Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Кузнецов казался членам президиума ЦК более предпочтительной фигурой. Инженер-металлург, он сделал порядочную карьеру в промышленности, накануне войны стал заместителем председателя Госплана, а потом уже оказался в профсоюзах. Но в глазах Хрущева опыт и вес Кузнецова были скорее недостатком: ему нужен был грамотный специалист-международник без собственного политического веса, который станет беспрекословно исполнять его указания.

Рассказывают, будто Хрущева отговаривали делать Громыко министром, отзывались о нем неважно: безынициативный, дубоватый. Но Никита Сергеевич внешней политикой намеревался заниматься сам и отмахнулся от возражений:

– Политику определяет ЦК. Да вы на этот пост хоть председателя колхоза назначьте, он такую же линию станет проводить.

В феврале 1957 года Андрей Андреевич был утвержден министром. Кузнецов, спокойный и невозмутимый, оставался у него первым замом двадцать лет, пока осенью 1977 года Василия Васильевича не перевели на повышение первым заместителем председателя Президиума Верховного Совета. Председателем был Брежнев, так что Кузнецов занимался всей работой аппарата. Вторым первым заместителем министра стал Николай Семенович Патоличев, бывший секретарь ЦК КПСС. Он с Громыко не ладил и, на свое счастье, через год, в августе 1958 года, получил назначение министром внешней торговли.

Никита Сергеевич Хрущев много и охотно занимался международными делами. Члены президиума ЦК вдруг стали ходить чуть ли не на все приемы в посольства – даже на самые рядовые, куда обыкновенно и министр иностранных дел не приходит, вспоминал Виктор Михайлович Суходрев, личный переводчик высшего руководства страны. Еще недавно советские вожди были недоступны для иностранцев, и вдруг зарубежные дипломаты получили возможность запросто беседовать со всеми кремлевскими небожителями. Президиум ЦК – все одинаково невысокого роста, все очень полные – кроме сухощавого Анастаса Ивановича Микояна, в одинаковых костюмах появлялись среди дипломатов и не отказывались выпить рюмку-другую.

Хрущев стал – в отличие от мировой практики – во время коктейлей произносить тосты. На одном таком приеме после долгих рассуждений о соревновании капитализма и социализма разгоряченный Никита Сергеевич вдруг резюмировал свою страстную речь резкой фразой:

– Придет время, и мы вас похороним!

Эта фраза прогремела на весь мир. Ее восприняли как призыв к конфронтации. Суходрев считал, что Хрущев имел в виду историческую неизбежность победы коммунизма во всем мире. Но для всего мира эти слова прозвучали угрожающе, потому что подкреплялись быстрым наращиванием военной мощи Советского Союза.

Хрущев делал упор на личные контакты с руководителями других государств. Часто повторял:

– Лучше всего по всем спорным вопросам могут договориться именно руководители государств. А уж если они не договорятся, то как можно ожидать, что проблемы разрешат люди менее высокого ранга?

Министра иностранных дел он считал просто чиновником и самостоятельной роли для него не видел. Громыко был поставлен в весьма невыгодное положение. Скажем, вся подготовительная работа по возведению Берлинской стены в 1961 году – а разделение Берлина оказало огромное влияние на ситуацию в Европе – прошла мимо него.

Хрущев обращался к главе ГДР Вальтеру Ульбрихту через советского посла в Берлине Михаила Георгиевича Первухина. Посол тоже писал из Берлина лично Хрущеву и долго колебался, отправлять ли копию Громыко, зная, что Никита Сергеевич недолюбливал министра. Потом все-таки отправил, чтобы уж совсем не портить отношения с Громыко.

У Хрущева была мощная команда помощников. Громыко низвели до роли эксперта – приглашали, когда нужна была формулировка, совет, справка. Первую скрипку в выработке политики играло окружение Никиты Сергеевича. Громыко оставалась рутинная работа, малоинтересная для профессионала. Причем это все еще было время, когда дипломаты не столько договаривались, сколько грозили друг другу.

Едва Андрей Андреевич стал министром, как ему поручили составить обращение к премьер-министру Норвегии Эйнару Герхардсену, который принял решение о вступлении страны в НАТО. Это было не дипломатическое послание, а самая настоящая угроза:

«Норвежскому народу пришлось бы дорого расплачиваться за свои базы, построенные в Норвегии, если бы планы стратегов НАТО нашли свое осуществление… В ответ на агрессивные действия против СССР мы были бы поставлены перед необходимостью принять самые энергичные меры с тем, чтобы нанести сокрушительный удар по агрессору, в том числе и по базам, расположенным вблизи наших границ».

Каждую неделю в Москву приезжал иностранный гость. Сам Хрущев часто и надолго ездил за границу. С серьезными дипломатическими поручениями Никита Сергеевич посылал за границу то своего нового выдвиженца Фрола Романовича Козлова, которого забрал в Москву с поста первого секретаря Ленинградского обкома, то Анастаса Ивановича Микояна, то своего зятя – главного редактора «Известий» Алексея Ивановича Аджубея.

Хрущев исходил из того, что не боги горшки обжигают, и любой может справиться с дипломатической миссией. Он не учитывал, что хитрые и опытные советские чиновники, приезжая на Запад, имели дело с очень достойными партнерами, такими же мастерами демагогии, только более свободными в своих действиях.

Прусские традиции

В апреле 1958 года в Западной Германии побывал первый заместитель главы правительства Анастас Микоян. Проинструктированный в Москве, он начал переговоры с канцлером ФРГ Конрадом Аденауэром в атакующем стиле – напомнил о том, что кайзеровская Германия после Октябрьской революции оккупировала значительную часть России и поставила Советское правительство в трудное положение.

Аденауэр легко парировал его слова:

– Не забывайте, пожалуйста, что кайзеровская Германия в немалой степени помогла Ленину и его сторонникам прийти к власти, предоставив большевикам немалую сумму – двадцать миллионов марок золотом!

Канцлер не упустил случая напомнить и о секретных военных контактах рейхсвера и Красной Армии, и о позорном разделе Польши Сталиным и Гитлером.

После беседы канцлер давал завтрак в честь советской делегации. Министр иностранных дел Генрих фон Брентано доложил канцлеру, что накануне на ужине Микоян выступил с речью, полной нападок на Федеративную Республику.

Кацлер сказал Анастасу Ивановичу:

– Послушайте, господин Микоян, я слышал о вашей вчерашней речи. Вам не следует этого делать у меня. Иначе вы вынудите меня отвечать вам очень резко, а я бы хотел этого избежать.

Микоян ответил, что считает свою предстоящую речь очень дружественной.

– Дорогой господин Микоян, – предложил хитрый канцлер, – посмотрите, с какой речью я выступлю.

Конрад Аденауэр, словно в знак особого доверия, прочитал ему выдержки из своего выступления. А потом попросил и Микояна показать его выступление, чтобы убедиться, действительно ли оно дружественное. Микоян, поколебавшись, сунул руку в карман и вытащил текст. Аденауэр внимательно выслушал перевод и попросил вычеркнуть некоторые острые фразы. Анастасу Ивановичу ничего не оставалось, кроме как согласиться. После этого они спустились на нижний этаж, где в банкетном зале уже собрались остальные гости. Аденауэр знал, что советский гость в юности окончил духовную семинарию в Тифлисе, даже проучился один год в Эчми-адзинской духовной академии и едва не стал священником. Канцлер поинтересовался у Микояна, отчего тот отказался от такого достойного занятия. Микоян рассказал, что незадолго до посвящения в сан его вдруг охватили величайшие сомнения: он утратил веру в Бога. В этот период душевного смятения ему попала в руки книга Карла Маркса «Капитал». Она явилась для него откровением.

Аденауэр удивленно взглянул на Микояна:

– Я тоже однажды заглядывал в «Капитал», но совершенно не понял его.

– Я и сам понял только со второго раза, – признался Микоян.

Неизвестно, поверил ли Аденауэр в то, что его собеседник действительно освоил этот серьезнейший научный труд. Судя по тому, что всю свою взрослую жизнь делал и говорил Микоян, Марксовы идеи так и остались для него тайной за семью печатями.

4
{"b":"637845","o":1}