И действительно, Чалый тут же загундосил старую блатную песню:

То, что произошло потом, могло бы напомнить кадр из какого-нибудь военного фильма — то ли вьетнамской, то ли афганской войны; при условии, что в этих азиатских странах девять месяцев в году была бы зима.

Чалый, нажав на какой-то рычаг (как выяснил Малина потом, эта была ручка бомбосбрасывателя), потянул его на себя — вертолет слегка качнуло, и спустя несколько минут внизу прогремел взрыв страшной силы…

— Хорошо пошла, курва… Фугаска, — улыбнулся пилот, комментируя происшедшее. — Трехсоткилограммовая. А на хрена я ее под брюхом таскать буду? Мало того, что тебя таскаю, так еще и это. Богу — Богово, вору — воровское, а военным — военное, — добавил он, гордясь собственным умом. — Представляешь, Малина, как теперь этих долбаных вояк затопит?..

Чалый, немного прибавив оборотов, старательно выводил вертолет в сторону — внизу что-то полыхало, булькала и рвалось.

Лик пилота был воистину страшен: серое лицо с безумно блестящими глазами, с потухшим окурком «Беломора», намертво приклеенным к нижней губе; руки, сплошь испещренные татуировками, плясали на штурвале, и в кабине звучал страшный, прокуренный голос, от которого по спине москвича бегали мурашки:

Малина смежил веки, втянул голову в плечи — больше всего на свете ему теперь хотелось, чтобы этот кошмар поскорей закончился…

Застава горела — трехсоткилограммовой фугасной бомбы оказалось более чем достаточным, чтобы уничтожить ее сразу же, и теперь уже ничто не могло ее спасти.

Казарма, офицерский домик, караулка, склад, небольшая вышка прожекториста — все это было охвачено ярким пламенем.

Вышка продержалась всего несколько минут — и рухнула, словно подпиленная. Послышался дикий крик солдата, находившегося там, — видимо, он не мог выбраться из-под обломков и теперь горел заживо.

Между горящими домиками, в чадном дыму метались перепуганные военные, на складе рвались цистерны с ГСМ, патроны — во все стороны летели щепки, комья земли и горячие угли, но даже это было не самым страшным; от фугасного взрыва и горящего бензина снег расплавился буквально за несколько секунд, и теперь территория заставы являла собой огромную лужу кипящей жижи, напоминавшей вулканическую лаву; выбраться отсюда было невозможно.

Вскоре прозвучал еще один взрыв — это рванул оставшийся в цистернах бензин, и над бывшей шестой заставой взметнулся огромный красно-черный гриб…

Наверное, правы люди, утверждающие: если уж человеку не везет в чем-то одном, то эта полоса продлится долго-долго…

А как долго?

Да пока сама не кончится…

Неприятности Михаила начались с того самого момента, когда он провалился в волчью яму. Он потерял много времени — тем более что выбрался оттуда только с наступлением темноты.

А потом — пошло-поехало: страшная картина расстрелянной артели; пурга, благодаря которой он едва не сбился с пути, и теперь такое невезение со связью.

Оптимист по натуре, Каратаев никогда не был склонен к суевериям: ну, бывает в жизни всякое, и уж если тебя настигает черная полоса, то можно быть уверенным: рано или поздно она завершится…

— Послушай, что такое с линией? — Каратаев несколько раз нажал телефонный рычаг; на этот раз из трубки не было слышно вовсе никаких гудков.

— Да что ты хочешь — тут ведь всякое бывает, — равнодушно откликнулся дежурный. — Иногда и по четверо суток связи не бывает. Линию-то в поселок когда прокладывали? В сорок восьмом году. Помню, как ее строили, — нас, зэков понагоняли, а мы туфту-то и гнали, чтобы норму по нарядам выполнить. Сам столбы устанавливал — еще удивляюсь, как она до сих пор держится.

— Что же мне делать? — Казалось, этот вопрос бывшего спецназовца адресовывался не дежурному, а только самому себе.

— А ничего… Ждать, пока починят.

— А когда?

— Одному Богу известно, — печально проговорил дежурный. — Может быть, даже и сегодня… Хотя вряд ли: праздник скоро, никому до этого дела нет. Сам ведь не маленький, понимаешь…

— Но мне срочно надо связаться с поселком! — воскликнул охотник.

— Что — зазноба, чай, ждет? — понимающе усмехнулся дежурный; коренной февральский житель, он, конечно же, знал об отношениях Каратаева и Дробязко — не знал он только того, что Тани уже не было в живых…

Михаил, метнув в старика убийственный взгляд, вновь потянулся к телефону, понажимал кнопки рычага — аппарат по-прежнему молчал.

— Ай случилось чего? — заметив беспокойство гостя, осведомился дежурный.

Вяло отмахнувшись, Каратаев вздохнул:

— Да уж, случилось…

Старик, шамкая губами с синеватыми прожилками, что-то говорил, вспоминая и бериевскую амнистию, благодаря которой он вышел на свободу, и катастрофу пассажирского лайнера — два с половиной года назад «Ту-134», выполняя рейс Хабаровск — Москва, упал и разбился неподалеку от полустанка; и известный инцидент на острове Дальний, и еще какие-то ненужные теперь частности.

Амур, свернувшись у печки калачиком, блаженно грыз старую кость, подаренную заботливым стариком, — за день хождения по тайге он очень проголодался.

А Михаил прикидывал, что ему делать.

Конечно же, можно было бросить телефон и идти в поселок на лыжах. Но теперь, в занявшуюся пургу, для этого понадобилось бы, как минимум, пять-шесть часов, а времени терять было нельзя ни минуты. И как было бы обидно, если бы за это время связь восстановили!

— Можно было бы на дрезине до Большой сопки добраться, так ведь и пути замело, — вслух размышлял старик. — А товарняк на Хабару уже прошел… Следующий только через сутки.

— А дрезина? — Каратаев соображал, что лучше — оставаться тут и ждать, пока наладится связь, добираться до Большой сопки на дрезине, а оттуда — на лыжах до Февральска или же идти в поселок через тайгу.

— Да поломана она… К тому же не мотодрезина, а простая, ручная. Ты уж посиди тут, милок, — гостеприимно предложил дежурный, — а я тебя чайком с вареньем угощу…

Ничего не отвечая, Михаил вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха; он волновался, как никогда в жизни…

Начальник поселковой милиции майор Игнатов, стоя у стола, пожирал белесыми, выцветшими от водки глазами телефон так, будто бы внутри, под треснувшим пластмассовым корпусом, сидел тот самый высокий начальник, который теперь его сурово отчитывал. Поза главного поселкового милиционера свидетельствовала о крайней серьезности телефонных переговоров: майор стоял навытяжку, по стойке «смирно», правой рукой прижимая трубку к уху, а левую — к лампасу форменных брюк.

Игнатов понуро молчал, а трубка урчала весьма недовольно:

— Ты куда, идиот, смотришь… Ты кто там — милиционер или козел вонючий? У тебя под носом двое отпетых уголовников грабят магазины, взламывают кассы, убивают и насилуют порядочных женщин и остальных мирных жителей… Что ты сделал?