— Прыгай!..

— Да я… утону… — пробормотал Малина, — я плавать не умею…

— Идиот, там воробью по хер, не утонешь! — осклабился Астафьев.

— Зачем?

— Плавать буду учить… Потом на море поедешь… А ну, прыгай, твою мать, или я тебя сейчас своими руками утоплю!..

Угроза подействовала — москвич, обдав заледеневший берег мириадами брызг, свалился в воду. Следом за ним туда сошел и Чалый…

Они шли против течения минут двадцать, дрожа и матерясь от холода, но теперь, по хитроумному замыслу опытного блатюка, следы никак не могли вывести на них поганых ментов…

Наверное, Чалый зря израсходовал на собаку остатки табака: не таким псом был Амур, чтобы потерять след, и вскоре он вывел своего хозяина к обрыву.

Каратаев, выйдя к незамерзающему ручью, остановился: следы упирались в берег.

— Да, дела, — тихо, едва слышно проговорил он.

Было очевидно, что уголовники спустились в воду. Может быть, один пошел дальше — по течению, а другой против, предварительно сговорившись между собой встретиться в каком-то условном месте?

Подумав, Михаил сразу же отбросил эту мысль: судя по ментовской ориентировке, слышимой им по радио в УАЗе, только один из беглецов был местным; другой же, Малинин Эс. А., наверняка не отличил бы пихту от дуба.

К тому же Каратаев всерьез и небезосновательно подозревал, что этот самый Малинин, он же Малина, состоит при втором, Астафьевым, он же Чалый, «коровой»; о неравноправии мест, занимаемых беглецами в уголовной иерархии, свидетельствовали татуировки.

Все это говорило в пользу того, что беглецы не разделялись, а пошли вместе.

Михаил задумался: решение следовало принять мгновенно.

Спуститься вниз и попытаться идти по колено в ледяной воде? Но в какую сторону?

Шансов выйти на след пятьдесят на пятьдесят. К тому же точно определить место, где бандиты вышли на берег теперь, в почти кромешную темень, не представлялось возможным даже такому опытному охотнику, как он. Да и ручьи тут холодные: и летом в нем трудно пробыть больше пяти минут, а теперь — минут тридцать…

Подумав, Каратаев принял единственно верное, как ему показалось, решение: вернуться в поселок.

"Ничего, все равно они не могут уйти далеко, — решил он, — мороз усиливается, ноги пропотеют, одежда намокнет… А это значит, что придется искать какое-нибудь пристанище: отогреться, обсушиться…"

В этом районе находилось два заброшенных зимовья, и охотник решил завтра же утром, перейдя ручей в другом месте, попробовать застать бандитов врасплох…

К заброшенному зимовью, которое Астафьев несколько часов назад приметил еще с вертолета, они вышли только под утро: у обоих беглецов от холода зуб на зуб не попадал. Еще бы! — брести в предновогодний мороз по колено в воде — удовольствие ниже среднего.

Зимовье оказалось запертым — пришлось прилично повозиться, чтобы содрать огромный, заржавленный амбарный замок, висевший на двери: такие замки вешают не столько от лихих людей, сколько от хищников: медведю-шатуну ничего не стоит если и не развалить такой домик, то превратить его в берлогу.

Зато в зимовье беглецы были вознаграждены сторицей: тут, на их счастье, нашлись и спички, и керосин, и печка-буржуйка, сделанная, по старой дальневосточной традиции, из выброшенной бензиновой бочки, и перемена одежды, несколько телогреек, и даже немного еды: пара банок отдающей ружейной смазкой армейской тушенки, пачка чая и две случайно найденные сигареты (полторы из которых выкурил, естественно, Чалый) вернули страдальцев к жизни.

— Ну и что теперь? — немного осмелев, осведомился Малина.

— Че, че… Хрен тебе через плечо, — буркнул Чалый и отрыгнулся.

— Может быть, попробовать какой-нибудь другой вертолет угнать? — Предположение москвича прозвучало настолько дико и нелепо, что Чалый даже улыбнулся.

— Все, кончились вертолеты. Уходить надо. Теперь менты тайгу по полной программе шмонать будут. Тайгу прошмонают, что прапорщик Красноталь — твою шконку.

Даже упоминание о контролере Краснотале, наверняка уже покойном, не придало Малинину оптимизма.

— Ну, а куда?

— К "железке".

— Куда?.. — не понял Малина.

— Ну, к железной дороге. С Китаем у нас не получилось — ничего, попробуем хотя бы до Хабары добраться. У меня там корефан есть классный — думаю, что поможет и с ксивами, и с лавьем, и с цивильными «кишками». — Астафьев, сожрав всю тушенку, сварив из чая чифирь и милостливо поделившись с шестеркой «четвераками», то есть четвертой заваркой, решил пока не резать подельника на мясо, сделав это завтра или послезавтра.

— А… далеко до нее?

— Километров пять-шесть. — Чалый немного помолчал, а затем произнес трагически: — Во, бля, если бы не ты… Давно бы в Китае кочумарили… Ладно, Малина, ложись спать, завтра утром выходим.

Огонь в раскаленной докрасна буржуйке догорал, мокрая одежда, дыша теплой сыростью, сушилась рядом.

Малина спал, тихо посапывая, а Чалый нервно ворочался с боку на бок.

Мысли о навсегда упущенной возможности провести остаток жизни в неге и комфорте так, чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые в «командировках» годы, не давали ему заснуть…

Амурского тигра справедливо называют царем тайги. И не только за его природные стати, не только за грациозность, не только за своеобразную, дикую красоту, пугающую и отталкивающую одновременно.

Тигр, как правило, — животное очень умное.

И нечего даже сомневаться: тот тигр, который вот уже многие дни был ужасом Февральска, оказался не самым глупым зверем этого семейства кошачьих.

Как это ни странно, но каннибал очень полюбил беглых уголовников.

Впрочем, чего уж тут странного…

Там, где появлялись беглецы, всегда было много крови, всегда было много свежей человечины: тигру не надо было даже тратить силы на охоту, не надо было таиться, прятаться, рисковать…

Добыча попадала к нему в лапы без видимых усилий, ее надо было только разжевать.

Так было и на ночной таежной дороге, так было и теперь — когда страшная стальная птица, немного пролетев над тайгой, разбилась, людоед понял: через какое-то время и там можно будет чем-то разжиться…

Конечно, после такого страшного взрыва любой таежный зверь в ужасе бы обделался и, не разбирая дороги, убежал бы куда подальше, а если бы и приблизился, то очень не скоро и очень осторожно.

Но этот тигр настолько осмелел, настолько уверовал в собственную безнаказанность, что даже взрыв вертолета в ночной тайге не мог его остановить.

Рыже-полосатая кошка появилась неподалеку от места взрыва на рассвете, когда все закончилось.

Тигр поднял голову, принюхиваясь: в морозном воздухе царили жирные запахи паленой резины, сожженного керосина и еще один, заставивший людоеда насторожиться, — жуткий аромат горелого пороха.

Но голод оказался сильнее: тигр, поминутно озираясь, двинулся на запах гари.

Он долго не решался подойти к эпицентру запахов: вонь отпугивала его. Сделав несколько кругов вокруг гари, хищник насторожился: ему показалось, что где-то рядом запахло сладковатой человеческой кровью.

И действительно, между кочегаркой и выгоревшей опушкой он наткнулся на тщедушного человечка с обмороженным сине-желтым лицом, уткнувшимся в снег; маленькая косичка нелепо торчала из его головы.

Опытные таежники утверждают: тигр — если он действительно убежденный людоед, — чтобы насытиться, должен съедать по человеку в сутки. Правда, не всегда сразу: если хищник опытный, матерый, то часть мяса он может припрятать на черный день.

Но зачем прятать мясо, когда его тут, вокруг поселка, сколько угодно?

Для голодного зверя этот мелкий человечек был настоящим подарком — издав тихое рычание, тигр подошел к останкам китайского разведчика, понюхал его и принялся пожирать, начав с конечностей…

Спустя какой-то час все было закончено, и рыже-полосатая кошка, аккуратно прополоскав рот, медленно двинулась по высокому берегу никогда не замерзавшего мелкого ручья; неведомый, темный инстинкт подсказывал ей, где теперь находятся беглецы, все это время столь щедро снабжавшие ее человеческим мясом…