— А что ты глаза прячешь? — злится Новиков, не менее внимательно посмотрев на нее. — Ты, значит, покрывала его все это время, а мы теперь должны просто смолчать? А ты знаешь, что Яна в больнице? Как ты вообще могла смотреть в глаза всем тем, кого он морально покалечил? Вите? Даше?

— Я не… — теряется девушка, отступая еще на несколько шагов от разъяренной толпы ребят. — Я не покрывала его! Я узнала это все вместе с вами, я клянусь, я не знала.

— Невозможно практически жить рядом с человеком и не знать о нем такого! — кричит Дарья, яростно топнув ногой. — Ну и сука же ты, Лерка!

Она толкает ее изо всех сил, так, что девочка от ее напора просто не удерживается, и, пытаясь зацепиться хоть за что-то, все-таки падает. Но у нее не получается, на самом деле совсем. Лера перед ними абсолютно беззащитна — она ничего не может противопоставить им и хоть как-то сопротивляться, их правда гораздо больше. И она чувствовала, как они просто вымещают на ней свою боль, свои страдания, которые причинил им ее молодой человек. Первый удар прилетает куда-то в живот, а потом она инстинктивно попыталась закрыть его руками, тем самым открывая для ударов лицо. Она вообще свернулась в позу эмбриона, пытаясь избежать ударов, которые сыпались от ребят со всех сторон, практически все били ногами, и Валерка ощутила то, насколько же тяжелые у них ботинки. По спине удары были такими болезненными, что на глаза невольно накатывались слезы, нос заложило, и девушка очень хотела просто вдохнуть. Ей не хватало категорически воздуха, она тихо вскрикнула, когда чей-то удар случайно прилетел ей прямо в лицо, разбивая ей скулу сразу же в кровь.

А ребята и вовсе как будто бы озверели. Они не чувствовали того, что перед ними просто маленькая и достаточно беззащитная девочка сейчас — Валерка сработала на них, как красная тряпка на быка, ребята просто нашли того, на ком можно выместить свою злость, боль и обиду. На ком-то, кто был связан с Лагранжем, на ком-то, кто ему хоть мало-мальски дорог. И вот сегодня им так удачно подвернулась Лерка. Особенно ожесточенно бил Витя — девушка чувствовала, как он стоял за ее спиной, она видела, как он подходил. А потом ей прилетали такие сильные удары, что после них точно останутся гематомы.

— Разойдитесь! — кричит мужчина, забежавший в кабинет и крайне удивившийся всему происходящему, тут же кинувшийся в толпу, буквально отбивая девчонку из рук озверевших студентов их группы. — Вы что же делаете?!

Лера лежит на полу, и в какой-то момент ей кажется, что это вообще все происходит не с ней. Что она просто спит в своей теплой кровати, рядом с Лагранжем, что сейчас девочка откроет глаза и все будет по-старому. Все будет, как раньше и у нее все будет хорошо. Она снова будет счастлива.

Девушка открывает глаза, но все, что видит перед собой, это чьи-то пыльные ботинки, которые мгновенно исчезают из ее поля зрения, видит не самый чистый пол, и плинтус. В голове так сильно гудело, она чувствовала, как у нее гудит все тело, как боль отдается практически в каждой клеточке тела. Она все еще машинально и очень крепко держалась за живот, не состоянии даже разжать руки сейчас.

— Я воспитывал в вас людей! — кричит мужчина, окидывая взглядом всех семерых, что участвовали в произошедшем. — Людей! А вы ведете себя, как последние звери! Как вы можете?! Ну-ка сели все по местам!

Максим, недовольно и зло, но в то же время отчасти виновато взглянул на декана, хлопнул Виктора по плечу и направился к своей парте, устало вздохнув. Лера осторожно садится. Она может это сделать, девушку это уже радует. Подняться у нее тоже получается. На белой рубашке, в которой она была сегодня, были капли крови. Медленно капали с разбитого личика, заливая рубашку и смешиваясь со слезами, которые она быстро вытерла.

— Ты как, Лерочка? — тихо спрашивает мужчина, внимательно посмотрев на девушку.

— Нормально. — тихо шепчет она, нагибаясь и поднимая с пола заявление об отчислении, а после протягивая декану. Правда, на него уже кто-то наступил, и оно было не совсем в том виде, в котором бы его стоило протягивать руководителю факультета, но выбора не было. У нее нет сил идти еще за одним бланком и делать все по-новому.

Преподаватель смотрит на нее очень понимающе. Он не задает лишних вопросов, не сердится на нее, а просто смотрит с таким большим сочувствием в глазах, словно понимает все те чувства, которые творятся внутри девушки. А может, они просто написаны у нее сквозь эмоции на лице.

— Я сам отнесу заявление в деканат. Иди домой. — тихо говорит декан, погладив ее по плечу, и девушка разворачивается, прощается с ним и медленно выходит, потому что тело все еще отдавалось неприятной болью, ломило кости и, что самое неприятное, тянуло низ живота очень сильно. Нужно доехать до дома, вымыться и отдохнуть. Просто немножко прийти в себя — слишком много потрясений.

Она не плачет. Слезы ее, конечно, душат, но она изо всех сил держится, осторожно пытаясь поправить в коридоре волосы. Рубашку пытаться замыть бессмысленно — может, хотя бы так отстирается, но в этом она уже сомневалась. Да и честно сказать, сейчас Валерии было не до вещей, не до этой проклятой рубашки. Она осталась вообще одна. Одинешенька. У нее не осталось друзей, папа в далекой Америке, Алекс за решеткой. У нее просто никого больше нет, и разумом она сейчас это крайне отчетливо понимала — так явно, что ее бросало в дрожь. По телу и правда была такая сильная дрожь сейчас, что ей казалось, как будто бы ее ноги в мгновение становятся ватными, и девушка больше не может идти. Но она идет. Она должна идти. Кое-как она все-таки добирается до машины, забирается на водительское сидение и открывает зеркало, оглядев себя. Волосы всклокочены, лицо с одной стороны неприятно разбито, все тело просто ломит, а низ живота, казалось, сейчас просто разорвется. Еще чуть-чуть, и она просто заскулит от боли, как побитая палками дворовая собака.

«Я буду сильной»

Еще раз она обещает себе это в отражение, доставая папину аптечку, оттуда — вату и перекись, чтобы обработать раны. Она обещает себе это во второй раз. Вот только откуда взять столько сил?

«Околдованный снами

Прокричит на прощанье,

Что у ветра глаза

Твои»

Герман Янович все-таки смог добиться свидания. Это было сложно, потребовало не мало затрат и легкого вранья, но все-таки у него получилось сделать это. Он упрямо не понимал, почему девушка так вцепилась в паренька, почему он ей так нужен и зачем она борется. Он изучил все материалы дела, показания, доказательственную базу следствия и уже сейчас мог с уверенностью сказать о том, что дело гиблое. Они практически ничего не смогут сделать, он, конечно, попытается, но уже сейчас обещать что-то Валерии он не мог, да и очень кощунственно было бы обнадеживать ее с его стороны. Хотя, когда она поднимала на него свои несчастные глаза, ему хотелось сделать все, лишь бы девочка не переживала и не смотрела на него так, но сам адвокат тоже не мог продать душу дьяволу за это. Может быть, он бы это и сделал ради нее — свои детей у него никогда не было, все детство в отъездах Андрея он сам ей занимался, и был практически как отец. Несколько раз она даже называла его папой, а сейчас он понимал, что ничего хорошего с ней не происходит. Она всячески пытается не показать то, насколько сама же изломана изнутри, буквально на маленькие кусочки, и они уже никогда не срастутся. Хотя, Герман Янович пытался поверить в то, что когда-нибудь этого Лагранжа она сможет отпустить, хотя и сам в какой-то степени понимал, что Валерия далеко не из таких. Иногда его пугало то, с какой отдачей девушка говорила о своем возлюбленном, с такой, что если бы ей понадобилось закрыть его от пуль, она бы сделала это не раздумывая, и даже тень сомнения не промелькнуло бы на ее личике. Ронес действительно волновался насчет того, что сейчас она сложит на карту все свои силы, судьбу, а Лагранжа все равно посадят. Все пойдет прахом, а Лерка уже не сможет оправится после всего произошедшего. Лагранжу же он строго-настрого запретил рассказывать Лере хоть что-то, ведь блондин тоже понимал, что шансов у него немного. Их почти нет. И сейчас об этом говорить было нельзя — пусть до определенного момента она лучше будет в неведении. Для ее же блага.