, уже лёжа и тогда, когда его подняли и понесли. Я вижу кровь, что текла из его раны, может быть, его и ещё ранили. На этом месте он лежал долго — вот след от его головы, и снова кровь. Они, десятка три их было, стояли вокруг и, наверное, совещались, потому что крутились и топтались на месте, будто глухари. Потом его снова потащили куда-то. Во-о-он туда!
Следы говорили, что Ахилла понесли не в крепость, а вверх по откосу берега. Мы взбежали туда и увидали внизу зелёные склоны, чем-то засеянные, и реку. Это был один из рукавов дельты Нила. Уже потом мне рассказали, что напали на Ахилла по ошибке, приняв его за какого-то ливийца, главаря мятежников, который долго скрывался от слуг фараона. Сперва его хотели убить, но когда поняли, что это — другой человек, начальнику крепости пришло в голову, что такого невиданного богатыря хорошо бы захватить живым и доставить к номарху. Почему-то ему не пришло в голову прекратить драку и попробовать договориться. Впрочем, они были слишком напуганы, а Ахилл слишком разъярён. Ведь на него напали, едва он выбрался из воды, раненый, насмерть измученный...
Мы с Авлоной спустились к реке и сразу нашли место, где Ахилла погрузили в лодку. В неё село полтора десятка людей и столько же во вторую лодку, которая отчалила вместе с первой. Мы пошли вдоль реки, надеясь, что догоним лодки — гребцам ведь приходилось преодолевать течение Нила, а оно не слабое. И точно: ещё не наступил вечер, а мы с берега увидели обе лодки. Я рассмотрела в одной из них неподвижное тело Ахилла. Он был весь опутан ремнями из кожи бегемота. И я окончательно уверилась, что он жив: мёртвого уж точно не стали бы связывать.
Гребцов и стражи в двух лодках было тридцать четыре человека. Немало, но выбора не было. Я сказала девочке, что как только станет темнеть, мы незаметно подплывём к той лодке, где был Ахилл, и я нападу на воинов, а ей нужно как можно быстрее перерезать ремни на руках и ногах Ахилла, и тогда уж с нами никто не справится.
Путь, по которому мы двигались, шёл по полям, засеянным ячменём, мимо лачужек местных поселян, которые иногда нам встречались, но не замечали нас, занятые своими заботами и работой. Да в нас и не было ничего особенного: солнце высушило мокрую одежду, а то, что туники на нас короткие, никого не смущало — здешние селянки носят юбки чуть-чуть длиннее.
Уже смеркалось, и мы спустились к самой воде. И вдруг я поняла, что у меня начинаются роды! Сперва я надеялась, что это просто приступ боли, и она пройдёт, но сильнейшие родовые схватки сразу мне показали, что происходит на самом деле.
Это было ужасно! Я знала, что должна спасти ребёнка, тем более что и Ахилл меня просил об этом, и мы с ним уже любили его, этого малыша... Но не помочь мужу, когда он был в таком отчаянном положении, и когда лодки были так близко... И я ведь не знала, что с ним сделают... я была почти уверена, что его собираются убить!
Что было делать? Оставалось только одно... Я приказала Авлоне одной догонять лодку и постараться незаметно освободить Ахилла и бежать вместе с ним. Она пришла в ужас:
— А ты, царица?! Как же ты?!
Признаюсь, я закричала на неё и чуть было не ударила. И она повиновалась. Уже вслед ей я крикнула, чтобы она простила меня, и обещала, что обязательно их разыщу. Она ответила, соскальзывая в воду:
— Удар за удар, жизнь за жизнь, кровь за кровь!
Боевая клятва амазонок была как бы её клятвой выполнить мой приказ или погибнуть.
Лодки исчезли в сгущавшемся сумраке, а я спряталась среди кустов и про себя попросила Артемиду-деву, чтобы роды прошли спокойно: я понимала, что раз они начались раньше времени, то могут быть очень тяжёлыми, а это опасно для ребёнка. Но всё обошлось: когда на востоке посветлело небо, я услышала первый крик нашего сына и... ну, что там скрывать... разревелась. Я была счастлива, потому что Ахилл мечтал о сыне и я тоже, а с другой стороны, было так больно и страшно думать, что наш сын родился, а его отец может вот-вот умереть! Но я надеялась на Авлону и знала, что не напрасно.
Меня мутило от слабости — как ни благополучны были роды, но крови я потеряла, как за десяток сражений, кроме того, не ела уже больше суток и испугалась, что у меня не будет молока. Тут мне повезло: я укрывалась в кустах возле небольшой заводи и утром увидала сквозь прозрачную воду, что на мелководье шныряет немало довольно крупных рыбок. Нож у меня всегда с собой — в ножнах на ремне сандалии. Я метнула его и сразу пригвоздила ко дну одну из рыбок. Но съесть её пришлось сырой — развеет огонь было нечем, да я и не стала бы тратить лишнее время. Я подобрала тунику Авлоны — она поплыла за лодкой в одной набедренной повязке — и завернула в неё малыша, больше было не во что. И мы с ним пошли дальше, вдогонку за его отцом...
Солнце здесь просто безумное, днём идти по этому солнцу с непокрытой головой очень тяжело. Я спасалась, временами смачивая клочок туники в воде и прикрывая им темя. Не зря они тут все ходят почти нагие, но в платках, либо в шапках. Младенец то спал, то просыпался, и меня очень поддерживала его совершенно бессмысленная улыбка и его глаза... Они у него в точности, как у Ахилла, ты заметил? А говорят, у новорождённых цвет глаз неопределённый... Ерунда! У нашего они уже в первый день были такие, похожие на тёмный янтарь и с золотыми искрами.
Миновал полдень, и я пришла к тому месту, где битва возобновилась. Я знала, что это будет не так далеко. Обе лодки стояли у берега, рядом лежали три мёртвых тела, и сидело в тени куста пятеро раненых. Воины громко бранились, размахивали руками, часто показывая пату сторону Пила. Я посмотрела туда — там были какие-то руины, похоже, что древнего кладбища, потому что среди низких полуразрушенных построек, вернее, за ними, виднелись несколько высоких треугольных гробниц и совсем вдали — фигура чудища... знаешь, здесь их называют как-то длинно, а по-нашему это сфинкс — тело льва и голова человека. Кладбище казалось совершенно заброшенным, а за ним начиналась сухая и голая равнина. Я поняла, что Ахилл и Авлона, если они оба живы, вероятно, ушли туда. Тогда я не знала, что именно в этом месте, в ста пятидесяти стадиях от Мемфиса, Великая пустыня, окружающая долину Нила со всех сторон, ближе всего подходит к реке и уже за ближайшими холмами начинается безводное песчаное царство смерти. Хорошо, что я не сразу это узнала! А тогда мне оставалось решить: перебираться ли на ту сторону реки и попытаться найти какие-то следы либо выбрать направление наугад, или же попробовать сперва добраться до кого-то из обладающих хотя бы какой-то властью людей, назвать себя и искать мужа, получив от них какую-то поддержку, хотя бы найдя место, где можно безбоязненно оставить маленького сына, которым я не могла рисковать.
Будь я одна, я бы не раздумывала!
В конце концов, я поняла, что надо добираться до Мемфиса. И тут я вдруг вспомнила, что девять лет назад, когда я ещё не была царицей амазонок, одна из наших воительниц — Альда, дочь Тайсы, вышла замуж за египтянина, за колесничего самого фараона. Этот невероятно отважный юноша во время одной из войн оказался в нашей земле, встретил и полюбил Альду и сумел добиться ответной любви, а потом, вызвав всеобщее изумление, выиграл состязания и получил право увезти амазонку с собою. Я слышала, что он из Мемфиса, да и нынешняя столица Египта там, а Хауфра — придворный фараона.
Не буду описывать своего пути в Мемфис. Он занял четыре дня, потому что мне повезло нанять лодку: какие-то мелкие купцы выменяли у селян лён и грузили в огромную, неповоротливую посудину. Я подошла, спросила: «Мемфис?» И они закивали. Ближе вверх по реке уже не было крупных городов, я же помню описание Египта. Я отдала им свой браслет, серебряный с сапфиром, и они охотно согласились. Правда, дорогой один из них вообразил, что эта непонятная женщина, не говорящая по-египетски, да ещё и с младенцем, путешествующая одна-одинёшенька, может им заплатить и кое-чем кроме серебра. Ну, ему пришлось как следует искупаться и, кажется, вправлять вывих... Остальные всё поняли, и весь последующий путь я спокойно сидела на тюках этого самого льна, жуя лепёшку, что ещё раньше выменяла на серебряное колечко, получив вдобавок полный кувшин козьего молока.
