Прошло уже несколько дней с момента ареста Алекса, и, на самом деле, дома мало что поменялось. Все было точно также плохо, было очень пусто, и очень тихо — лишь изредка малыш-пудель Алекса гавкал и ластился. Она возилась с ним на автомате — главное было не забывать гулять и кормить. Также Лера изо всех сил старалась поддерживать родителей парня, которые совсем расклеились от горя. Она готовила, убиралась, а голова была забита исключительно мыслями о нем. Поэтому, когда Герман позвонил ей и сообщил о том, что завтра она может приехать на свидание, счастью и правда не было предела. Казалось, еще чуть-чуть, и девушка так высоко подпрыгнет, до самого потолка. Хотя бы эти десять-пятнадцать минут, чтобы посмотреть на него, просто снова прикоснуться. Когда она сможет это сделать вновь — девушка уже, к сожалению, не знала. А завтра ей выпал такой шанс. Она вновь собрала какие-то вещи, продукты, книги, все, что могло его порадовать. Может быть, Лера сейчас и была последней идиоткой, но она ничего не могла с собой поделать. Любовь — это всегда борьба. С миром, с собой. Сейчас она вела эту борьбу по всем фронтам.

Это место вызывало у нее панику и какой-то необснованный страх. Кругом решетки, куча людей в форме и с дубинками, тщательный досмотр всех вещей. Она постоянно оглядывалась, словно вот-вот на нее здесь кто-то налететь может, напасть прямо со спины. Вот уж никогда девушка не думала, что сможет вообще оказаться в таком месте, да еще и с намерениями попасть на свидание. Сразу же болезненно защемило сердце — Алекс где-то здесь. Рядом. И здесь ведь жизнь действительно далеко не сахар. Волнение пересиливало мысли о том, что он это заслужил. Девушка молча, в звенящей тишине, шла за конвоиром, чувствуя, как внутри нее все сжимается, переворачивается и скручивается в тугой узел.

— Ждите.

Мужчина в форме уходит, а она остается сидеть в небольшой клетушке за столом. Девушка очень нервничала и волновалась, ей было страшно от того, что здесь и сейчас она вообще может увидеть. А если с ним что-то произошло уже здесь? А если его пытают? Валерия сидела и усиленно попыталась прогнать из своей головы эти назойливые мысли, которые, словно мухи, преследовали ее со всех сторон. За решеткой находится еще один человек в форме, который внимательно смотрит на нее, практически не отводя глаз, и Царева отводит взгляд первая, уставившись на свои руки.

Слышатся шаги, и девушка едва ли не подскакивает, поворачиваясь и внимательно смотря на блондина. Парень все в той же одежде, в какой его забрали из дома и в какой он проснулся в то утро — она помнит. Светлые волосы растрепанные, слегка грязные, на лице есть несколько ссадин, но он живой. Живой, вроде бы даже здоровый, и едва его заводят, Валерия сразу же изучает его взглядом, исследуя буквально всего. Он в порядке. Это уже радует. С первым пунктом все хорошо, с его физическим состоянием. А как с моральным — это еще только предстоит выяснить.

— Алекс… — тихо говорит она, пристально посмотрев на молодого человека, с запястий которого снимают наручники.

Алекс смотрит в пол. Он вообще не хотел идти, если честно. Парень не хочет смотреть ей в глаза, в очередной раз рассказывать обо всем, разговаривать тоже. Лагранж разбит, и это видно невооруженным глазом. Ему тяжело, тяжело просто от осознания того, что он все это натворил, а страдают другие люди. Та же самая Лерочка, которая готова на все ради него — даже вытаскивать его из тюрьмы сейчас, искать каких-то адвокатов, доказательств, носить ему вещи и еду. Разве он вообще этого достоин? Лагранж так не думает.

— Посмотри на меня. — тихо еще раз просит девушка, протянув к нему руку и взяв его ладони в свои маленькие ладошки, осторожно поглаживая их. — Алекс, пожалуйста. У нас не так много времени.

Лекс все-таки поднимает глаза, вглядываясь в ее лицо, и он хмурится. Ссадины, синяки… Что это такое? Он сам тянется к ее лицу рукой и мягко кончиками пальцев проводит по ее щеке, а девушка сама же подается ему навстречу, ощущая прикосновение парня, тепло его ладони, и шумно выдыхая.

— Что это такое?

— Не обращай внимания. — тихо отвечает кудрявая. — Ничего страшного нет. Просто синяки.

— Прости меня. — негромко говорит юноша, виновато посмотрев на кудрявую. — Просто постарайся дальше жить так, как будто бы меня никогда и не было в твоей жизни. Суд через две недели.

Она и сама не замечает, как слезы медленно начинают катится из ее глаз, она быстро моргает, а после вытирает свободной ладонью. Она не хотела, чтобы Лагранж видел ее слезы. Лера вполне осознанно понимала, что ему сейчас не легче. У нее есть свобода, родня — а он там один, взаперти. И ей абсолютно все равно, что за дело. Кудрявая в любом случае будет защищать его до потери пульса. И жить так, словно его никогда не было, она уже никогда не сможет.

— Я тебя люблю, ты слышишь? А любовь так просто не сотрешь из сердца, Лекс. Настоящую нельзя стереть так просто, понимаешь? — негромко продолжает она. — Ты просто знай о том, что я рядом. И что я всегда буду рядом с тобой, чтобы с тобой дальше ни случилось.

Он ее не достоин. Лагранж это сейчас осознает так отчетливо и ярко. Нет, блондин всегда это понимал, подобное осознание не приходит резко и просто так, по щелчку пальцев. Он давно это вынашивал, думал об этом, а сейчас лишь окончательно убедился в своих мыслях. Он не достоин.

— Мы постараемся сделать что угодно, чтобы все прошло гладко. Герман очень хороший адвокат, и я верю, что все получится, слышишь? — тихо шептала кудрявая, медленно поглаживая его по руке парня. Ее голос не звучал уверенно, он скорее дрожал, хотя было понятно, что это от волнения в большинстве своем.

— Ты как себя чувствуешь? — уводит Алекс тему, не желая, чтобы она разводила ее. Тем более, он знал о своих шансах и правда не представлял, какое чудо должно произойти, чтобы его выпустили из тюрьмы, оправдали или же дали маленький срок. Этого в любом случае не случится — он обложен со всех сторон и куда-то сейчас дергаться нет смысла. Но он ни в коем случае не должен говорить об этом Лере — пусть пока верит в лучшее. Хотя, блондину казалось, что она и сама в это не верит, а просто говорит для того, чтобы успокоить его. Но ему это не нужно — он ответит за все свои совершенные поступки.

— Я в порядке. Алекс, ты думай о себе сейчас, хорошо? Я хорошо, маленькая хорошо, родители хорошо, и пудель твой тоже хорошо, я с ним гуляю, каждый день, два раза, правда-правда. Ты заботься о себе, котик, пожалуйста. — тихо просит девушка, прикусив нижнюю губу. Честно — Лера вообще не понимает, как так необдуманные слова просто срываются с ее языка — про какого-то пуделя, к примеру, кудрявая ведь знает, что ему нужно думать о себе, а воспоминания ему могут доставить лишь дополнительную боль. Она умалчивает о том, что к его отцу постоянно приезжает скорая, что мать не находит себе места, что у нее недавно чуть не случился выкидыш. Она молчит. Не хочет его волновать. Ему сейчас нужно думать, как помочь себе, а не им. Им сможет помочь и сама Лера.

— Я тоже тебя люблю, Лера. — внезапно негромко говорит он. Девушка поднимает на него взгляд, едва заметно улыбаясь.

Она видит, как в его глазах, которые всегда были для нее похожи на осенний морской ветер, стоят слезы. Сердце защемило еще сильнее, когда по его щеке потекла слеза. Валерия самостоятельно дотягивается до его щеки и ладонью стирает соленую влагу, а потом поднимается и целует юношу.

— Мы будем бороться до конца. — обещает девочка, вздохнув и усаживаясь назад. — Береги себя.

Конвоир резким и громким голосом объявляет о том, что свидание закончено, их время истекло, а Лере почему-то в какой-то момент кажется, что их время истекло окончательно. Теперь наверняка девушка увидит его уже только на суде — больше свиданий им никто не даст, это и так они выбили с просто огромным трудом. Алекса уводят, снова надевают наручники, Валерия не в силах наблюдать за этим — она просто опускает глаза, лишь потом провожает уходящего в камеру Лагранжа взглядом. После выводят и ее саму. Снова эти катакомбы с кучей решеток и кабинетов, снова непонятные входы и выходы, и, наконец, она оказывается за оградой следственного изолятора. И облегченно переводит дыхание — в более страшном месте девочка еще действительно никогда не была, и это просто окончательно добивает ее. Она находит машину, которую бросила не так далеко на парковки, садится за руль, а после закрывает лицо ладошками и просто плачет. Громко, навзрыд, как будто бы выпуская в себя все эти негативные эмоции, которые просто не отпускали ее. Лера сейчас чувствовала себя загнанным в клетку зверем перед бойней. Это была настоящая истерика — она не знала, куда себя деть и как вообще теперь ей дальше жить.