На мой взгляд, смерть лучше, чем жить так. Но сенат считает иначе. Огромные деньги уходят на их содержание и я искренне не понимаю, зачем.

– У тебя черствое сердце, сынок, – усмехаясь, отвечает Степан, – Вы слишком избалованное поколение, думающее только о себе и своих нуждах, – притворно вздыхает он, – Когда придет время закрывать шахты, мы сможем умаслить жителей Низшего мира, бросив им сладкую кость в виде «Ковчега».

– Разве это облегчит их существование? – Степан как-то странно смотрит на меня.

– «Надежда – единственное благо, которым нельзя пресытиться», – говорит он, – Но ты еще слишком молод, чтобы понять истинные масштабы всего, что происходит в действительности.

– А что происходит? – раздраженно интересуюсь я, не понимая, что Степан хочет мне сказать.

– Полная задница, малыш, полная задница, – я не успеваю ответить, как эробус останавливается рядом с другими. Среди них я замечаю роскошный эробус сенатора. Степан выходит из салона.

Вздохнув, я выбираюсь следом.

      На меня сразу направляют вспышки фотокамер и мне приходится улыбаться. На улице прохладно, вечер медленно стелется тенями под ноги. Ветер поднимает пыль и грязь в воздух.

Я с сожалением бросаю взгляд в сторону Москвы. Сейчас я мог бы пить красное вино в приятной компании Машки, наслаждаясь ее красивым телом. Но вместо этого мне приходится мерзнуть здесь, улыбаясь на камеру, чтобы потешить самолюбие отца.

– Макс, отделайся от них по-быстрому, – тихо просит Степан, с осуждением глядя на мои белоснежные ботинки. Он незаметно качает головой и отходит к стене. Я замечаю стражников, с интересом разглядывающих мой костюм-тройку.

Обычно я не нарушаю дресс-код, но иногда позволяю себе вольность и выбираю обувь сам.

Я знаю, что Степан не раз мне это припомнит.

– «Москва сегодня» – представляется женский голос, – Что вы думаете о строительстве нового дома для зараженных? – я перевожу взгляд на молоденькую журналистку в белоснежной кофте и таких же брюках.

А она прехорошенькая, – отмечаю я.

– Думаю, это прекрасная возможность сделать их жизнь чуть более терпимой, чем она есть на самом деле, – отвечаю я, искренне глядя в камеру.

– Каково это быть сыном одного из самых влиятельных людей Москвы? – быстро задает она следующий вопрос.

Хреново, хочу я сказать правду, но как всегда, говорю совсем другое, мне не привыкать лгать себе и другим.

– Сенатор на вас обидится за такие слова, – шучу я, уходя от прямого ответа, журналистка сконфужено молчит, – Мне пора, – быстро щелкают затворы, у меня уже сводит челюсть от притворной улыбки, приклеенной на лицо.

Я быстро отхожу от толпы, не позволяя другим корреспондентам остановить меня, и поднимаюсь вверх по ступеням.

– Иногда, красота важнее поступков, – подмигивает мне Степан, как только я оказываюсь рядом с ним.

– Заткнись.

– Надеюсь, ты не наговорил ничего лишнего, – он бросает на меня мимолетный взгляд, и, удовлетворенно хмыкнув, продолжает, – Выступление твоего отца началось… – Степан делает паузу и смотрит на свои наручные часы, – … пять минут назад.

– Подождет, – отмахиваюсь я от его слов и прохожу мимо. Степан громко вздыхает и весь оставшийся путь мы проходим молча.

Стражники следят за нашим передвижением. Сотни глаз сверлят мою спину, когда я прохожу. Наверху ветер усиливается, я застегиваю золотистые пуговицы своего пальто, отец терпеть не может неряшливости.

Я медленно продвигаюсь вперед, здороваясь с другими акционерами корпорации. Рядом с отцом стоит сенатор со своей дочерью, стройной привлекательной брюнеткой в белоснежном длинном платье. Даша, кажется. Мы учились в одной академии, но на разных факультетах.

Я становлюсь с другой стороны, Степан держится в тени.

Я стараюсь не смотреть вниз. На измененные тела зараженных. Особенно, на них. Винилхлорид-90 вторгся в их гены безжалостно превратив хрупкий организм во что-то новое.

Я поворачиваю голову и замечаю на лицах, стоящих рядом со мной мужчин, отвращение и… Восторг. Не хватает огромного пестрого шатра и палатки с едой. Я прячу руки в карманы и заставляю себя стоять ровно. Я терпеливо жду, когда этот цирк закончится.

Не хочу признаваться даже себе, что мне жаль зараженных. Ногти до боли впиваются в кожу.

– Вы должны знать, что мы делаем всё возможное, чтобы поднять уровень жизни в вашем мире, – говорит мой отец в микрофон, перед собравшимися огромный экран, демонстрирующий его в увеличенном размере, – Моя новая компания – это еще один небольшой шаг в сторону нового будущего, – убедительно продолжает он, если бы я его не знал, то верил бы каждому его слову.

Внизу раздается недовольный рокот, стражники не спускают с толпы глаз, держа оружие наготове. Меня передергивает от мысли, что они пустят его вход.

– И я рад сообщить…, – он смотрит на меня и подзывает к себе, сенатор толкает вперед Дашу. От дурного предчувствия у меня сжимается желудок, что-то давит в груди, но я автоматически переставляю ноги.

– Теперь наши усилия будут удвоены, – отец кладет ладонь мне на плечо, – Благодаря союзу моего сына и дочери сенатора, полномочия корпорации возрастут – дроны снимают каждую эмоцию на наших лицах, транслируя всё в прямой эфир. Он с силой сжимает руку, взгляд его прозрачно-голубых глаз приказывает мне не делать глупостей, – Грядут перемены и они вам понравятся, уверяю вас.

Я весь каменею, когда до меня, наконец, доходит.

Отец ненавидит меня до такой степени, что готов пойти на всё, чтобы испортить мне жизнь. И теперь, наконец, ему это удалось.

Дарья спокойно встречает эту новость и я понимаю, что она знала. Они все знали, выставив меня полным дураком. Сенатор протягивает мне ладонь и я машинально пожимаю ее, не прекращая улыбаться.

– Я очень рад, что ты войдешь в нашу семью, – говорит он мне, я киваю, не чувствуя ничего, кроме ярости. Собравшиеся кидаются поздравлять меня и Дашку, словно получают какой-то невидимый сигнал. Хлопают меня по плечу, грозят пальцами и ухмыляются.

– Будущее прямо перед вами, – как ни в чем не бывало продолжает отец, когда шум вокруг нашей помолвки стихает. На огромном экране появляются уютные аккуратные домики с ухоженными садами и детской площадкой, – И это скоро станет вашим, – эффектно заканчивает он свою речь, я смотрю вниз.

Зараженные, как завороженные, следят за происходящим на экране. Стоит тишина, я слышу только, как быстро бьется мое сердце.

Может быть, Степан был прав и надежда самый лучший способ управлять людьми.

Дисплей гаснет и все начинают расходиться, тихо переговариваясь между собой. Впереди я вижу длинное платье Даши. Стражники сопровождают ее, не давая приблизиться к ней. Я поджимаю губы.

– Как вам удавалось столько времени хранить свой роман в секрете? – набрасываются на меня журналисты, как только я спускаюсь со стены. От вспышек у меня начинают болеть глаза. Солнце почти село и по периметру зажигаются фонари. Стражники возвращаются на свои посты.

– Сам удивляюсь, – честно отвечаю я, краем глаза замечая отца, беседовавшего с сенатором.

– Когда будет происходить обряд? – интересуется еще один корреспондент, я вздрагиваю, не зная, что отвечать.

– Дайте им время насладиться друг другом, – приходит на помощь Степан, – Вы же сами знаете, что ритуал требует особенной подготовки, – он подмигивает журналистам, раздаются понимающие смешки. Он уводит меня в сторону эробуса и я скрываюсь внутри, облегченно выдыхая.

– Сукин ты сын, – говорю я Степану, как только он усаживается на место, – Ты обо всем знал, – меня начинает трясти от едва сдерживаемого гнева.

– Следи за своим языком, – спокойно произносит он и окидывает меня ледяным взглядом,– Этот союз выгоден вам обоим и если ты включишь мозги, то поймешь это раньше, чем натворишь глупости, – если я надену Даше свое кольцо и поклянусь в вечной верности и любви.

Никто из нас до конца жизни не сможет развестись. Если, конечно, кто-нибудь из нас не сделает одолжение другому и не покинет этот мир раньше.