После того как «Пшеничная» была допита, проводник извлек откуда-то бутылку «Русской», затем — еще одну, затем — еще…

Чем больше пил Киселев, тем больше он рассказывал о себе и своей героической, опасной и трудной службе на благо Родины.

— Да ты знаешь, кто я такой? Ты знаешь, когда я на зоне хозяином был, я один, в натуре, воров в законе помоил! В натуре! Отвечаю! Вот сам, вот этой бадангой! — И бывший мент тряс огромной палкой «Московской» колбасы, купленной им втридорога в вагоне-ресторане. — Они мне там за пивом в поселок каждое утро бегали! — Отставник отчаянно врал не только по поводу воров, но и по поводу пива — достать его на зоне и вообще в дальневосточной тайге было очень тяжело, почти невозможно.

— Давай выпьем. — Проводник подлил себе и собеседнику; стаканы были пусты вот уже больше десяти минут.

— Да обожди ты! — Как ни странно, но теперь собственное вранье захватило бывшего кума, и желание возвысить себя было даже больше, чем желание выпить. — А когда откидывались, слышь, пацан, так плакали и говорили: "Спасибо тебе, дорогой наш товарищ капитан, за твою науку. Больше попадаться не будем: "А если и попадемся, то будем к тебе проситься…" — Отставной капитан перевел дух, прикидывая: "А если бы так на самом деле…" — Астру, вора знаменитого, знаешь такого?

Проводник-подросток глупо захлопал безволосыми ресницами — значит, не знал, лох.

— То-то. А я знал. Большой человек. Его собственные слова были, так мне и говорил — спасибо тебе, мол, дорогой товарищ капитан, век тебя не забуду… Уезжал, добрый такой, адрес свой оставил. Заходи, говорит, когда в моем городе будешь. Если проблемы какие возникнут, — бывший кум икнул, — или вообще что… Все решу. Бандиты если какие наедут — строй их от моего имени. Так что знай, пацан, с кем тебе выпить приходится. Детям, внукам потом будешь рассказывать, гордиться, бля… — Киселева с каждым глотком разбирало все больше и больше. — Обещал, что купит мне дом на Багамах и самый дорогой «мерседес», а если откажусь — сделает так, что меня назначат начальником "Белого лебедя", а потом на повышение — министром внутренних дел!.. В Москве буду генералов гонять! С президентом водяру трескать! Астра мне так и сказал — мол, нам такие люди, как ты, очень нужны… То-то!..

Подросток внешне спокойно слушал этот бессвязный монолог одичавшего в тайге пассажира, тонко икал, но ничего не возражал — видимо, верил. На самом деле он, практикант железнодорожного училища, еще не привыкший к своей профессии и, как следствие, к такому большому количеству спиртного, был вдребезги пьян…

Вскоре за окном показались знакомые сопки, на землю пала тяжелая фиолетовая мгла.

Взяв со стола бутылку, Киселев принялся наливать в стаканы — себе и слушателю.

— Ну, за мою тяжелую, но нужную Родине службу, на посошок, — произнес бывший мент, глядя в окно. — Это что — Февральск?

— Ы-ы-ы-ы… — очень жалобно проблеял практикант; у него было такое выражение лица, будто бы он хочет заплакать.

— Бля, Февральск, это же моя остановка, что же ты, проводник называется, мне ничего не сказал? — И комисованный, залпом допив водку, побежал в купе и принялся лихорадочно собирать вещи.

Спустя несколько минут поезд тронулся, огромная зеленая гусеница ползла по заснеженной равнине — на перроне осталась вздорная фигурка отставного капитана в расстегнутой шинели, с чемоданом в руке…

— Пока, летчик! — Киселев возбужденно помахал рукой вслед уходящему поезду. — Если какие проблемы — пиши мне, я все решу, когда министром буду…

Все было бы хорошо, если бы Киселев не забыл, в какой же именно стороне находится родная зона, которой он отдал такой кусок жизни.

Правда, он хорошо помнил только одно: если идти по путям налево от станции, то через часа четыре можно при хорошей погоде и попасть. Но бывший кум — вот незадача! — совершенно забыл, как надо повернуться к станции — спиной или лицом.

Конечно же, таежная зима, злая вьюга и сорокаградусный мороз — не самые лучшие условия для такого путешествия, которое задумал мент. Но водка играла в милицейской крови, будоражила сознание, звала на подвиги и свершения, и Киселев решил твердо: дойти во что бы то ни стало к зоне до утра.

Ветер дул в спину, раздувая шинель, как парус, и это помогало — капитану было легче держать равновесие на неверных ногах.

"Сейчас бы хоть сто граммов пригубить", — с тоской подумал Киселев и механически сунул руку в карман шинели и едва сдержал восклицание радости: он нащупал флягу со спиртом…

Руки мерзли, трусились, и недавнему капитану МВД стоило огромного труда извлечь флягу с драгоценной, спасительной жидкостью из кармана. Наконец, когда эта нехитрая, но ответственная операция была исполнена, Киселев, открутив пробку, блаженно улыбнулся и жадно припал к горлышку: по всему телу разлилась живительная теплота, и отставному капитану сразу же сделалось очень хорошо…

Правильно говорят умные люди: человеку пьяному не стоит отправляться в дорогу, особенно тут, в тайге, особенно зимой…

Заснеженные шпалы были почти невидимы, а только осязаемы — скользили, подлые, под хромовыми сапогами, и бывший кум, уже забыв, кто он вообще такой и куда теперь идет, продолжая то и дело прикладываться к холодной фляге, ориентировался исключительно по уходящим вдаль продольным бугоркам — рельсам, засыпанным снегом.

Очень хотелось спать, но богатейший, полученный на службе опыт брал свое, и отставной капитан решил, что заснет тут, на рельсах, лишь только тогда, когда допьет весь спирт.

Но его сладкой мечте не суждено было осуществиться. Недавний маленький глоток из фляги застыл в глотке. А мелькнувшая сбоку огромная, но грациозная рыже-полосатая тень стала последним, что увидел он выцветшими от пьянства глазами.

Пропитанное алкоголем вялое тело мента даже не отреагировало на страшный удар, и он, как куль с дерьмом, упал на шпалы, как куль, перетянутый скрипящей кожаной портупеей.

Сперва страшный хищник мгновенно перекусил хрупкую от мороза портупею — чтобы не мешала трапезничать. Затем принялся за более вкусные места тщедушного ментовского тела: конечности, слабо хрустнув, быстро исчезли в хищно оскаленной пасти, тело, разорванное острыми клыками и мощными лапами, вскоре превратилось в один небольшой, дымящийся кровью обрубок.

Видимо, вкусовые ощущения хищника после дегустации алкоголика-мента были несколько необычными, и потому он на всякий случай решил попробовать и эту маленькую голову, на которой каким-то чудом еще держалась форменная шапка-ушанка.

Однако и тут людоеда ждало разочарование: после того как, немного поперхнувшись жесткими костями черепа, он проглотил раздробленную голову, хищник почувствовал острую боль в нёбе.

Отойдя на несколько метров от несчастных останков кума, тигр принялся кашлять, и кашлял он до тех пор, пока из его пасти на девственно-белый снег вместе с ошметками одежды и кровавыми сгустками не выпала форменная милицейская кокарда…

Вьюга за окном страшно свистела, хохотала, бросая в стекло пригоршни снега; бешеный ветер кружил мириады белых блесток, и непонятно было, откуда же идет снег: то ли падает сверху вниз, то ли подымается с земли в небо, то ли вообще сам по себе клубится в этом диком пространстве…

Эти вьюжные завывания навевали на беглецов уныние — в мозгах ядовитой змейкой шевелилась мысль о том, что их уже ищут. Менты наверняка побывали в разграбленном магазине, увидели трупы и следы бесчинства.

Конечно же, из поселка надо было уходить, и чем быстрей, тем лучше. Но куда пойдешь в такую страшную вьюгу — заблудишься, замерзнешь, заметет мгновенно. А этот грязный заброшенный вагончик создавал пусть иллюзию спокойствия, но все-таки…

Взятая в продмаге водка, увы, почти кончилась — оставалась только одна бутылка, самая последняя, и по этой причине настроение Чалого испортилось окончательно и бесповоротно.