– Все забывают, что это моя жизнь, – злобно отвечаю я, чувствуя, что сейчас взорвусь. Дверь резко открывается и в салон забирается отец.

Вот кого бы я хотел видеть в последнюю очередь.

– Степ, выйди, – бросает он и ждет, когда Степан удалится, – Я знаю, что для тебя это шок, – начинает он издалека.

– Правда? – едко интересуюсь я, – Неужели на этот раз, ты заметил это, поздравляю.

– Давай без истерик, – морщится он и я сжимаю пальцы в кулак до хруста, больше всего на свете, я хочу врезать отцу, чтобы стереть это снисходительное выражение с его лица, – Вы дадите друг другу то, что оба хотите.

И что же? – я удивляюсь, как мне удается держать себя в руках и даже разговаривать с ним.

– Ты – свое положение, – как ни в чем не бывало продолжает отец, как всегда, наплевав на мои чувства, – А она в обмен власть и красоту.

– Разве это не одно и тоже? – не сдержавшись, спрашиваю я, понимая, что этим ничего не добьюсь, – Или ты хочешь, чтобы я жил как вы с мамой?

– Не мели чушь, – голос отца приобретает стальные нотки, – Ты лучше меня знаешь, почему она уехала, – безжалостно заканчивает он, ослабляя узел галстука.

Внутри меня что-то дрожит, словно отцу удалось добраться до моего сердца, сжать его своими пальцами и не отпускать.

Я смотрю на шелковую темно-синюю ткань, пытаясь выглядеть нормально.

– Выбора у тебя все равно нет, – с легким смешком, говорит отец.

– Ты так в этом уверен? – бесстрастно спрашиваю я, и наклонюсь к нему, – Я могу отказаться, – я вижу, как глаза отца наливаются яростью, красные прожилки становятся почти бардовыми.

Я визуально наблюдаю его ненависть ко мне.

– Только попробуй выкинуть что-нибудь, – шипит он мне и я отшатываюсь от него, – И ты узнаешь, что бывает с теми, кто совершает ошибки и встает на моем пути.

– Ты мне угрожаешь? – я скрещиваю руки на груди.

Отец внимательно смотрит мне в глаза, прежде чем ответить. У него идеальное лицо. Безупречное, как маска.

Он слишком часто прибегает к услугам лепщика.

– Пока я тебя только предупреждаю, – отец берется за ручку двери, – И знай, моя бабушка уже слишком стара… – многозначительно произносит он и я весь напрягаюсь.

– Что ты хочешь этим сказать? – осторожно спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит.

– Мне не составит труда определить ее в криокамеру, – я думаю, что ослышался, но отец не шутит, – Никого это не удивит, – продолжает он, мое сердце на миг перестает стучать, когда отец сжимает его сильнее, – Тебе не хуже меня известно, что перворожденные предпочитают смерти сон в криокапсулах.

– Ты не посмеешь, – севшим голосом говорю я, заставляя голос звучать ровно, если отец догадается, что меня это пугает, будет использовать страх против меня.

– А ты проверь, – с усмешкой на лице, он выходит наружу. Отец знает, что я опять проиграл. У меня пересыхает во рту, я понимаю, что выбора у меня не остается.

Тата единственный в мире человек, ради которого, я могу пойти и в ад, если понадобится. Я быстро блокирую двери и приказываю водителю ехать. В окно я наблюдаю за растерянным лицом Степана, пока он не исчезает из виду.

– Куда ехать? – голос водителя звучит механически, я не отрываясь, смотрю в окно.

– В «Соло», – бросаю я, откидываясь в кресло, надеюсь, еще не поздно и она меня дождется.

Я закрываю глаза.

Тася

Я жду еще несколько минут, пока дыхание Тимки не выравнивается и быстро встаю на ноги. Если всё пройдет гладко, я успею вернуться до того, как он проснется и нам придется идти в лазарет, чтобы сдать кровь.

Еще один закон, который ни в коем случае нельзя нарушать.

Если мне совсем повезет, то я смогу найти работу и мне заплатят. Деньги здесь были не в обиходе, мы просто не сможем внести их в свой кредит. Платят всегда товаром. Каждый из отверженных имеет свои источники «дохода».

Я про них не спрашиваю. Кто больше слушает и меньше говорит, живет дольше. Укрываю брата своим одеялом, его безмятежное лицо покрывает легкий румянец. Он такой маленький, что почти тонет в ворохе покрывал.

Мне сложно уходить от него. Всегда. Но другого выхода нет.

Я целую его в теплую щечку и шепчу, что скоро вернусь. Выхожу на улицу, захватив черную сумку в коридоре.

Полная луна освещает лучше любого фонаря, но мне это только мешает. Я огибаю дом и направляюсь в сторону строго колодца, почти у самого огорода, заросшего высокой, с меня ростом, травой. Остановившись, я оглядываюсь, не заметив ничего подозрительного, я присаживаюсь на корточки и убираю с земли опавшие листья.

Черт. Грязь просочилась внутрь моего тайника.

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, пока я разворачиваю пластиковый пакет.

Слава Богу, одежда совершенных чистая. Мне столько труда потребовалось ее достать.

Я убираю ее в сумку и быстро вскакиваю на ноги. Чем быстрее я доберусь до бара, тем больше времени у меня останется на обратный путь. На теории всё просто. Но могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Никогда нельзя быть самоуверенной и полагаться на случай.

Я ускоряю шаг, почти переходя на бег, легкие начинают гореть, но мне это даже нравится. Так я не чувствую холода. Заглохшие проржавевшие машины разбросаны по улицам, как игрушки. Иногда можно найти мотоциклы и отыскать мопед в гаражах или подвалах. Но от них мало толку.

Всё это давно устарело.

«Верхние» отправляют за стену только сухие пайки, иногда овощи или фрукты. Каждую субботу привозят целые коробки и раздают по талонам. Никаких горючих жидкостей. Это слишком опасно. Для них.

Можно только представлять, каким был этот город до техногенной катастрофы. Я не знаю, в каком районе именно находилась. Где-то недалеко от Москвы, если верить табличкам совершенных. Всё слишком изменилось. И карты, которые я нашла в старых книгах, теперь служат украшением стен в моем доме.

Тимка любит играть в игру: «а если бы», суть проста. Он выбирает город, тыкая в него своим пальчиком и говорит: « Если бы я жил во Владивостоке» и я начинаю сочинять целую историю о нашей жизни в городе, с трех сторон омываемого морем. Тимка никогда не устает в нее играть. Жаль, что мне приходится часто оставлять его одного или отводить к Сашке.

Я двигаюсь быстро, свет отключат ровно в три ночи, у меня всего два часа в запасе. Бар работает только до четырех, но у меня есть еще одно дело. Я стараюсь держаться в тени. Крысы разбегаются прочь, когда слышат мои шаги. Ободранные тощие кошки шипят на меня, выгибая лысые спины. Их глаза горят зеленым хищным блеском.

Наш мир никому не прощает слабости.

Я иду к небольшому домику, и стучу в окно. Свет сразу загорается, и наружу выглядывает беззубое лицо старухи.

– Опять ты, – недовольно говорит она, замечая меня, – У него жар?

– Пока нет.

– Тогда зачем пришла?

– За микстурой от кашля, – быстро отвечаю, старушка внимательно смотрит на меня, – Ладно, заходи.

Я жду, пока она откроет мне дверь и прохожу на веранду. Мне приходится пригнуться. С потолка свисают веники, травы сушатся здесь же, на газете. На полках стоят пузырьки. Все это напоминает мне о матери, и внутри все сжимается.

– А где тот, что я давала тебе в прошлый раз?

– Разбился, – мне не хочется признаваться, что я была так глупа, что не спрятала его в тайник.

Старушка сердито причмокивает губами.

– Ты же знаешь, сколько уходит времени, чтобы собрать необходимое.

– Знаю, я хорошо заплачу.

– Заплатит она, чтобы сказал твой отец? – старушка берет с полки завернутый в бумагу флакон.

– Его здесь нет, – резко обрываю я и тут же об этом жалею.

– У твоей мамы был талант врачевателя, – она говорит мне об этом постоянно, я киваю, и протягиваю ей плитку шоколада.

– Хватит?

– Хватит, – ее побледневшие от возраста глаза радостно вспыхивают, – Бери, – всовывает мне пузырек и я осторожно убираю его в карман, – Теперь иди.