Громыко произнес настоящий панегирик будущему генсеку, подхваченный остальными членами Политбюро. А Горбачев в знак благодарности оставил Андрея Андреевича в политбюро и сделал председателем Президиума Верховного Совета СССР. Этот вопрос решился 29 июня 1985 года на заседании политбюро. Михаил Сергеевич сказал:

— В нынешних условиях целесообразно, чтобы генеральный секретарь ЦК КПСС сосредоточился на вопросах партийного руководства. В связи с этим вношу предложение рекомендовать для избрания председателем Президиума товарища Громыко. Андрей Андреевич — один из старейших членов партии, имеет большой политический опыт, известен как в нашей стране, так и в мире. Все это отвечает нынешней ситуации, интересам наиболее рациональной расстановки сил.

Благодаря этому Громыко еще три года провел на Олимпе, тогда как остальных членов прежней команды Горбачев сразу разогнал. Потом Громыко, уйдя на пенсию, будет ругать Горбачева. Но пока оставался при должности, покорно исполнял волю очередного хозяина. Иностранные гости отмечали, что при Горбачеве «Громыко, пока он еще участвовал в переговорах, никогда не вмешивался по собственной инициативе в разговор и открывал рот, только когда его спрашивали».

Он-то прекрасно понимал, скажем, что антиалкогольная кампания поставила советских послов за границей в дурацкое и позорное положение, но беспрекословно выполнил постановление политбюро. Корниенко подготовил проект циркуляра, который запрещал подавать спиртные напитки на протокольных мероприятиях, и требовал следить за тем, не пьют ли посольские работники, а Громыко его подписал. Когда в советских посольствах перестали подавать спиртное, над нашими дипломатами откровенно смеялись, а репортеры подлавливали советских людей в магазинах, где они тайком покупали вино и виски. Угощать перестали и официальные делегации, которые приезжали в СССР, что тоже не повышало престиж государства.

2 июля 1985 года Громыко в последний раз побывал в своем кабинете в Министерстве иностранных дел. Он ни с кем не попрощался, даже не собрал коллегию. Просто встал и ушел. Сотрудники МИД сгрудились у окон, чтобы увидеть его отъезд.

Он продолжал следить за международными делами. Ему, конечно, не нравилось, что делалось без него. Один раз Громыко пригласил своего сменщика Шеварднадзе с женой к себе на дачу. Но живого разговора не получилось. Все чувствовали себя скованно.

Олег Трояновский, которого Горбачев отправил послом в Китай, нанес Громыко визит вежливости. Сказал, что сейчас стоит задача — нормализовать советско-китайские отношения. Андрей Андреевич вдруг возразил, что ничего из этого не выйдет.

— Почему? — удивился Трояновский.

— Они уже слишком связаны с американцами.

Мир менялся, но Громыко жил прошлым. Он приезжал в Кремль точно к девяти часам, уточнял с помощниками распорядок дня. Выступление на XXVII съезде партии переделывал девятнадцать раз.

Громыко стал ездить по стране. Все, что он видел, производило на него тягостное впечатление. Андрей Андреевич плохо представлял себе жизнь в родной стране, был оторван, как и все члены политбюро, от реальности, не подозревал, что в магазинах пусто, что людей охватила тоска, и они смертельно хотят перемен. Перестав быть министром, он оказался ненужным. По привычке высказывался на каждом заседании политбюро, но невпопад. Его речи походили на старческое брюзжание. Однажды удивленно сказал:

— Я вот тут гулял по улице Горького и газированной воды не нашел.

Горбачев смотрел на него снисходительно. Новые члены политбюро — иронически или раздраженно.

Громыко решительно выступил против любых попыток реабилитации жертв сталинских репрессий. Он специально взял слово на политбюро:

— Нельзя проходить мимо того, что у нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо. Мы не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего…

Президент Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук Александр Александрович Никонов обратился в политбюро с просьбой реабилитировать Кондратьева, Чаянова и других выдающихся экономистов, уничтоженных Сталиным. Это особенно возмутило Громыко; их реабилитация как бы перечеркивала его собственную жизнь.

— Разве это можно делать? Это были махровые защитники кулачества. Мне самому, когда я преподавал политэкономию, приходилось разоблачать этих горе-теоретиков, выступавших главным образом под флагом защиты кулачества и свободного хуторского хозяйства. А теперь нам предлагают, видите ли, реабилитировать этих буржуазных лжеученых.

В 1988 году после отпуска Андрей Андреевич собирался лететь в Пхеньян с визитом. Но в один из сентябрьских дней к нему в Верховный Совет заехал Горбачев. Они поговорили, визит был отменен, и Громыко подал в отставку. Когда его отправляли на пенсию, он попросил: оставьте мне дачу, машину и одного помощника — писать мемуары.

Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев и глава правительства Николай Иванович Рыжков подписали 20 октября 1988 года документ под названием: «О материально-бытовом обеспечении т. Громыко А.А.»:

«В соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР от 17 октября 1988 г. № 1194-232 установить т. Громыко пенсию союзного значения пожизненно в размере 800 рублей. Сохранить за т. Громыко А.А. порядок пользования дачей и охраной, транспортом, курортными дачами, столом заказов, бытовыми учреждениями (пошивочная и др. мастерские) 9-го управления КГБ СССР, а также медицинское обслуживание в спецполиклинике и спецбольнице 4-го главного управления при Минздраве, предоставлявшиеся ему до ухода на пенсию».

Громыко в спальне прикрепил к стене распорядок дня и неукоснительно им руководствовался. Читал, много гулял. Ежедневно работал над мемуарами. Вскоре вышел его двухтомник под названием «Памятное». Читатели были разочарованы.

Эгон Бар писал потом: «Своими мемуарами он оскорбил себя — ведь они никак не могли быть у него такими бледными и скудными. Он утаил от грядущих поколений целое сокровище, унеся с собой в могилу опыт, знания и взаимосвязи исторических событий и характеристики личностей, которыми мог поделиться он один. Жаль, что этот выдающийся человек так и не смог сбросить чешую и, будучи слугой своего государства, счел не заслуживающим упоминания и излишним все, что выходило за рамки того трезвого и предельно скупого изложения, которое представлялось ему необходимым».

Однажды Громыко сказал дочери:

— Я знаю несколько таких вещей, что, если бы мир узнал о них, он просто бы ахнул.

— Папа, ты можешь об этом написать? — спросила Эмилия Андреевна.

— Нет.

— Почему?

— Я остался единственным свидетелем из тех, кто это знает. Остальные уже умерли. Никто не может подтвердить это сейчас. Нет, я не могу этого сделать. Вообще я много что знаю. Но это уйдет со мной в могилу…

И только однажды вечером, закончив работу над статьей о Сталине, бывший министр вдруг произнес:

— Какие вы счастливые, что не жили в то время, в которое жил я.

Громыко был председателем комиссии по изданию дипломатических документов. Как вспоминают его сотрудники, если кто-то из них «усматривал в публикации того или иного документа некую угрозу возможного использования этого документа в неблаговидных целях нашими противниками», Громыко такого сотрудника поддерживал, и документ не публиковался. Громыко не подпускал к архиву даже бывших послов, которые хотели посмотреть свои собственные телеграммы.

Академик Сергей Леонидович Тихвинский, который в Министерстве иностранных дел руководил историкоархивным управлением, вспоминает: Громыко не давал такого разрешения даже Александру Семеновичу Панюшкину, бывшему послу в Китае, бывшему начальнику первого главного управления (внешняя разведка) КГБ, который до ухода на пенсию возглавлял отдел ЦК КПСС по работе с загранкадрами.

Возмущенный Панюшкин обратился к Суслову, тот позвонил Громыко, и тогда было сделано исключение. Но для себя Громыко не сделал исключения, и в его двухтомнике нет ни новых документов, ни каких-либо открытий.