Громыко был актером, который умело скрывал свои намерения и настроения. Лишь в редчайших случаях чувства брали у него верх над разумом. Были люди, которые выводили Громыко из себя. Британский министр иностранных дел Джордж Браун попытался установить с коллегой неформальные отношения и во время завтрака обратился к Громыко самым непринужденным образом:
— Андрушка!
Громыко поправил его холодным тоном:
— Если хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то надо говорить Андрей Андреевич.
Тот, ясное дело, не осилил имени-отчества. Но нелюбовь Громыко к англичанину усилилась, все попытки британского министра наладить отношения пошли насмарку. Англичанам вообще трудно приходилось с Громыко. Британские дипломаты вспоминали, что советский министр мог часами вести бесплодные беседы.
Другой британский министр Алек Дуглас-Хьюм даже как-то попытался остановить Громыко словами, что он прекрасно знает содержание последних передовиц «Правды», и нет особого смысла тратить драгоценное время на их пересказ. Но Громыко продолжал распространяться о миролюбивом духе советской внешней политики. Дуглас-Хьюм предложил объявить перерыв. Потом министры встретились вдвоем, и только тогда беседа приобрела более деловой характер.
Громыко высоко ценил подготовительную работу — подбор материалов к переговорам, считал, что это необходимо проделать самому, чтобы быть на высоте в момент переговоров. Министр не чурался черновой работы, поэтому часто брал верх над менее подготовленным и менее опытным дипломатом. Он не допускал импровизаций в дипломатии, хотя импровизация — это необходимый элемент в дипломатии. Но во время холодной войны импровизация была опасным делом.
Природа наградила его крепким здоровьем, что позволяло ему выдерживать огромные нагрузки, особенно во время зарубежных визитов. В дни заседаний сессии Генеральной Ассамблеи ООН он в день проводил несколько встреч с министрами иностранных дел разных государств и всегда был собран и готов к дискуссии.
Чувство долга у Громыко было колоссальное. Однажды во время выступления в ООН у него случился обморок. Министр просто перегрелся. В Нью-Йорке было жарко, а Андрей Андреевич одевался тепло, даже летом носил кальсоны. Мощных кондиционеров тогда еще не было. Охранники буквально унесли его из зала заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников, вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.
В один из январских дней 1977 года министр позвонил своему заместителю Владимиру Семенову. Пожаловался:
— Во время церемонии под юпитерами стоял и думал, что выдержу. Но не выдержал и потерял сознание. Обморок. Товарищи поддержали… Врачи сказали, что надо отдохнуть в Барвихе. У меня переутомление было. Глотал таблетки. Я люблю работу, но со сном не получается. Три года назад решил проявить характер: ни одной таблетки снотворного. И не пил. Но, оказывается, это все-таки необходимо!
Через десять дней министр опять соединился с Семеновым.
«В мембране телефона усталый и чуть сбитый голос, — записал в дневнике Семенов. — Сказал, что врачи приказали после партконференции в МИД сдать кровь и уложили в больницу. «Накануне у меня был приступ стенокардии, была боль, я не знал, что ее надо снимать и как, все терпел и вытерпел… Я думал: главное интеллект, а оказалось — сильнее то, что ниже головы». Он, конечно, болел, и очень. «Переутомление». А в сердце холод и тоска. Это был не просто душевный разговор, это был крик души. Дескать, отшумела шумная и буйная, а теперь койку береги. «Еще пару недель здесь подержат — ЭКГ получше, врачи даже повеселели, через неделю пускать будут гулять, а сейчас по комнате только».
Андрей Андреевич мог часами вести переговоры, ничего не упустив и ничего не забыв. Перед Громыко лежала папка с директивами, но он ее не открывал, вспоминает Сухо-древ. Он делал пометки синим карандашом. Если речь шла о сложных разоруженческих материях, где имеется масса цифр и технических подробностей, то он считывал только цифры. Все остальное держал в голове, хотя его коллеги, в том числе американские госсекретари, преспокойно листали толстые папки и зачитывали самое важное.
Громыко серьезно изучал своего будущего партнера на переговорах, читал его биографию, пытался понять его методы ведения беседы, расспрашивал наших послов об этом человеке. Он обладал уникальной памятью. Мог вдруг поинтересоваться каким-то событием, скажем, двухмесячной давности, а его помощники и заместители часто оказывались в неловкой ситуации, поскольку они не могли вспомнить, что же там произошло. Когда возникала проблема, он сразу искал аналог в истории дипломатии. И если находил, то знал, как решить новую проблему.
— У всех память разная, — говорил Громыко. — Но если дипломат укрепляет себя в мысли, что память у него слабая, то это просто скверно. Разумнее не жаловаться на свою память, а тренировать ее и развивать.
Громыко понимал, какой ущерб может причинить неправильно сказанное слово. Хорошие дипломаты отличаются от плохих и посредственных умением четко формулировать. Все важнейшие документы ложились на стол министра. Дипломаты часто поражались точности его правки, он чувствовал тончайшие нюансы.
Андрей Андреевич хорошо владел английским, но обязательно требовал перевода. Хитрость Громыко состояла в том, что он получал дополнительное время для размышлений. Громыко внимательно слушал, как переводят его собственные слова, поправлял переводчика. Неточности в переводе его страшно раздражали.
Его партнеры ценили и то, что его «да» было столь же надежным, как и его «нет».
Андрей Андреевич говорил сыну, напутствуя его перед заграничной командировкой:
— Запомни золотое правило дипломатии — когда идет переговорный процесс, абсолютно недопустимо сразу раскрывать другой стороне все карты, хотеть решить проблему одним махом. Многим политикам кажется, что стоит только убедительно изложить свои предложения, продемонстрировать искренность и стремление к сотрудничеству, как все получится. Это иллюзия!
Если вам удалось достичьуспеха на переговорах, учил мидовскую молодежь министр, не спешите кричать об успехе, хотя лавры и принадлежат вам. Сделайте так, чтобы заключение договора стало заслугой высшего эшелона власти.
Поразительным образом изворотливость во «внутренней политике», то есть в отношениях с начальством, сочеталась в нем с неуступчивостью во внешней политике. Громыко, вспоминал посол Олег Алексеевич Гриневский, развил эту стратегию. Он вывел три золотых правила дипломатии сверхдержав.
Первое. Требуйте все по максимуму и не стесняйтесь в запросах. Требуйте то, что вам никогда не принадлежало.
Второе. Предъявляйте ультиматумы. Не жалейте угроз, а как выход из создавшегося положения предлагайте переговоры. На Западе всегда найдутся люди, которые клюнут на это.
Третье. Начав переговоры, не отступайте ни на шаг. Они сами предложат вам часть того, что вы просили. Но и тогда не соглашайтесь, а выжимайте большее. Они пойдут на это. Вот когда получите половину или две трети того, чего у вас не было, тогда можете считать себя дипломатом.
Правила Громыко неизменно срабатывали, пока западные дипломаты его не раскусили. У него появился сильный противник — Генри Киссинджер, сначала помощник американского президента по национальной безопасности, а затем государственный секретарь Соединенных Штатов.
Президент Ричард Никсон желал войти в историю в качестве миротворца. Он хотел, чтобы его самого считали ключевой фигурой в вопросах внешней политики. Он решительно, а иногда и просто оскорбительно отстранял от принятия решений государственный департамент и госсекретаря Уильяма Роджерса. Все щекотливые переговоры президент поручал своему помощнику, считая, что этот человек, который все еще говорил с сильным немецким акцентом (Киссинджер родился в Германии, его привезли в Америку ребенком) не может составить ему конкуренцию. Но вопреки ожиданиям Никсона Генри Киссинджер стал весьма популярной фигурой. Он сумел установить деловые отношения с советским руководством. Громыко иногда называл Киссинджера «чертом», но очень серьезно относился к нему и доверял его обещаниям.
