* * *

В Ленинграде Олег нашёл пустую квартиру на Невском. Не знаю, как. Мы прошли снаружи, Олег изучил окна домов, потом зашли в подъезд, Олег заглянул в почтовый ящик, мы поднялись на третий этаж, где Олег поскрёб пальцем замок, потом поковырялся в нём, я не разглядел чем. Олег одновременно наседал на дверь всем телом и кряхтел. Дверь отворилась. Это оказалась трёхкомнатная квартира с просторной кухней и большими окнами. Олег побродил по квартире, нашёл запасные ключи. Потом бросил:

— Три недели хозяев не будет, моя комната самая большая.

— Почему на Невском? — спросил я.

— Здесь хороший бар с кальянами. Я пошёл думать туда, а ты иди, погуляй. Встретимся в квартире.

Так мы и жили. Олег работал над ребусами Виктора, а я слонялся по ленинградским улочкам и балдел от нашей будущей победы.

Спустя несколько дней Олег, измождённый долгой работой над записями Виктора, наконец-то уснул. Он был готов продолжать расшифровку, но, учитывая последние три дня упорного труда без сна и отдыха, я сказал окончательное «нет». Олег возражал, но я отобрал у него "яблочный сироп" и накормил его снотворным. Сам я тоже сделал перерыв с корешками. Я боялся, что без своего обычного страха я стану беспечным.

Не могу сказать, что сделалось сильно лучше или хуже, но пока терпимо. Снова подумать трезвой головой. Нет, я вовсе не утверждаю, что эйфория — это плохо, но думать об опасности и об угрозе, надвигающейся на всех нас проще, ощущая свидетельства её присутствия, такие как тяжесть под ложечкой, слабость в коленках, дрожь вдоль позвоночника. Оставалось решить проблему с Олегом: стоит ли продолжать контактировать с ним? Имеет ли смысл бороться с его пристрастиями? Можно ли иначе? Нужно ли иначе? Важна ли его работа с тетрадью Виктора или это бред сивой кобылы?

Для себя я пока не видел никакой угрозы с этой стороны.

Если оставить всё как есть, тогда мне уже обеспечен один верный союзник, который не отойдёт прочь ни на шаг. Вдвоём мы составляем идеальную с точки зрения безопасности пару, которая может противостоять злу, пытающемуся уничтожить нас. Я сгрёб в кучу бумаги на столе и, порядком покопавшись в них, в очередной раз признался себе, что каракули Виктора, цифры, значки и буквы не складываются ни во что путное.

Однако Олег в апофеозе собственной гениальности умудрился раскопать интересные вещи.

Я выудил один из графиков.

Выглядел он, как и прочие графики в научной литературе: из точки пересечения осей координат тянулась пилообразная линия, которая, несмотря на перепады, росла и росла, пока не доходила до жирной красной горизонтальной линии и, достигнув её, прерывалась красным крестом — на всех рисунках, кроме одного, где линия бесконечно долго приближалась к роковой черте.

Перед тем как отключиться, Олег сообщил, что эти графики имеют прямое отношение к каждому из нас.

Олег предположил, что кривая на каждом графике — это жизнь кого-то из нас, горизонтальная линия — суть некоторая граница развития, крест означал смерть, по горизонтали шла ось времени, по вертикали — эквивалент развития личности или расход жизненных сил. Ещё Олег сказал, что высота красной линии разная на разных картинках.

Но то, что сказал Олег перед тем, как заснуть, колоколом звучит в памяти:

— Будем ждать смерти одного из нас, — хмуро процедил он.

— Как так? — возмутился я. — Я не допущу.

— Если придётся выбирать между твоей бравадой и предсказаниями Виктора, я выберу второе, — покачал головой Олег.

— Что после? — срывающимся голосом поинтересовался я.

— После я смогу сопоставить дату смерти со всеми датами рядом с красными крестами, сопоставить зашифрованное название каждой с кривой с именем погибшего. Тогда мы будем знать шифр, следовательно поймём, кому, что и когда грозит.

— Это всё? — прошептал я.

— Пока да. Возможно, всплывут ещё догадки, — Олег уже клевал носом от набегающих дымных волн дрёмы.

… А теперь он крепко спит.

Я встал, размял конечности и принялся одеваться. По моим прикидкам Олег проспит часов двадцать: за это время я должен сосредоточиться и попытаться отыскать Виктора. Почему надо искать его здесь, Олег так и не объяснил, отделавшись неопределенными отговорками о секретности. Я и сам давно и вполне резонно задавался вопросом: почему Виктор зашифровал записи?

Олег подтвердил мои подозрения, что Виктор боялся реального персонажа нашей действительности, который стоит за всеми несчастиями и который не должен догадаться, как далеко продвинулись мы все в разгадке собственной тайны.

Однако имелось и другое объяснение: Виктор и есть тот негодяй, угрожающий всем нам, а записи он зашифровал, рассчитывая на то, что мы разгадаем их в конкретный момент и полученная нами информация сыграет роль манка, призванного заманить всех в ловушку.

Я уже делал попытки ощутить местоположение Виктора и мог на это надеяться, вспоминая о своих изредка проявляющих себя способностях, которые усиливались со временем и озаряли мой разум и душу всё чаще. К сожалению, последние три дня я терпел безусловное фиаско в своих ясновидческих опытах.

Либо в последний раз я надорвался, гипнотизируя Машу, либо наркотики блокировали развитие божественной сущности моего бытия. Пока это не так плохо: пусть я не могу найти Виктора, но и наш враг потерял меня. Я временно сделался обычным торчком.

Было и простое объяснение: Виктора нет в Ленинграде, а я ослабел из-за того, что оказался в отдалении от троих из нас.

Над северным городом властвовали белые ночи, введшие меня в заблуждение относительно времени суток. Была мёртвая глубокая ночь, ни души, один шквальный ветер мчал комья тумана с Невы. Увы, лето не было ни тёплым, ни солнечным. Сумрак, придавленный кварцево-фиолетовым горящим предутренней голубизной небосводом, таился в закоулках, полуподвальных помещениях, под ветвями деревьев. Создавалось колдовское ощущение замороженности вселенной, частое для севера в июньский период. Реальность обратная экваториальной, где темнота вспыхивает в считанные минуты. Здесь, напротив, закат длится часами, и никто не догадается, когда он становится восходом. Миг исчезновения дня и прихода ночи растягивается на целые день.

Время споткнулось на мгновение ночи и, пока оно поднимется и вновь зашагает обычным ходом, есть миг подумать, есть возможность задержать дыхание, есть шанс обогнать вселенную в её неостановимом движении, забежать вперёд, заглянуть в завтра, приоткрыть дверь грядущего.

Показалось, что знакомый ознобец падения вроде бы вздрогнул внутри, лёгкое покалывание затеребило ладони, а по всему телу туда и обратно вдоль спины пульсировало жаром, земля покачнулась: вот-вот… я схвачу нить причин и следствий, связку вчера и завтра, вдохну порыв ветра с частичкой океана и запахом воды, обрету его лёгкость и стремительность.

Увы — ничего.

Только серость Невы мешается с фиолетовым небом, тучи несутся над макушкой, задевая шпиль Адмиралтейства, да клыки задранных к зениту мостов скалятся, причудливо сочетаясь с отражениями в реке.

Я вернулся в наше временное пристанище.

Олег мирно храпел.

Тогда я, поколебавшись, набрал номер Александры: долгие гудки одиноко тянулись один за другим. Когда я уже собирался бросить трубку, а их число достигло двадцати, на том конце ответили.

— Алло, — просипела Александра со сна.

— Прости, это я, Иван, — начал я и только хотел объяснить, где нахожусь и зачем звоню, но Саша и рта не дала раскрыть, сонливости как не бывало:

— Ты нашёлся!

— Да.

— Беда!..

— Какая? — выдохнул я: как будто ударили под дых, в голове поднялась прибойная волна и шарахнула о барабанные перепонки, кровь взорвалась и сердце заколотилось дробью от всплесков адреналина.

— Виктор…

— Что с ним?

— Он в Ленинграде… в больнице… в реанимации.

— Номер больницы! — потребовал я.

Александра помедлила и назвала номер.

— Пока соберитесь вместе и ждите моего возвращения, — приказал я, позабыв, что собираться уже не с кем.