— Выслушай меня, — тихо велел я, — а после сможешь уйти.

Она постепенно затихла.

— У тебя есть два пути: остаться со мной, дождаться нашего созревания и победить, или ты можешь убежать, но знай, тогда придётся позже уничтожить тебя, как сегодня Александру.

Я смотрел на Машу, стараясь запомнить каждый штрих её лица, каждую морщинку кожи, каждый изгиб тела… её запахи — волос, пота, кожи… голос — обертона… ритмы дыхания, сердцебиения, пульс… глубину изумрудных глаз, выпуклость грудей, линию губ… жар выдыхаемого воздуха, полыхающую черноту зрачков… зачинающуюся жизнь в недрах её существа…

Последний раз я вижу её такой.

Либо она умрёт.

Либо нет.

Испокон веков наш союз был невозможен.

Только противостояние и битва соединили нас, иначе она давно бы принадлежала Виктору.

Отныне и вовеки веков Мария останется недоступной.

— Я не смогу остаться, даже, если мы победим…Такой ценой, никогда, — утомлённо ответила Маша. — Да и не получится больше… добровольно я не вступлю с тобой в связь, не возьмусь за твои руки: они выскользнут, скользкие и липкие от нашей крови и чужих слёз. Мы никогда больше не станем единым целым. Это не в моей воле. Олег, отпусти меня.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Отпусти, — прошептал я.

Он разжал хватку и отступил.

Я выпрямился, чтобы хотя бы прямой осанкой утвердиться в сереющем и блёкнущем мире.

Маша подступила вплотную:

— Я верю, победа возможна другим путём. Знаешь, я боюсь: что, если результат нашей победы зависит от средства её достижения? Что это будет за новый мир, купленный такой ценой? Пожалуйста, подумай об этом!

Ответить было нечего.

— Убей меня сейчас? — предложила Маша.

— Не хочу, — вздрагиваю я.

— Тогда прощай, и… если ты всё-таки убьёшь, — она сглотнула и через силу закончила, — то пусть это будет быстро, но честно. Сделай это сам, глядя в лицо, в глаза, как сейчас. Лучше всего кинжал или пуля… Только не так, как мы убили Александру: трусливо, анонимно…

Она поднялась на цыпочки и поцеловала мою скулу: подставить под поцелуй губы мне не позволила совесть.

Эти воспоминания одно за другим проносятся перед моим взором, когда я опускаю руки на плечи нашего врага и решительно разворачиваю его к себе.

Женщина.

Она устало улыбается, глядя снизу-вверх:

— Присядь, а то я сижу, а ты стоишь — неудобно.

Я усаживаюсь рядом, изучая знакомое и одновременно чужое лицо.

В первые мгновения я даже пугаюсь, что это Маша.

Что она таилась за всеми несчастьями.

Что она умело настроила нас против Александры и заставила убить её.

Что она околдовала Виктора, внушив ему вместе с любовью то, что он зашифровал.

Что она меня уничтожит.

Либо наш враг подсунул её, чтобы помучить меня, чтобы полюбоваться моими страданиями, смакуя то, как я буду убивать её голыми руками — а я бы это сделал, представься мне подобная возможность, чтобы спасти Машину душу от плена в аду «Царства Земного».

— Как бы я ни желала тебе отомстить, Машу я не отдам, — догадывается моя противница.

— Почему ты так похожа на Машу? Почему не на Александру или Олега, или на Виктора, или на Таню?

Она пожимает плечами:

— Кто знает?

— Что будем делать? — спросил я.

— Что ты будешь делать, — поправляет она.

— Как мне называть тебя? — осторожно интересуюсь.

— Ах, имена… — вздыхает она, склонив голову на бок, — сколько их было…. Пусть будет «она» по-французски, заглавными буквами.

— ЭЛЬ?

— Да, зови меня ЭЛЬ, нежно смакуя языком и зубами смягчённую букву «Л», как в слове «любовь», как в слове «лютая», как в слове «люди», как в слове «люгер», как в слове «эль», как в имени «Лель», как в слове «сель», — поёт ЭЛЬ, с грацией и плавностью рептилии, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, ни на миг не выпуская моего взгляда, приоткрыв губы, за которыми её язык проделывал все эти лингвистические упражнения.

— Маша похожа на меня, её медлительность, тяжесть её волос, листва взгляда, — жмурится ЭЛЬ.

Я молчу, сопротивляясь её сладкому напеву, поющему в унисон с моим собственным не менее сладким отзвуком существу ЭЛЬ.

— Поэтому ты не смог убить её, — объясняет она.

— Поэтому? — не хочу верить я.

— Потому, что любишь меня. Это самая горькая правда моего бытия и твоего небытия: мы в разных мирах, ни один не может отдаться другому, не потеряв своего мира, — скорбно шепчет ЭЛЬ, смежив веки и уткнув голову мне в грудь.

Слова не нужны.

Я хочу, чтобы это было ложью.

Она обманывает, чтобы подчинить себе.

Но, увы.

Нет никакой злобной воли в ней.

Нет ничего, кроме любви.

— Я никогда не могла убить тебя, — глухо бормочет ЭЛЬ, обвиваясь вокруг меня с медлительностью тени в полдень, с равнодушием питона, с тяжестью ртути, — неужели ты снова покинешь меня?

Она поворачивает голову, упираясь затылком в мои колени, и с мольбой ввинчивается зрачками в моё лицо, изумруды её взгляда болотной топью засасывают мой взгляд.

— Как я тебя покину?

— Ты всегда уходишь: ты вечно покидаешь моё бытие ради небытия… как редкая и желанная капля воды растворяешься в песке моей пустыни… как песня затихаешь в просторах моих степей… таешь, как тает первый поцелуй в последнем… твой день затухает в моей ночи, твои звёзды меркнут в моём свете… ты вечно уходишь.

— Ради чего?

— Ради своей победы. Сколько ты мне дашь времени на этот раз? Минуту? Час? День? Страшно подумать, неделю? Неужели месяц? Год? О столетии я даже и не мечтаю. Тысячелетий можешь не предлагать — не поверю. Миллион лет — ты выше этого, — слова ЭЛЬ набегают одно за другим прибоем океана, в такт с ударами её сердца.

— А как насчёт вечности? — предлагаю я.

Она вздрагивает, садится, отталкивает меня прочь.

— Не шути так, пожалуйста, — просит она, — убей меня, я больше так не могу. У тебя всегда есть надежда на несбыточное в грядущем, а у меня есть только страх перед неизбежным в будущем. Я не буду сопротивляться. Наши факторы божественности совпадают. Убей меня сам, и придёт твой мир. Твоя победа.

— Не могу.

— Почему?

— Моя любовь останется в прошлом мире, её не будет в грядущем, а без этого всё теряет смысл, — отвечаю я. — Кроме того, Маша однажды предположила, что мир моей победы зависит от средств, которыми я её достигну.

— Что же ты хочешь? — недоумевает она.

— Поверь в меня.

— Я боюсь, — отказывается она.

— Поверь, я не хочу, чтобы бытие или небытие поглотили друг друга, как случится в случае исчезновения тебя или меня, я хочу объединить одно с другим.

ЭЛЬ качает головой.

Мы сидим, обнявшись.

— Когда-то ты бы не отказался уничтожить меня, — задумчиво произносит ЭЛЬ.

— Ты тоже, — напоминаю я.

— Время, которое ты хочешь уничтожить, меняет нас.

Я молчу.

— Сколько так может продолжаться? — печалится она. — Ты не можешь убить меня, поэтому всегда убиваешь себя и уходишь. Я не могу убить тебя, поэтому вечно остаюсь одна.

— Так будет, пока мы не уничтожим один другого, или пока ты не поверишь в меня, в мой новый мир, не возьмёшь меня за руки и не закроешь свои глаза, — говорю я, сжимая её ладонь в своей, но другую она прячет.

— Я не хочу убивать сам себя, сделай это за меня, — прошу об услуге, а сам вдруг вспоминаю, ее — ЭЛЬ — я же помню ее! Когда я был совсем ребёнком, она навещала меня. Всё началось с мучительного упражнения — с болезненной растяжки…