В свидетели призвали даже генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина, главнокомандующего вооруженными силами юга России, чтобы процитировать его слова: «Создатели независимой Республики Грузии в 1918 году, которые в Москве были интернационалистами, у себя в Тбилиси превратились в националистов». Дескать, какими вы, грузины, были, такими и остались.

Кто сейчас вспомнит опубликованный в восьмидесятых в «Нашем современнике» рассказа Виктора Петровича Астафьева «Ловля пескарей в Грузии»? А этот рассказ буквально взорвал Грузию. Глупо отождествлять героя с автором, но что-то в этом астафьевском герое прочитывалось автобиографическое. Возможно, потому, что герой рассказа — писатель, которого в доме творчества в Гаграх здорово обидели: дали худший номер, да еще напротив общественного туалета. И все происходившее с ним во время отдыха в Грузии внушило герою-писателю сильнейшую антипатию ко всему грузинскому. Речь, манеры, обычаи и нравы — все раздражало астафьевского героя. Он чувствовал себя белым миссионером, оказавшимся в какой-то глуши, среди первобытных племен, жалко отставших от мировой цивилизации. «Дело дошло до того, что любого торгаша нерусского, тем паче кавказского вида по России презрительно клянут и кличут «грузином», — рассуждал герой-писатель.

Ну чем не повод для писателя-автора вступиться за честь нации, которая никак не может состоять из одних «торгашей»? Но грузинам пришлось самим защищать свою честь. И тогда уже Валентин Распутин на очередном писательском съезде высокомерно прошелся насчет «больной Грузии»…

Не все русские писатели были столь высокомерны, как герой Виктора Астафьева. Грузинских поэтов переводили лучшие русские стихотворцы — Пастернак, Мандельштам, Заболоцкий, Ахматова. Грузинская музыка, грузинский кинематограф — разве не стали частью нашей общей культуры?

Российское общество не заметило появления грузинского национального движения и не понимало того, как история Грузии участвует в формировании ее современной политики. Грузия в 1991 году отсоединилась от Москвы с еще большей радостью и злостью, чем балтийские республики. Причиной был не только взрывной южный темперамент, но и глубокая ненависть к России тогдашнего председателя Верховного Совета республики Звиада Гамсахурдиа, его окружения и немалой части грузинской интеллигенции.

Выпускники советских школ и сейчас еще уверены, что присоединение к Российской Империи в 1801 году было благом для Грузии. Грузинская интеллигенция придерживается иной точки зрения — это была гибель самостоятельного государства.

Отец президента Гамсахурдиа писатель Константин Гамсахурдиа в мае 1921 года обратился к соотечественникам: «История древней Грузии завершилась катастрофой 1801 года… Когда устаревшему грузинскому государственному аппарату была противопоставлена полуевропейская, выученная прусскими инструкторами государственная машина Екатерины II и Павла I, он разрушился, рассыпался».

Константин Гамсахурдиа, которого в те годы щедро награждали и восторженно именовали «грузинским Горьким», считал, что русские издеваются над грузинами: «Почти во всей русской литературе XIX века грузин символизировал прелюбодея и пьяницу…» Гамсахурдиа (при Сталине он и сам вынужденно стал царедворцем) презирал грузин, которые служили России: «Грузия XIX века запятнана в нашей истории. В течение ста лет грузинское дворянство обменивало на эполеты свой патриотизм и отчизну».

После Октябрьской революции вновь возникла независимая Грузия. В марте 1919 года делегация Грузинской республики представила мирной конференции в Париже, решавшей судьбы Европы, меморандум с просьбой признать новое государство. В манифесте присоединение Грузии к Российской Империи именовалось «аннексией».

Самостоятельная республика просуществовала только четыре года. Старший Гамсахурдиа объяснял это так: «В кандалах рабства грузинская нация отвыкла от верности государству. Враждебное отношение к государственному строю развращает нацию политически. Оно развивает в ней антигосударственные традиции. Грузинская интеллигенция не сумела провести полную и стройную мобилизацию сил грузинского народа на построение национального государства». Он же предупреждал, что «Грузия — страна политического радикализма, где даже священники и их сыновья становятся в первый революционный ряд».

На политические взгляды младшего, Звиада Гамсахурдиа, оказали большое влияние его занятия антропософией, мистическим учением о посвященных, которым открыт тайный смысл бытия. Грузинская нация, по мысли Гамсахурдиа, после четырех тысячелетий унижения должна воскреснуть и занять прежнее положение в мире. Идея особой роли Грузии в мире помогла Гамсахурдиа в свое время победить на выборах. Его свержение не означало отказа грузинского общества от самой идеи — просто Гамсахурдиа оказался плохим практиком.

Договор с Москвой был для Грузии вынужденным шагом. Большая часть грузин решилась на этот шаг только после оглушительного разгрома в Абхазии. Многие грузины были потрясены угрозой вице-президента России Александра Владимировича Руцкого разбомбить Тбилиси. Но Шеварднадзе постоянно повторял:

— Россия — безусловный и бесспорный гарант стабильности и мира в этом регионе. Грузия — естественная, историческая союзница России.

Однажды, еще в советские времена, Шеварднадзе высокопарно сказал, что для Грузии солнце восходит на севере. «Смена природных закономерностей и сторон света была утверждена на заседании бюро ЦК, но в народе вызвала тихое гомерическое ликование, — пишет Теймураз Мамаладзе. — Теперь все вернулось на круги своя. Солнце вновь всходит на востоке. А на севере восходят афганский бомбометатель Руцкой и мимикрирующая номенклатура с ее длинным списком Эдуардовых прегрешений».

Шеварднадзе знал, что Грузии от России никуда не деться. Но постоянно маневрировал. Он разрешил создать российские военные базы, и он же через несколько лет попросил их ликвидировать. Строя с Москвой отношения, говорил: помогайте, или пойду на Запад. А Западу повторял: помогайте, а то обращусь к России.

Благодаря Шеварднадзе Грузия только от Соединенных Штатов получила в виде помощи миллиард долларов. Ни одна другая республика столько не получила.

— Он многое понимает, — говорил мудрый Александр Яковлев, — но в политике иногда не ты ведешь лошадь под уздцы, а она тебя сзади в одно место подталкивает.

«Бархатная революция» в Грузии началась после того, как сложилась весьма заметная оппозиция — причем в основном из числа недавних членов команды Шеварднадзе. Самый заметный — Михаил Николаевич Саакашвили, который почти на сорок лет моложе Шеварднадзе. В 1995 году он был избран депутатом парламента, в 1998 году возглавил пропрезидентскую фракцию «Союз граждан Грузии», в 2000 году стал министром юстиции. Ничто тогда не предвещало его будущую конфронтацию с Россией. Михаил Саакашвили требовал тогда закрыть представительство Ичкерии в Тбилиси и выслать из страны всех чеченских сепаратистов…

Политический кризис вспыхнул в Грузии осенью 2001 года. За полтора года до этого Шеварднадзе одержал убедительную победу на президентских выборах-за него проголосовало 85 % избирателей. Но плодами победы воспользовалось его окружение, которое, как выразился один из компетентных журналистов, «поняло, что на предстоящие пять лет республика отдана им на полное разграбление». Настроения в обществе изменились. Свобода слова сыграла немалую роль в росте оппозиционных настроений. Шеварднадзе отправил в отставку правительство и силовиков. И в оппозиции оказались те, кто еще недавно входил в его ближайшее окружение. Среди них спикер парламента Зураб Жвания (будущий премьер-министр) и Михаил Саакашвили.

Он обвинил президента и правительство в коррупции, завоевал поддержку в столице и стал председателем законодательного собрания Тбилиси. Победу на выборах он одержал под лозунгом «Грузия без Шеварднадзе».

2 ноября 2003 года в Грузии прошли парламентские выборы. Наблюдатели отметили огромное количество нарушений. Официальные данные о победе пропрезидентского избирательного блока «За новую Грузию» общество не приняло. 4 ноября в Тбилиси собрался многотысячный митинг. Шеварднадзе отказался выполнить требование митингующих признать выборы недействительными. Массовые акции протеста проводились каждый день. Противостояние нарастало с каждым днем. 23 ноября на площади Свободы собралось уже примерно пятьдесят тысяч человек. Площадь не смогла вместить всех желающих.