На улице становится прохладнее, и я ежусь от холода. Смотрю на пятиэтажный дом, спрятанный между двумя высотными зданиями, раньше здесь размещался Дом культуры. Но от него остался только шпиль на самом верху и грязный флаг, почти полностью сгнившей от дождей.

Я шагаю в сторону обшарпанной двери, помеченной красной краской. Со временем она почти стерлась, но я знаю, что означает этот знак. В этом доме все были заражены винилхлоридом-90.

Я захожу в подъезд, в нос сразу ударяет запах сырости и разложения. Я спешу на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступени. На площадке горит одинокая лампочка. Ветер задувает сквозь разбитые окна и она раскачивается, как голова кобры.

Я стучу в металлическую дверь. Два удара. Всегда только два. Пароли становятся невербальным общением между несовершенными. Это спасает от чужаков и облавы стражников. Последнее стало не редкостью.

Дверь медленно приоткрывается.

– Чего тебе? – хмуро спрашивает Вася, замечая меня. У него сломанный нос, из-за этого кажется, что его лицо вечно недовольное. Серебристые немытые волосы топорщатся на голове, как вызревшие колосья пшеницы, начавшие подгнивать.

– Ищу работу, – отвечаю я, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Мы друг друга недолюбливаем с того дня, как я забрала у него одно дельце. Ему пришлось взять другое, но Вася облажался и его едва не схватили. И хотя я здесь не при чем, он до сих пор думает, что я подставила его перед заказчиками. Его исключили из ряда искателей. И теперь Васька охраняет вход в бар и тихо ненавидит меня.

Не моя проблема, что он не желает пачкать руки и работать на шахте. Я не отвечаю за глупость другого человека.

– Тебя до сих пор не схватили? – притворно удивляется он, гнусно улыбаясь, его желтые зубы, покрытые черным налетом вызывали только омерзение. Меня даже передергивает от отвращения.

– Как видишь, твоими молитвами, я всё еще здесь, – я бесцеремонно отталкиваю его и под возмущенные крики, прохожу внутрь.

На стенах висят постеры, картины и лозунги с непонятными теперь цитатами. На потолке болтается гирлянда из лампочек. Их яркий свет падает на пол, где лежат грязные ковры еще с того времени, как мне исполнилось десять.

Я прохожу дальше и попадаю в шумный зал. Голоса на миг стихают, когда они видят меня, но узнав, возвращаются к прерванному разговору.

Деревянные столы отличаются по форме и размеру, они стянуты сюда из разных квартир, и занимают почти всё свободное пространство. Возле каждого стоят бочки вместо стульев. Внутри хранятся припасы и выпивка. Я это знаю, потому что видела, как Семеныч складывает внутрь сухие пайки и самодельный самогон.

В самом углу, на ящике, работает телевизор, проигрыватель CD-дисков стоит там же. Кто-то включает старый диск и теперь грохочет бодрый голос рока. Бар с напитками занимает всю бывшую кухню, и я иду прямиком к нему.

– Привет, давно ты сюда не заглядывала, – произносит Семеныч, как только я усаживаюсь за грубо сколоченную столешницу.

– Тимка приболел, – я быстро оглядываю зал, – Как сегодня? – я перевожу тему, чтобы он не стал меня ни о чем спрашивать.

– Работы всем хватает, – многозначительно говорит Семеныч, – Не стой столбом, неси заказ за третий столик, – рявкает он своему десятилетнему сыну.

Женька испуганно хватает поднос, выполняя его приказ.

Семеныч поворачивается ко мне, одну сторону его лица пересекает грубый шрам. На левом глазу чернеет повязка. Он ставит передо мной граненый стакан и наливает бражку.

– Заходит сюда один тип, – начинает он, я беру в руки холодный стакан, превращаясь вслух, – Дело у него есть, в общем, – продолжает Семеныч, – Но я бы ему не доверял, – добавляет он и начинает вытирать тряпкой стол.

– Какое? – я не обращаю внимания на его последние слова, выбирать не приходится.

Мне срочно нужно найти антибиотики, а лучше «Фторхинолон девятого поколения», что используют совершенные для лечения. Пузырек с микстурой врачевателя оттягивает мой карман, но он почти перестал действовать.

– Этого я не знаю, но многие мои ребята отказались, – Семеныч наблюдает, как его сын идет обратно. У него короткий ежик серебристых волос и ярко-голубые глаза. Не сложно представить, каким красавцем он вырастит.

– И не сказали в чем дело? – удивляюсь я, думая, что Семеныч что-то не договаривает.

– Я не спрашивал, – он пожимает плечами и поворачивается ко мне спиной, формируя другой заказ, – Дел невпроворот, – глухо добавляет Семеныч и отбирает у Женьки поднос.

– Он еще заходил? – я еще раз обвожу взглядом зал.

В основном здесь собираются искатели, способные достать за стеной почти всё, что закажет заказчик. Если это в его силах, он этого найдет и принесет. Сигареты, выпивку, еду или что-то покрупнее.

Каждый из нас понимает, то, что мы делаем незаконно и карается смертью.

– Таскается сюда который вечер, – Семеныч бросает взгляд на часы, – Если задержишься до закрытия, то застанешь его здесь.

– Хорошо, – я залпом выпиваю бражку, алкоголь согревает меня, загоняя страх глубже. Я надеюсь, что Тимка еще спит, а не проснулся в темном доме совершенно один.

Семеныч улыбается и наполняет мой стакан доверху. Я благодарно киваю ему, он единственный, кто поддержал меня, когда мои родители умерли, и делился со мной едой.

– Какие люди! – слышу я за спиной мужской голос. Кто-то резко хватает меня за плечи и приподнимает, – Красавица решила вернуться, – шепчет он мне в самое ухо и не позволяет сдвинуться с места.

– Миш, отпусти меня, – спокойно говорю я ему, хотя сердце бьется чуть быстрее.

Он громко смеется, разжимая пальцы и усаживается рядом со мной. Мои мышцы расслабляются, когда я вновь могу двигаться и недовольно смотрю на него.

Мишке слегка за двадцать, одет он в свою самую любимую клетчатую рубашку, почти затертую до дыр и джинсы, выглядевшие еще хуже, чем рубаха. Его серебристые волосы убраны в низкий хвост. Блестящие золотистые глаза, и соблазнительная кошачья улыбка.

– Семеныч, твоей, фирменной, – весело обращается к нему Мишка, – Ну что, рассказывай, почему мы потеряли такую красотку?

– Избегаю твоих пошлых ухаживаний, – парирую я, и заправляю за ухо прядь волос, – Мог бы и зайти, – досадливо морщусь я, – Поздороваться с Тимкой, он ждет твоих историй, – укоризненно добавляю я, но на самом деле, я рада его видеть.

Даже если у нас ничего не получилось.

– У меня были дела.

Я понимаю, что больше он мне ничего не расскажет.

Семеныч ставит перед ним небольшую отколотую по краям рюмку и наливает самогона.

– Откуда синяки? – от меня не ускользает его разбитые в кровь костяшки пальцев, – Ты опять дрался?

Мишка молчит.

– Ты присоединился к Сопротивлению? – тихо спрашиваю я, и его лицо из приветливого, становится непроницаемым, – Работаешь на них? Ты хоть понимаешь, как это опасно?

Сопротивление устраивает мятежи, после которых нам живется еще хуже. Многих сажают в тюрьмы и уже казнили.

– Не хочу подчиняться корпорации, – шепчет он, – Она убила наших родителей.

Я хочу накричать на него, но слова встают в горле.

– Совершенные превратили нас в рабов, – продолжает Мишка и встречается со мной глазами.

Опасные мысли и я оглядываюсь, боясь, что нас могут подслушать.

– Хотя многие из нас славятся своим умом, возьми, врачевателей, – его голос понижается, – Твоя мама была одной из них, -напоминает он, – Да, черт возьми, я не хочу горбатиться всю жизнь в шахте.

– Ясно.

– Тася… – Мишка поднимает руку и нежно касается моего лица. Я вздрагиваю, когда он задевает особенно болезненные ушибы, – Ты достойна лучшей жизни, – его голос звучит спокойно, намного спокойнее, чем я чувствую.

– Сопротивление не сможет ничего изменить, – я резко одергиваю голову, и Мишка хмурится.

– Это мы еще посмотрим.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

– Пообещай, хотя бы не лезть на рожон, – я выразительно смотрю на него.