Я сказал ей «здравствуйте» на английском, потом на французском. Она тут же мне ответила, но не словами, а жестами здороваясь со мной.

К сожалению, иностранными языками я не владею. В школе учил немецкий, и то на «три». На немецком я и вспомнил целую фразу, которую мы со школьными товарищами хорошо заучили. Её я и сказал Анастасии:

– Их либе дих, унд гибт мир дайн хенд.

Она протянула мне руку и ответила на немецком:

– Я даю тебе руку.

На щеках её вспыхнул румянец. Она снова протянула мне руку и шёпотом произнесла:

– Ты что-то очень хорошее сказал мне, Владимир…

Она понимала меня, на каком бы языке я ни говорил.

Поражаясь услышанному, ещё не веря своим ушам, я спросил:

– И что же, каждого человека можно научить всем языкам?

Я интуитивно чувствовал, что этому необычному явлению должно быть какое-то простое пояснение, и мне хотелось осознать это.

– Анастасия, давай рассказывай моим языком и постарайся с примерами и чтоб понятно было, – попросил я немножко взволнованно.

– Хорошо, хорошо, только успокойся, расслабься, а то не поймёшь. Но давай я сначала тебя писать научу на русском языке.

– Умею я писать, ты про обучение иностранным языкам рассказывай.

– Не просто писать, я писателем тебя научу быть, талантливым. Ты напишешь книгу.

– Это невозможно.

– Возможно! Это же просто.

Анастасия взяла палочку и начертила на земле весь русский алфавит со знаками препинания. Спросила, сколько здесь букв.

– Тридцать три, – ответил я.

– Вот видишь, букв совсем немного. Можешь ты назвать то, что я начертила, книгой?

– Нет, – ответил я, – это обычный алфавит, и всё. Обычные буквы.

– Но ведь и все русскоязычные книги состоят из этих обычных букв, – заметила Анастасия. – Ты согласен с этим? Понимаешь, как просто всё?

– Да, но в книгах они расставлены по-другому.

– Правильно, все книги состоят из множества комбинаций этих букв, расставляет их человек автоматически, руководствуясь при этом чувствами. Из этого и следует, что сначала рождается не комбинация из букв и звуков, а чувства, нарисованные его воображением. У того, кто будет читать, возникают примерно такие же чувства, и они запоминаются надолго. Ты можешь вспомнить какие-нибудь образы, ситуации из прочитанных тобой книг?

– Могу, – подумав, ответил я.

Вспомнился почему-то «Герой нашего времени» Лермонтова, и я стал рассказывать Анастасии. Она прервала меня:

– Вот видишь, ты можешь обрисовать героев этой книги, рассказать, что они чувствовали, а с момента, как ты прочитал её, времени прошло немало. А вот если бы я попросила рассказать, в какой последовательности расставлены в ней тридцать три буквы, какие выстроены из них комбинации, ты смог бы это воспроизвести?

– Нет. Это невозможно. Я не помню дословно всего текста.

– Это действительно очень тяжело. Значит, чувства от одного человека передались другому человеку с помощью всевозможных комбинаций из тридцати трёх букв. Ты смотрел на эти комбинации и тут же забыл, а чувства, образы остались и запомнились надолго… Вот и получается, если душевные чувствования напрямую связать с этими значками, не думать о всяких условностях, душа заставит эти значки стать в такой последовательности, чередуя комбинации из них, что читающий впоследствии почувствует душу писавшего. И если в душе писавшего…

– Подожди, Анастасия. Ты скажи понятнее, конкретнее, на каком-нибудь примере покажи мне про обучение языкам. И кто тебя этому учил?

– Прадедушка мой, – ответила Анастасия.

– Расскажи на примере.

– Он играл со мной.

– Как играл, рассказывай.

– Так ты успокойся, ну, расслабься. Никак не могу понять, почему ты волнуешься?

И она продолжала спокойно:

– Прадедушка играл со мной, как бы шутил. Когда он приходил ко мне один, без дедушки, всегда подойдёт, поклонится в пояс, протянет руку, я ему свою. Он мне руку сначала пожмёт, потом на одно колено встанет, поцелует ручку мою и говорит: «Здравствуй, Анастасия».

Однажды он пришёл, всё сделал, как всегда, и глаза, как всегда, смотрят на меня ласково, а губы говорят какую-то непонятность. Я смотрю на него удивлённо, а он снова уже что-то другое говорит, совсем бессвязное. Я не выдержала и спра- шиваю:

– Ты, дедулечка, забыл, какое слово сказать надо?

– Забыл, – ответил прадедушка.

Потом прадедушка отошёл от меня на несколько шагов, подумал о чём-то и снова подходит, руку протягивает, я свою ему. Он на колено опускается, целует мне руку. Взгляд ласковый, губы шевелятся, но вообще ничего не говорит. Я даже испугалась. Тогда и подсказала ему:

– «Здравствуй, Анастасия», эти слова ты говорил всегда, дедулечка.

– Правильно, – подтвердил прадедушка и улыбнулся.

А я поняла, что это игра, и мы с ним часто так играли. Сначала несложно было, потом игра всё усложнялась, но и интереснее становилось. Я старалась очень внимательно наблюдать за лицом прадедушки и запоминала, каким словам соответствуют выражения его глаз, морщинки на лбу, движения губ и едва заметные жесты. Эта игра начинается в трёхлетнем возрасте и заканчивается в одиннадцать лет, когда человек сдаёт как бы экзамен, заключающийся в том, что, внимательно глядя на собеседника, может понимать его без слов, на каком бы языке тот ни изъяснялся. Такой диалог намного совершеннее речевого, и он более скоростной, наполненный. Вы называете это передачей мыслей на расстоянии. Считаете необычным, явлением из области фантастики, а это просто внимательное отношение к человеку, развитое воображение и хорошая память. За этим кроется не просто более совершенный способ обмена информацией, но и познание человеческой души, растительного и животного мира, мироздания вообще всего.

– Может, всё это так, но я думал, что ты можешь говорить на любом языке, а ты просто мысли собеседника чувствуешь, да и то не сразу, а после того, как какое-то время пообщаешься с ним.

– Да, это так, Владимир, но впоследствии можно запомнить и все слова, которые соответствуют мыслям, на каком бы языке эти слова ни произносились. И ещё с помощью этой игры можно научиться понимать желания животных и птиц.

Тогда я попросил её показать в качестве примера свои знания в области техники.

– Ты от меня хочешь, чтобы я рассказала, как работают всевозможные механизмы вашего мира?

– Скажи что-нибудь такое, к чему самые великие наши учёные только-только прикасаются. Скажем, сделай какое-нибудь великое научное открытие.

– Так я и так это всё время для тебя делаю.

– Не для меня надо, для учёного мира, чтобы они признали это открытием. Ты сделай открытие для доказательства в области техники, космических кораблей, атома, топлива для машин, раз ты говоришь, что всё это очень просто.

– Эти области по сравнению с тем, что я тебе пытаюсь пояснить, это же, как бы тебе сказать по-вашему, для сравнения, каменный век, что ли.

– Вот и отлично. По-твоему, примитивно, зато понятно будет. Ты докажешь свою правоту и подтвердишь, что твой интеллект выше моего. Скажи, например, наши самолёты, космические корабли, как, по-твоему, совершенные механизмы?

– Нет. Они весьма примитивны, они являются подтверждением примитивности технократического пути развития.

Такой ответ насторожил меня, так как я понял – или она действительно знает неизмеримо больше, чем можно было себе представить обычным сознанием, или её суждения – суждения сумасшедшей. Я продолжал допытываться:

– В чём же примитивизм наших ракет и самолётов?

Анастасия отвечала мне, выдерживая небольшие паузы, как бы давая осознать сказанное ею:

– Движение всех ваших механизмов, абсолютно всех, основано на энергии взрыва. Не зная более совершенных естественных источников, вы пользуетесь таким примитивным, громоздким с неимоверным упорством. И вас не останавливают даже пагубные последствия от его использования. Ваши самолёты и ракеты имеют просто смехотворную дальность полёта, и они лишь чуточку приподнимаются над Землёй по масштабам Вселенной, а между тем, этот способ уже почти достиг своего потолка, что ли. Но это же смешно! Взрывающееся или горящее вещество толкает какую-то громоздкую конструкцию, ту, что вы называете космическим кораблём. При этом большая часть этого корабля предназначена «решать» именно проблему толкания.