Рядовой Кишкин, невысокий и худосочный тамбовец, тяжело вздохнув, нервно задрал голову на тощей шее и печально посмотрел на зловеще чернеющую кромку тайги — густой хвойный лес начинался совсем рядом, в каких-нибудь ста пятидесяти — двухстах метрах от небольшой вертолетной площадки, тщательно расчищенной от снега. Все тут, в этой забытой Богом и Сатаной глухомани, было не таким, как в его родном и любимом колхозе имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург, что на Тамбовщине: морозы — трескучие, самогонка — вонючая, девки — тощие и совсем без симпатичных рыжих веснушек, а вместо быстроходных мотоциклов «Ява», столь любимых лихими притамбовскими допризывниками, все сплошь танки, БМП, БТРы, УАЗы, лесовозы-МАЗы да страховидные КрАЗы-"болотники" с огромными двухметровыми колесами. Даже волки тут были другими — не в пример родимым, тамбовским, куда злей.

Непроницаемая чернота тяжелой пеленой покрывала вертолетную площадку, и казалось, что эта ночь никогда не кончится, что так, тяжело и печально, пройдет вся оставшаяся жизнь.

Рядовой Кишкин, тяжело вздохнув, обвел взором унылый пейзаж: три вертолета «Ми-8» поодаль — там маячила мощная коренастая фигура другого караульного, "заслуженного дедушки Российской армии" ефрейтора Зубилина; ярко-алая точка сигареты, словно ракетная боеголовка, призывно и нагло светилась в кромешной темноте, навевая донельзя замерзшему «гусю» нестерпимое желание хоть пару раз затянуться самокруткой. Слева — унылый темный силуэт радиолокационной будки с паутинообразным локатором, справа — длинные бараки-казармы, перекосившийся дощатый сортир, караулка, по архитектуре мало отличающаяся от сортира, и приземистые склады, из которых прапорщики-завхозы уже давно украли все, что можно было украсть.

Обернувшись, молодой караульный с откровенной ненавистью взглянул на то, ради чего он, собственно, и торчал тут уже полночи: небольшой, но очень изящный военный вертолет Ка-0012-"Б" с подвешенными под подкрылки мощными крупнокалиберными пулеметами. Винтокрылая машина уже заправлена, с полным боекомплектом, — еще сегодня вечером должна была улететь куда-то под Хабаровск, кажется, в район китайской границы, но пилот неожиданно прихворал, и вылет задержался на сутки. Замначальника по воспитательной работе, то есть по-прошлому — замполит, недавно говорил на занятиях, что это — совсекретное российское оружие и что многочисленные враги родины многое бы отдали, чтобы просто посмотреть на это дивное чудо отечественной милитаристской мысли.

Страшно захотелось курить, и Кишкин уже подумывал, чтобы зайти за совсекретную машину и сделать несколько затяжек хотя бы там, чтобы только «дедушка» ефрейтор Зубилин не заметил, но тут ему очень повезло: алая точка сигаретного окурка падучей звездой полетела в снег, и старослужащий крикнул хрипло и зло:

— Эй, «гусяра», посмотришь на «вертушки» за меня, я сейчас буду…

Ефрейтор даже не дожидался ответа — ушел, подтягивая на ходу ремень.

А чего — разве «гусь» может что-нибудь возразить "дедушке"?

По опыту тамбовский «гусяра» Кишкин знал: «дедушки» Зубилина не будет минимум два часа. Сперва пойдет к своим корефанам-"дедам" варить чифирь, потом, может быть, — бухать такой вкусный и калорийный одеколон «Шипр», украденный намедни у приезжавших с проверкой офицеров, а может быть, даже спать завалится — до рассвета.

Он «дедушка», ему все можно…

— Хорошо у нас в деревне, — пробормотал рядовой, — никаких тебе «дедов»… Только мой родной дедушка, Митрофан Евграфыч…

Почему-то вспомнился пятый класс деревенской восьмилетки и курс родной литературы — Антон Павлович Чехов, и так захотелось написать "на деревню Митрофану Евграфьичу", но, вспомнив про Зубилина, рядовой сразу же забыл великого классика.

Рядовой Кишкин, воровато оглянувшись по сторонам, побежал к тому месту, где на слежавшемся, утоптанном за день снегу так соблазнительно тлел брошенный "заслуженным дедушкой" окурок «Примы»: своего табака у «гусей», как правило, не было; его, по местным солдатским понятиям, сразу же отбирали старослужащие.

Но добежать не успел — страшной силы удар обрушился ему на голову…

— Ну, все нормалек, — самодовольно ухмыльнулся Чалый, стаскивая со спины убитого солдата автомат. — Вот, бля, и стволом разжились… А ты мне, бля, еще что-то говоришь. Главное — не наложить в штаны, тогда точно улетим.

Малина колотился мелкой дрожью: он-то понимал, что убийство военнослужащего и захват боевого вертолета, наверное, самое страшное, что они совершили в бегах.

"Кажется, это называется терроризм, — промелькнуло в напрочь закошмаренных мозгах умного москвича. — А за это полагается…"

Что полагается за это, Малина не помнил — он не был таким большим знатоком Уголовного и уголовно-процессуального кодекса, как его напарник.

"Впрочем, саму "вертушку"-то мы еще и не захватили, — озабоченно подумал москвич, — так что рано радоваться…"

Астафьев, по-хозяйски осмотрев холодный автомат, повесил его через плечо и оглянулся по сторонам — вокруг никого не было.

Вдали — три больших силуэта «Ми-8», а рядом — небольшой, но какой-то совершенно незнакомый вертолет с обтекаемо-гладким фюзеляжем: он чем-то неуловимо напоминал полуфантастическое "оружие будущего" — таким, каким его обычно изображают в голливудских боевиках.

Да, есть из чего выбирать…

Астафьев на секунду задумался, замешкавшись, а затем произнес:

— Эта «вертушка» меньше, значит, ею проще управлять, — решил он, сообразуясь со своей очень своеобразной логикой.

Спустя несколько минут нижний люк, ведущий в кабину, был варварски выломан при помощи обыкновенной фомки — той самой, из поселкового продмага. А еще через несколько минут и Чалый, и продолжавший дрожать Малина уже сидели в вертолете.

Огромная приборная панель — с какими-то тахометрами, спидометрами, с непонятного свойства табло, с экранами многочисленных локационных разверсток, невообразимым количеством тумблеров, переключателей, кнопок, гашеток совершенно неизвестного применения — поразила воображение Малинина.

— А ты чего… — он несмело толкнул в бок Чалого, — того… Думаешь — взлетим?

— Отдзынь. — Теперь голос Астафьева прозвучал уже не очень уверенно. — Брысь, паучина, брысь, не мешай мне воровать. Поищи лучше, чем тут можно разжиться. А я пока посмотрю, повспоминаю, — как «Ми-8» летает, еще помню, а это халудина какая-то новая, неизвестная… Давай, давай!

Малина принялся послушно обшаривать кабину — улов, как ни странно, был замечателен: четыре бутылки «Пшеничной», десять четырехсотграммовых банок китайской тушенки «Дружба», блок «Беломора» и небольшой полотняный кисет — когда москвич развернул его и понюхал, то сразу же блаженно заулыбался.

Видимо, несмотря на причастность к самым страшным государственным секретам, местные военные вертолетчики любили водку и наркотики не меньше остальных жителей Приамурья, отношения к военным секретам не имевшим.

И в это самое время…

Вертолет затрясся, завибрировал, будто бы огромный доисторический птеродактиль — летающий ящер из учебника палеонтологии; лопасти принялись вращаться сперва медленно, а затем быстрей, быстрей, еще быстрей: совершенно неотвратимо набирая скорость.

— Э-э, бля… — донеслось до слуха москвича едва слышное; спустя несколько секунд он почувствовал, как винтокрылая машина, несколько раз качнувшись, отрывается от земли.

Вздымаемая мощными лопастями, по вертолетной площадке поплыла мелкая поземка, и за стеклом кабины на какое-то время стало бело; от внезапного ветра качнулись елочки, росшие по краям площадки.

Унылый белоснежный пейзаж, темные строения, едва подкрашенные тускло-желтым электричеством, черные силуэты трех оставшихся на земле «вертушек» как-то нервно задергались под стеклянным носом и стали медленно-медленно уменьшаться, отдаляясь…